Юрий Рытхэу - Лунный Пес

Старая женщина было настоящим кладезем сказаний и древних преданий. От нее Лунник узнавал об истории людского рода на Земле, о той решающей роли, которая играла Великая Любовь в рождении людей.

Все мучительнее становилось Луннику расставаться с Тиркынэу. Ему хотелось быть всегда с ней, касаться ее, и все чаще он ловил себя на желании окончательно соединиться с девушкой.

Однажды, провожая Тиркынэу с наполненной светом Луной, он сказал:

— Как мне не хочется расставаться с тобой…

— Хочешь, полетим вместе?

— Разве это возможно?

— Мой Отец-Солнце говорил: если хочешь проверить чувства молодого человека и если он впрямь приближается к Великой Любви — пусть он взлетит вместе с тобой в небо.

— Как же я могу взлететь? — усомнился Лунник.

— Ты же летал кусать Луну, — напомнила Тиркынэу.

— Но я тогда летал на острие собачьего воя, и звук этот был как крылья.

— А теперь тебе придется попробовать лететь на собственных крыльях, — сказала Тиркынэу. — На крыльях Великой Любви.

Вот день Луна была полная. Тиркынэу выкатила ее за ярангу, где был небольшой склон. Светлый круг катился как бы самостоятельно.

— А теперь беги со мной.

Лунник побежал влед за девушкой. Сначала он едва поспевал за ней, но постепенно его шаг становился шире, легче, словно он сам терял собственный вес, превращаясь в нечто невесомое и даже как бы бестелесное. Тиркынэу иногда оборачивалась на него, улыбалась, и эта улыбка наполняла Лунника новой силой. Вместе с этой чисто физической силой Лунник ощущал иную силу, внутреннюю, совершенно незнакомую, уничтожающую его от зависимости от земной тяжести. Он держал в поле зрения девушку, чей облик все больше затмевался блеском лунного света. По мере того как Луна поднималась выше, свет ее усиливался и сам диск усиливался.

— Иди ко мне! — услышал Лунник зов Тиркынэу.

Лунник приблизился к девушке. Несмотря на то, что лунный диск намного увеличился, он вроде тоже потерял в весе, и Тиркынэу легко держала его одной рукой.

С небесной высоты Земля выглядела совершенно безжизненной пустыней.

Ровный свет заливал долины, покрытые снегами склоны гор, торчащие ввысь черные скалы, обозначал закованные льдами речные потоки. Яранга едва различалась, как черное пятнышко, как кусочек оленьего помета. И только озерцо, откуда Тиркынэу брала светлое вещество для починки Луны, выделялось холодным блеском.

Чем выше забирались Тиркынэу и Лунник, тем больше открывалась для них Земля. Где-то на краю горизонта заканчивался белый снег, и неожиданно проступал зеленый свет.

— Там, очень далеко отсюда, от нашей тундры, лежат иные, теплые, земли. Когда я была маленькой девочкой, Солнце-Отец брал меня с собой и показывал нашу землю. И оказалась она совсем разной. Есть места, где вообще не бывает снега и вода никогда не замерзает ни в реках, ни в озерах, ни в морях. И чудные звери плавают в них, а люди не носят одежду и обугливаются до черноты.

Огромные пространства Земли покрыты зелеными лесами, но больше всего места занимают безбрежные моря. Иногда нам с отцом приходилось проходить почти полнеба, прежде чем мы могли видеть другой берег океана. Но нет на всей огромной Земле такой красоты, как наша тундра и ледовое побережье. Потому что зимой, когда наша Земля покрывается снегом, она отражает лунный свет, и все вокруг светится изнутри, как будто в ледяную глыбу поместили горящую жировую лампу. Нет, такой красоты в других землях нет!

Сначала Тиркынэу и Лунник плыли в тишине черного неба, и эта тишина шла не только с небесной вышины, но и с залитой лунным светом заснеженной тундры. И вдруг Лунник услышал что-то знакомое, почти родное. Это был одинокий вой. Потом к нему присоединился другой голос.

— Это начинают выть собаки! — встревоженно сказал Лунник.

— Я слышу, — спокойно ответила Тиркынэу. — Они еще долго будут выть, пока наберут сил, чтобы подняться сюда, в вышину неба.

Тем временем собачий вой усиливался, и Луннику казалось, что он даже узнает в многоголосом хоре своих знакомых.

— А разве нельзя сделать так, чтобы они не кусали Луну? — спросил Лунник.

— Я спрашивала об этом отца, — не сразу ответила Тиркынэу. — И он сказал: все в этом мире должно иметь начало и конец. Смысл бытия в том, что есть начало, а потом конец. Если этого не будет, все остановится и смысл бытия утратится.

— Какой же это смысл бытия, если заранее знаешь, что все равно когда-нибудь наступит конец?

— Смысл бытия в существовании, в промежутке между началом и концом. И начало, и конец никто не осознает. Значит, есть только сама жизнь, само существование.

— Но ведь не у всех этот промежуток жизни достаточно долог, — Лунник вспомнил, как он был веселым комаром и едва не погиб вместе со своей подругой Комарихой. — Иные только успеют узнать мир, а уже пора уходить.

Он не хотел вспоминать свои перевоплощения, но в какое-то мгновение подумал, что может именно таким способом, способом бесконечных перевоплощений можно продлить свою жизнь. Пришла пора умирать — взят и стал другим существом. По сути, с ним так и случалось. Сейчас он — Человек. И удивительно, что он уже не хочет быть другим существом. Он хочет оставаться только человеком и быть вместе с Тиркынэу. Даже если он знает, что рано или поздно наступит конец его жизненного пути.

Тем временем собачий вой становился громче и сильнее. Снизу, из темноты Земли, этот многоголосый хор то поднимался ввысь, то медленно слабел, словно опускаясь к Земле. Уже порой можно было различить некоторых отдельных собак, их оскаленные морды и раскрытые пасти, исходящие горячим паром.

— Если все они доберутся до Луны, они все ее съедят, — встревоженно заметил Лунник.

— Не бойся, — улыбнулась Тиркынэу. — Больше одного куска им не достанется.

Лунник с интересом смотрел, как собаки прыгали все выше и выше, пока одна из них не щелкнула клыками у самого края лунного диска и не отхватила кусочек.

Другие псы тотчас потеряли интерес к Луне, и вой их ослабел, постепенно сойдя на нет.

Интересно, кто же на этот раз оказался тем счастливчиком, который теперь обрел необыкновенные качества: способность понимать речь любого живого существа и, главное, дар перевоплощения? Станет ли он в конце концов человеком, как Лунник, или остановится в каком-нибудь другом обличье. Или после долгих превращений и приключений, не дойдя до человека, снова вернется в собачью свору и долгими зимними безлунными ночами будет рассказывать о том, что с ним происходило в иных обличьях.

Тем временем наступало утро. Отец Тиркынэу уже готовился выйти на небосклон и разогревал свой огромный диск, освещая алым светом всю восточную сторону неба.

А светлый круг, который держала Тиркынэу, тем временем тускнел, пока не стал вовсе не различимым в утренних лучах ярко вспыхнувшего над горизонтом солнца.

— Ну вот, и нам пора возвращаться домой, — устало произнесла Тиркынэу.

Она круто катилась по небосклону, и Лунник едва поспевал за ней. Бледный, белесоватый свет неба постепенно сменялся сначала огненно-красным, затем теплым светло-желтым светом восходящего Солнца.

В яранге уже ждала с обильной трапезой старая женщина.

Отдохнув и насытившись, Тиркынэу повела Лунника вокруг яранги и показала два огромных мешка из моржовой кожи.

— В них лежит мое приданое, — произнесла она с гордостью. — Эти сокровища Отец-Солнце положил здесь и сказал, что, когда я встречу человека, который станет моим мужем, и между нами возникнет чувство Великой Любви, тогда он позволит открыть эти мешки.

— А что в них? — спросил Лунник.

— Об этом знает только Солнце-Отец, — ответила Тиркынэу и показала на небо: — Смотри, он улыбается.

Солнечный свет нестерпимо резал глаза, и на Солнце невозможно было смотреть. Но удивительно, что Тиркынэу смотрела на ослепительное светило, даже не щурясь и не моргая.

Лунник, охваченный новым чувством нежности и внутреннего тепла, следил за Тиркынэу, и мысль о том, что его жизнь отныне будет иметь смысл только с дочерью Солнца, наполняла все его тело необыкновенным внутренним восторгом.

В пологе горел одинокий жирник, но в нем было тепло и уютно.

Тиркынэу медленно раздевалась. Сначала она сняла с себя нарядную верхнюю кухлянку из оленьей замши, меховые торбаза. А потом сбросила с себя кэркэр, соскользнувший со стройного тела легко и быстро. Она стояла совершенно голая перед Лунником и улыбалась ему. Улыбка исходила не только с ее лица, но как бы со всего тела от головы, покрытой черными блестящими волосами, до маленьких ножек.

Жирник погас, но по-прежнему в темноте мехового полога светилось тело Тиркынэу, и от него исходила неодолимая теплая притягательная сила, которой невозможно было противостоять. Лунник и не заметил, как оказался тоже совершенно голым.