или неудавшуюся пленку. Мишка делал из нее «пшикалки» — поджигал и смотрел, как они, шипя и воняя гребенкой, сгорают. Теперь для нее нашлось настоящее применение. Прикрутив рулончик пленки к корме лодки, они отправились испытывать. Железная бочка под водосточной трубой тщетно дожидалась дождей, но Сергей каждый день для поливки огорода наполнял ее доверху водой, которую приходилось носить ведрами от колонки. Вот тут-то, наклонившись над бочкой и опуская в воду свой корабль, Мишка, должно быть, вспомнил все обстоятельства, участников неудачного запуска Викторовой ракеты и произнес роковую фразу:
— А кореш твоего братана, оказывается, гад?
— Кто гад? — удивилась Милка. — Леша?
— А кто же еще? Он самый, Горбачев.
— Ты что, это самое? — Милка приставила палец к виску и выразительно повертела.
— Ничего не это самое, а факт. На братана твоего накапал. Тоже друг называется!
— Ты опять врешь, опять выдумываешь? Не смей на него наговаривать! — закричала Милка.
Она давно знала за Мишкой слабость: заговорив о чем-нибудь, он увлекался, начинал привирать, а потом и попросту врать без зазрения совести. Он не врал нарочно, чтобы обмануть, но так увлекался, что остановиться уже не мог, его несло туда, куда влекло неудержимое воображение. Если это касалось пустяков — куда ни шло, но наговаривать на Лешу Горбачева?! Друг брата занимал в жизни Милки место если не такое большое, как брат, то, во всяком случае, огромное. Он, как и Виктор, был самым-самым недосягаемым образцом, которым все проверялось. Он даже в чем-то был лучше Вити, потому что никогда не ругал ее, не прогонял от себя, всегда с ней разговаривал и даже помогал, если нужно. Она не разделяла их и не сравнивала. Они были всегда вместе, всегда дружили. Леша спас Витю, когда тот чуть не утонул, и вообще… Если бы Мишка стал наговаривать на нее — ладно, но на Витю или Лешу?!
— А я не наговариваю, все знают.
— Что знают? Сейчас же перестань врать, а то мы навеки поссоримся и вообще…
— Ага, испугалась, что про него правду скажут!
— Я?
— Ты.
Вместо ответа Милка, не размахиваясь, изо всех сил сунула сжатый кулак вперед и угодила ему прямо в нос. Мишка сморщился, поморгал и тут же ответил ударом на удар, но драться он не умел, а Милка отклонилась, поэтому кулак Мишкин скользнул по скуле, а ноготь расцарапал щеку. Милка размахнулась, чтобы ударить уже по-настоящему, но не ударила, а в страхе уставилась на него. Мишка почувствовал на губе теплое, мазнул рукой под носом — она была в крови.
— Ты так, да? Ну ладно!
Черпая ладошкой, он начал смывать кровь, но она натекала снова и снова. Тогда он перестал смывать, наклонился над бочкой, и капли крови зашлепали в воду. Вода быстро стала ярко-красной, как неопробованный катер, который в стычке опрокинулся и лежал теперь на дне бочки. Милка с ужасом смотрела на капли, падающие из Мишкиного носа, на окрашенную кровью воду и в отчаянии закричала:
— Сейчас же перестань! Слышишь!
— Что, я ее нарочно теку? Она сама текёт. Сама ударила, а теперь тоже…
Верхняя губа и нос у него мгновенно вспухли, и говорил Мишка гундосо, пришепетывая.
— Ложись на спину! А то так и будет течь, вся кровь вытечет…
— Ну и пускай!
Боли он уже не чувствовал, а так как нос расквашивал уже не первый раз, то знал, что кровь в конце концов останавливается, и потому не боялся. Он видел, что Милка страшно перепугана, терзается угрызениями совести, и злорадно упивался ее терзаниями — пускай знает, в другой раз не будет!
— Да что это, в самом деле! — взрослая, сказала Милка и попробовала оттащить его от бочки.
Но Мишка вцепился в края, отпихивал Милку боком и даже пытался лягнуть ногой.
— Уходи! Не лезь! Нечего теперь…
Тогда Милка применила прием нечестный, но единственно безотказный — сунула ему пальцы под мышки. Мишка не выносил щекотки и, дико гигикнув, отлетел от бочки.
— Ложись, а то хуже будет!
Укрощенный Мишка лег, Милка сорвала с головы бант, намочив в бочке, положила ему на нос и села рядом.
— Ух, так бы и дала еще раза! — в сердцах сказала она. — Еще и ломаешься… Скажешь, я еще виновата, да?
— А кто же? — прогундосил Мишка.
— Ты! Зачем ты меня дразнил, врал про Лешу?
— Ничего я не врал, Серега рассказывал. У него и газета есть, там про все напечатано.
— Опять врешь?
— Да я хоть сейчас принесу…
— Лежи!
Кровь остановилась. Мишка умылся, проскользнул в дом, прикрывая от матери распухший фиолетовый нос, и принес газету.
Все оказалось правдой. Это было чудовищно, неправдоподобно, не могло быть правдой, и все-таки это было правдой, раз об этом писали в газете. Милка притихла и съежилась, будто невесомый лист бумаги, усеянный черными строчками, придавил ее, как многопудовая глыба.
— Теперь я понимаю, почему он так переживает, — сказала Милка. — Он последнее время прямо какой-то не такой…
— Кто? — спросил Мишка.
— Витя.
— Ха! Тут запереживаешь.
Милка тоже начала ужасно переживать. Она понимала, что если Витя об этом молчит, значит, должна молчать и она. Она молчала, но ластилась к брату и всячески показывала, как она его любит и готова сделать все, что он захочет. Виктор не обращал на нее внимания, а если и замечал, то прогонял или говорил что-нибудь такое обидное, что в другое время она бы ни за что ему не простила, но теперь прощала всё. Вот и сейчас он ее обругал и обидел, а она же хотела объяснить маме, какой Горбачев плохой и как он обидел Витю.
Мать внимательно посмотрела на Милку, насупленного Виктора и спросила:
— Из-за чего же вы поссорились?
— Он против меня выступал, будто я не передовик.
— Но ведь это неправда!
— Конечно, неправда.
— Так ты бы ему объяснил, вы же друзья.
— Никакой он мне не друг! Ему и без меня объяснят, дадут по первое число…
Он не ожидал, что «число» окажется таким… Тревога появилась, когда в цех пришел Гаевский и начал расспрашивать. Уж кому-кому, а Гаевскому Виктор не собирался играть на руку… Нет, он ничего такого за Горбачевым не знает. Ничего такого за ним нет и не было. Дружил с ним, с одной девушкой — она уезжает в институт, — еще с одним инженером из БРИЗа Калмыковым…
Выступление Гаевского в кабинете начальника цеха привело Виктора в смятение. Что он только говорит?! Это же все чепуха, выдумки!.. Нужно встать и сказать, что это все вранье, нечего человеку пришивать всякие дела. Он свой парень, и
