Кирилл Усанин - Григорьев пруд

Так прошел этот месяц. Срок небольшой, чтобы сказать что-то конкретное. Но Кучеров уже сейчас пытался услышать от начальника участка долгожданные слова об успехе. Павел Ксенофонтович пожимал плечами:

— Рано еще говорить.

— Ну хорошо, — вздыхал Кучеров. — Сколько еще ждать?

— Не знаю. Вы же видите, Семен Данилович, что все стараются. А насчет корреспондента даже не знаю как быть. Пусть приезжает, раз вы его уже пригласили.

— Что ж, и на этом пока спасибо.

Через день после этого разговора действительно на пятом участке появился корреспондент городской газеты. Это был парень лет тридцати, худенький, остроглазый. Вел он себя свободно и быстро перезнакомился со всеми рабочими, кто был в это время в раскомандировке. В стенной газете его заинтересовало стихотворение, которое начиналось так:

Он тотчас же узнал, кто их написал, и вызвался идти на шахту, и всю дорогу с восхищением повторял:

— Это здорово! В этом что-то есть!

Автора стихотворения он застал внизу лавы. Трофим Устьянцев, — а это был он, — широкой совковой лопатой, стоя на коленях, кидал на рештаки уголь.

— Я сейчас его кликну, — сказал Андрей Чесноков, но корреспондент придержал его:

— Подождите. Я понаблюдаю за ним. Такая натура... Не верится.

Андрей усмехнулся: чудак журналист, нашел чему удивляться. Да он, Андрей, и сам, если только захочет, и не такое может сочинить. Запросто может, ничего тут особенного нет. Посидит вечерок — и все, стишок готов. «Сегодня же и напишу», — решил Андрей и на всякий случай спросил:

— Товарищ журналист, а вы завтра у нас будете?

— Наверно. А что?

— Так... Кое-что интересное для вас предвидится.

— Будем ждать...

Можно теперь и оставить корреспондента наедине с Трофимом Устьянцевым, но любопытство взяло: как будет вести себя этот великан-молчун?

Так и есть. Двух слов сказать не может. Смех, да и только. Корреспондента замучил своим молчанием. Тот все допытывается, что и как, а Трофим смущенно бубнит одно и тоже:

— По дурости это. Нашло...

— Как нашло?.. Расскажите подробнее.

— Брат виноват...

— Ничего не понимаю, — разводит руками корреспондент. — Товарищ Чесноков, — обратился он к Андрею, — может, вы объясните?

— Это можно, — обрадовался Андрей. — Значит, так... Прибегает Родион — это брат его старший — и листок достает: вот, мол, смотрите, чего тут сочинил Трофим. Ну, Зацепин прочитал, отнес на машинку к секретарше, та все, как полагается, оформила печатно — и в стенную газету... Тут Трофим своему брату голову едва не оторвал. Не поглянулось шибко. Так было дело, Трофим?

— Ну, так.

— Во, правильно. Какие будут еще вопросы? — И на прощанье опять спросил: — Так вы завтра будете у нас?

«Все, пишу», — еще раз убедил себя Андрей. Едва дождался он конца смены, не задержался по привычке в раскомандировке, а сразу же подался домой. За ужином рассказывал Галине про корреспондента, про то, как тот заинтересовался его личностью и что завтра он удивит его.

— Это чем же? — насторожилась Галина.

— Стих напишу. Обещал в газете своей пропечатать по всей форме, столбиком. Весь город узнает!

Сказал — и тут же пожалел: Галина вскинулась как конь, почуявший узду:

— Господи, я так и знала! Зачем я только связала с тобой свою жизнь, погубила себя!

«Ну вот, — вздохнул Андрей. — Надо приготовиться».

— За какие грехи я мучаюсь? За что я бога прогневила? — начала совсем натурально страдать Галина. — За такого простофилю замуж выскочила. У него на уме только разные глупости да одни смешки. То одно придумает, то другое. Ну зачем, спрашивается, завел ты себе тарахтелку? Людей смешить, себя? А сколько денег всадил? А теперь стихами займется. Я тебе займусь! Только попробуй! Людей он будет смешить, поэт нашелся! Мало смеялись... Дом-то как построил? Не как у людей. На дорогу бы лучше выдвинул... Вот только займись!..

— Я попробую, — осторожно сказал Андрей.

— Я те попробую!

Андрей вздохнул и стал выжидать, когда иссякнет запас слов у жены. Но ждать пришлось долго.

— Иди спать, немедленно! И никаких писаний! — последовал окончательный приказ.

Понял Андрей: придется временно сдавать позиции.

«Ну, нет, не на того напала, милая женушка», — подумал Андрей, молча и демонстративно раздеваясь.

И все-таки уснул бы, наверно, Андрей, пригревшись в теплой постели, если бы Галина не торкнула его в спину.

— Чего? — вскинулся он.

— Ключ от стайки куда подевал? Закрутил ты меня своими разговорами, никак не припомню.

— В шкафчике справа. Найдешь или самому подняться?

— Лежи уж, умник! — фыркнула Галина. — Сочинитель нашелся!

Она ушла, и Андрей осторожно спустил босые ноги на прохладный пол и не одеваясь, в трусах и майке, на цыпочках пробрался к столу, включил настольную лампу. Теперь он знал, что в течение часа его никто не потревожит, Галина надолго задержится в стайке: ей и корову подоить надо, и поросенку помои задать, и помещение почистить... Любила Галина своим хозяйством заниматься. Сколько раз попрекал ее Андрей, стыдил, даже грозился все к чертовой матери продать и переехать в коммунальную квартиру, с газом, с ванной, с горячей водой, но все бесполезно. Тут Галина прочно стояла на своем, и вышибить из нее частнособственнический дух он не мог.

Андрей достал тетрадь, карандаш, отколупнул ногтем затупившийся конец, подумал немного и крупно написал: «Стих о комбайне». Первая строчка уже была сочинена по дороге домой. Вспомнилась она легко и сразу: «У нас в забое есть комбайн». Раз десять он повторил эту строчку, но следующая, как назло, никак не придумывалась.

Вот чертовщина, все слова разбежались, ни одно порядочное на ум нейдет. И вдруг чуть ли не крикнул от радости — нашлась! «Как великан, он силен и могуч...», Но дальше дело намертво застопорилось. Чего он только не делал: и морщил лоб, и шагал по комнате, заложив руки за спину, и грыз карандаш, и бил себя в грудь... Время шло, а у него только две строчки.

«А-а, бог с ним, с комбайном этим». И, зачеркнув вымученные с таким трудом две строчки, вздохнул: все-таки жалко было их, уж больно понравились они ему. «Ладно, напишу я лучше о ребятах. Тут-то у меня должно получиться не хуже, чем у Трофима». И вывел большими буквами: «Стих о бригаде Ушакова Л. М.» Подумал немного, написал: «У нас ребята дружные...»

Верно, дружные... И припомнился недавний случай. Работал он на пару с Михаилом Ерыкалиным за комбайном, подчищал забойную дорожку, помогал Михаилу перетягивать упору. И вот канат, когда он тянул его на себя, неожиданно попал под стойку; попробовал ногой его выпихнуть, но нога сорвалась и попала под канат. Не окажись рядом Михаила, не оттолкни он его в сторону, то, считай наверняка, прижучило бы ногу канатом к стойке, очень даже запросто. А взять остальных ребят? То же самое получится. Завсегда на выручку придут. Нет, ребята дружные. Вранья в этой строчке нету.

Легко сочинялась и вторая строчка: «Надежные и нужные». «Тоже правильно, — согласился Андрей. — Без всякого обмана... Взять, к примеру, хотя бы Юрия Бородкина. Сначала как будто себя с плохой стороны показал — сбежал с работы. А сейчас исправляется. Куда ни пошлешь, идет без проволочек. Вот хотя бы вчерашний пример взять. Ключ забыл прихватить, так он без звука согласился принести. А разве не нужные? — размечтался Андрей. — Еще как нужные! Заболел Сергей Наливайко — так словно кого потеряли, только и слышно вокруг: «Вот бы сейчас Наливайко! Наливайко бы придумал». «Нет, что ни говори, а слова о правде истинной сами приходят, их не нужно выискивать», — заметил обрадованный Андрей, дописав еще две строчки к первым двум: «Все они веселые, на работу скорые...»

— Пишем? — раздался над самым ухом голос жены.

Андрей вздрогнул и машинально прикрыл ладонями тетрадь.

— Не закрывай, уже прочитала, — Галина обвила шею Андрея сильными, теплыми руками, пахнувшими молоком. Ласково зашептала в ухо: — Дурачок ты, вот дурачок-то... Пойдем-ка спать!

Вот всегда так: накричит, нашумит, а потом сама же и ластится. А как приласкает, так всякая думка неладная о ней истаивает, как облачко в жаркий день.

Андрей обнял жену, растроганно проговорил:

— А у нас ребята и вправду хорошие, зря корреспондент ездить к кому-либо не станет... Я ему о ребятах своих попроще скажу, по-нашему. К лешему эти стишки. Не поймет.

С веселым настроением уходил Андрей на работу. Нет, так и не написал он стихов — пусть уж Трофим этим делом мается. А он и так сказать может. А еще лучше, если бы вообще этот корреспондент не заявлялся: начнет писать и разные красивости еще придумает...

Не желал видеть корреспондента и сам бригадир. Ушаков вообще недолюбливал «писак»: все-то они присочиняют, приукрашивают, пусть даже «ради выразительности», как они ему потом объясняли. Нет, такой «выразительности» он не понимал и не принимал.