Юха слушает, а самой хочется поскорее про Авдея рассказать.
— Карпунька мой в почете. Отпустят раньше срока. Такой нигде не пропадет.
— Вот и он в нашем колхозе будет, — намекнула Минодора.
— Вряд ли. Он мне прямо сказал: «Бросим, Варя, деревню, отправимся в какой-нибудь город подальше. Там живется вольготнее. Отработал часы и — куда хошь. В киятр, слышь, картины глядеть». Карпунька теперь по развитости загонит и Алексея и Бурдина. Совсем ученым стал. Грамоте их шибко обучают.
— Коноплю, Варюша, дергать скоро, — вдруг вспомнила Минодора.
— А я купалась, — сообщила Юха. — Сошла возле плотины и надумала. Уж больно хорошо. Кладбищем когда шла, на могилку Якова перекрестилась. Шепчу ему: «Эх, Яков, все лежишь? Ну, лежи. Там прохладнее, а тут жара смертная».
Напоминание о муже у Минодоры вызвало слезы. Все-таки жалко ей стало своего Абыса. Как-никак, хоть пьяница, а был муж.
Юха продолжала:
— Иду лесом, и возле гумен на меня прямо Авдей. А мы утром с ним поругались. Кто знает, что у дурака на уме. Спохватилась я да за куст. А он, как тигра, озирается. Гляжу, вынул из кармана какую-то склянку и пошел на ихнее гумно. Подходит к клади, сует руку, что-то прячет. Дрожу я, жду, когда уйдет. Ушел, а я тихонечко шасть, засунула руку и… вытащила.
Юха осмотрелась, приподняла край сарафана, полезла в карман юбки.
— Вот… Ой!
Одновременно вскрикнули и Юха, и Минодора, и Перфилка. Из кармана клубом вывалил дым. Успев отдернуть руку, Юха взвизгнула и закружилась на месте. Цветной сарафан раздувался на ней, как карусель.
— Ой, матушки! — закричала она и опрометью бросилась бежать.
За ней, ничего не понимая и тоже испуганно крича, пустилась Минодора.
— Лови ее, Перфил, лови-и! — кричала она.
Вдруг Юха повернулась, устремилась на Перфилку, чтобы он помог ей сбросить загоревшийся сарафан, но Перфилка сам испугался и что есть мочи заорал:
— Юха гори-ит!
На крик выбежали люди из мазанок, изб и увидели бежавшую вдоль улицы пылающим факелом Юху. Двое с ведрами воды ринулись ей наперерез. Варюха бросилась в ворота колхозной конюшни. Там конюхи схватили ее и, обжигая руки, бросили в большую колоду, полную воды.
Когда вынули ее и положили на солому, никто не знал, что дальше с ней делать. Послали за Авдеем. Тот, захватив соду и бинты, быстро прибежал. Юху отнесли к Прасковье в избу, там бабы сняли с нее обгоревшую одежу.
Авдей присыпал ожоги содой, забинтовал и вышел на улицу расспросить, что произошло с Юхой. Но никто толком ему ничего не рассказал. Перфилка убежал в конец села, Минодора с испугу — в лес. В сознание пришла Юха лишь на медицинском пункте. Роза Соломоновна тоже пыталась узнать, что произошло, но Юха кричала и рассказать ничего не могла. Сходили за сестрой Абыса, с которой Юха ездила в Алызово. Та сказала, что Варвара, сошла возле плотины, хотела искупаться, а больше она ее не видела.
К вечеру от Розы Соломоновны пришел посыльный за Авдеем. Он все время сидел дома, то и дело поглядывая по направлению к лесу, откуда доносилось жужжание молотилки, и не мог понять, в чем же дело.
— Авдей Федорович, вы местный житель. Скажите, что у вас такое тут происходит? То серная кислота в снопах, то железные прутья в просах, то клади горят. И это вот еще. Право, землетрясения только не хватает. Как все это, по-вашему, называется?
— Классовой борьбой, Роза Соломоновна, — сказал Авдей.
— Но кулаков-то ликвидировали?
— Дело сейчас не в кулаках. Вы же читаете газеты. Там все время пишут о недобитом враге, пробравшемся в колхоз.
— Да ведь Варвара-то единоличница?
— По правде говоря, тут я сам пока понять ничего не могу, — сознался Авдей. — Есть у меня одна догадка относительно Варвары…
— Какая, расскажите.
— Очень простая. Отец ее всю жизнь возле церкви околачивался, потом в церковные сторожа пошел. Мать с попом путалась. Вот и кормились они на даровые хлеба. Из сторожки выгнали их, когда умер отец. Они купили избенку. Мать по-прежнему уходила к попу то полы мыть, то еще чего. И Варюху с собой водила. У попа был сын, постарше Варвары. И опять разное говорили, только уже про Варюху. Долго никто ее замуж не брал. Вышла за вдовца, безногого, чахоточного сапожника. Пожила с ним года два, и оставил он ей в наследство сапожные инструменты. Нынешней зимой вторично вышла замуж к Лобачевым. И опять даровые хлеба. А как отобрали у них дом да осудили ее за избиение Дарьи, да еще мужа за потраву яровых, тут сердце и озлобилось против колхоза…
— Это все так, — перебила Роза Соломоновна, — но что именно произошло с ней? Ведь не от злобы же загорелось платье.
— Она только что вернулась из Алызова, от мужа, а с чем оттуда приехала — вопрос.
— Как же теперь мы лечить ее будем, — спросила Роза Соломоновна, — если это классовый враг?
— Совершенно верно, — согласился Авдей. — А ей как раз перевязку надо.
— Авдей Федорович, — решительно попросила она, — сделайте сами. Я не могу. Не знаю, почему, но у меня руки и ноги дрожат. Осмотрю ее после.
Юха лежала в мазанке. Обожженное тело нестерпимо жгло. Временами стонала, но ее никто не слышал.
Превозмогая боль, напряженно думала, сказать или не сказать всю правду, когда спросят. Если не сказать, то Перфилка с Минодорой расскажут, и тогда Юху обвинят в соучастии. Если сказать, то… тут вспомнила все, что говорил ей когда-то подвыпивший Карпунька.
«Зачем я проболталась Минодоре с Перфилкой?»
Вспомнив сегодняшний разговор о сгоревшей клади, вздрогнула. Страшным представился ей этот человек. Что если он догадается или ему первому расскажут? Тогда он изведет ее и все дело скроет куда хитрее, чем с Абысом.
В мазанке пахло сыростью от земляного пола, свежей соломой и вениками. В боковое окошечко виднелся оранжевый квадрат неба. Заходило солнце.
«Господи, хоть бы ночь скорее: как-нибудь уйду, уползу. Только не видеться с ним».
Возле двери послышались шаги. А вот и сама дверь приоткрылась. С улицы пахнуло теплом. Юха, искривив лицо от боли, спросила:
— Кто?
В двери стояла большая тень.
— Я.
На лице сразу выступил холодный пот. Дверь притворилась. По-прежнему в мазанке стало почти темно. Широко открытыми глазами смотрела Юха на Авдея. Тот стоял против нее с бинтом в руке.
— Перевязку, — глухо произнес он.
— Уйди, — прошипела Юха.
— Перевязку тебе надо, — и положил бинты на табуретку.
— Дья-а-авол…
— Почему? — тихо спросил Авдей.
— Ты… это…
— Знаешь?! — вдруг рванулся к ней.
— Не знать бы…
— Видела?
— Уйди, черт!
— Где была?
— Под кустом.
— А-а-а… — и крепко выругался. Затем изменившимся голосом, почти ласково, спросил: — Откуда тебя под куст принесло?
— Уйди, Христа ради.
— Нет, подожди. Я и сам догадался. Нет, с тобой поговорить надо. Вот что: если высунешь язык, крышка. Кто-нибудь еще знает?
— Нет.
— Клянись!
— Матерью, — торопливо проговорила Юха.
— Варвара! — сдерживаясь, чтобы не крикнуть, прошипел Авдей над ухом. — Не верю я тебе, стерва. Будут спрашивать, говори: купила такие спички в Алызове.
— Кладь-то ты?
— Кладь?.. Не забудь про Абыса. Плотину помни.
— Все помню. Ты страшный…
«Одна знает. В руках будет держать. При первом случае…»
Роза Соломоновна стояла против окна и нетерпеливо смотрела на дверь мазанки. Ей ничего не было слышно, что там происходило. Через некоторое время заметила: дверь то открывалась, то снова захлопывалась. Почудилась возня, крики. Решила выйти на крыльцо. Но еще из сеней увидела, как полуобнаженная, с искривленным от страха лицом выметнулась из мазанки Юха и, вскрикнув, бросилась к дороге.
У Розы Соломоновны подкосились колени. Опомнившись, она вбежала в мазанку. Там на полу лежал Авдей и царапал пальцами землю.
— Что с вами?
Авдей поднял лицо, со лба стекала кровь. Роза Соломоновна, побледнев, выбежала на улицу и вне себя закричала:
— Люди, эй, люди!
Когда вернулась, Авдей уже встал и прислонился к косяку, прижимая к голове пучок марли.
— Чем она вас, Авдей Федорович?
Он указал на пол. Возле упавшей подушки лежал дубовый, еще не обделанный цепельник.
— Этой палкой? За что?
— Я… говорил вам.
— А если бы я пришла?
— Смерть!
Послав Юхе проклятье, Роза Соломоновна принялась перевязывать Авдею голову.
— Теперь вижу, что такое классовая борьба, — взволнованно говорила Роза Соломоновна, и руки у нее тряслись.
— Догадка моя… — проговорил Авдей. — Она хотела поджечь. Пожар в третьей бригаде от ее рук.
— Верно! — воскликнула Роза Соломоновна.
— Убежала. Теперь наговорит что-нибудь на меня.
