— Разве же я оправдываюсь? Не ты меня допытывать вызвал, Яков Андреич, я сам пришел... За сорок, да! Дети взрослые, комсомольцы… И у каждого тот же вопрос в глазах... Понимаю. А что делать? Может, если б начать сызнова, да с пониманием... Что я тогда понимал? Я вот сегодня Витьке Пакулину позавидовал. Тоже ведь безотцовщина! А я... Взяли бедного родича в сапожные подмастерья, в город, на хлеба — кланялся и благодарил. От фининспектора сколько прятался, в погребе пыли наглотался! Потом Белянкин на завод подался, опять меня в обучение взял — я опять кланялся. В семью взяли — опять спасибо! Кто я был? Голь перекатная...
— Ну, какая ж голь перекатная в советское время? — вставил Воробьев. — Сам не понимал, так в цехе мало ли умных товарищей? Помогли бы разобраться, если б хотел.
— Ну да, ну да, — согласился Торжуев и с тупым отчаянием уставился в стенку. — Теперь-то я разбираюсь...
Нет, видимо, и теперь разобраться было трудно. Воробьев не понял хода мысли, заставившего Торжуева распрямиться и сказать с заносчивой гордостью:
— Да что мне старик? Я за него не в ответе! И так полжизни заел. Разве я теперь плохо работаю или торгуюсь? Погляди выработку. Стахановец! Сам ты меня на доску вешал. Значит, осознаю?
Воробьев показал головой.
— Хочешь говорить — так давай напрямки, Семен Матвеевич. Не первый у нас разговор, и не первый день я тебя знаю. И сознание тут ни при чем. Из амбиции, Семен Матвеевич, из амбиции ты и выработки добился и стахановцем стал — вот, мол, нате, могу и так! Что я, не понимаю? Или, думаешь, люди в цехе не понимают?
— Вот что! — воскликнул Торжуев и растерянно оглянулся, будто искал опоры. — Что ж, Яков Андреич, видно, зря пришел. Ни к чему весь разговор.
Он хотел встать и уйти, но не мог заставить себя. И с облегчением услышал спокойный ответ Воробьева:
— Почему же зря? Разговор как раз вовремя, Семен Матвеевич. Жить-то хочешь? Детям ответ давать придется? Жизнь-то поворачивать надо?
Торжуев безнадежно повел плечами, потом вскинул на Воробьева мучительно напряженный взгляд:
— А как? Как?..
Субботний день уже кончался, когда Алексей Полозов вызвал Аню по внутрицеховому телефону. Голос его звучал напряженно:
— Анну Михайловну Карцеву добивается по городскому какой-то товарищ. Говорит — товарищ по армии.
— По армии? — воскликнула Аня. — Бегу!
И тут же поняла, кто это, и на минуту остановилась у двери, не зная, что же теперь делать и как отказаться от встречи.
Алексей внимательно взглянул на нее, когда она вошла, и передал ей трубку. Бухгалтер прочно обосновался рядом с ним, разложив на столе склеенные листы отчетов.
— Я слушаю, — сказала Аня в трубку и услыхала знакомый голос, обрадовалась этому голосу и растерялась, потому что поняла, как невозможны и нелепы все предлоги, только что выдуманные ею.
— Володя, ты? Откуда ты и куда?
Она произнесла первые попавшиеся слова, чтобы сказать хоть что-нибудь.
Алексей склонился над отчетом. По его сугубо сосредоточенному виду понятно было, что он прислушивается к каждому слову, к каждой интонации ее голоса. Догадался он, что это Ельцов?
— Я здесь проездом, и на один день, — сказал Ельцов. — Сегодня «Стрелой» уезжаю в Москву. Я тебя увижу, Аня?
— Господи, почему же только на один день, — пробормотала Аня. — Кто же так приезжает? У меня сегодня как раз... просто не знаю, что и делать...
— Мне совершенно необходимо тебя увидеть, Аня. Совершенно необходимо. Иначе невозможно.
Аня подумала — надо бы прямо сказать ему: сегодня я выхожу замуж. Так было бы проще всего. И, может быть, всего милосердней. Но тут же она поняла, что никогда не скажет этого — пусть их неудавшаяся любовь забыта ею, но нельзя забыть трудные годы, проведенные вместе, нельзя забыть, что Ельцов прошел рядом с нею войну, оберегая ее как мог, и всегда был ей другом — преданным, сдержанным, все понимающим.
— Сейчас соображу, — сказала Аня. — Конечно, мы должны увидеться.
Алексей перевернул страницу отчета и совсем пригнулся над ним. Аня видела его склоненный затылок с ложбинкой посередине и пальцы, крутившие карандаш. Поймет ли он?..
— Это Ельцов, — тихо сообщила она, вспомнила о бухгалтере и решительно сказала, опуская телефонную трубку: — Алексей Алексеевич. Приехал мой фронтовой товарищ. Он сегодня уезжает. А в девять часов у меня заседание, которое я не могу пропустить, что бы ни было. Вы не возражаете, если я до заседания отлучусь?
Бухгалтер равнодушно ждал. Разговор его не касался. И он не видел причин, почему Карцева, проводящая в цехе целые вечера, не может отлучиться на два часа даже без разрешения начальника цеха.
— Конечно, Анна Михайловна, — сказал Полозов. — Раз вам нужно. Да и рабочий день кончается.
Он улыбнулся ей украдкой от бухгалтера.
— Я знаю, — сказала Аня обрадованно, потому что он понял и не рассердился. — Я просто хотела напомнить, что в девять у меня заседание. Очень важное.
— Вы только не опоздайте, с этим вашим фронтовым товарищем! — предупредил Алексей и снова доверчиво улыбнулся ей.
— Володя, я все устроила. У меня есть время до восьми, — в трубку сказала Аня и скорчила шутливую гримасу над головой бухгалтера. — Где мы встретимся?
— Назначайте, товарищ начальник, — сказал Ельцов.
Она поехала к нему в гостиницу, потому что позвать его к себе было невозможно, да и в своей комнате она уже не чувствовала себя дома, — дом ее там, в большой комнате с глобусом, куда она пойдет сегодня, чтобы остаться навсегда.
Ельцов встретил ее в вестибюле гостиницы. Заглянул ей в глаза:
— Аня... ты довольна?
— Да!
— О! как ты это сказала!
Чуть поддерживая ее под локоть, он повел ее в свой номер. Они сели в кресла друг напротив друга, разделенные массивным круглым столом. На столе стояла ваза с фруктами, тарелка вишен и бутылка легкого вина. Ельцов ждал ее; она чувствовала, что он очень волновался и хотел хорошо принять ее.
«Алексей никогда не сумел бы, не догадался бы так подготовить встречу», — подумала Аня, вспоминая комнату с чересчур яркой лампочкой без абажура, колбасу в бумаге на столе, заваленном пыльными книгами, неумелое гостеприимство Полозова. И ей томительно захотелось скорее очутиться в той комнате, возле того угловатого и милого человека, самого необходимого из всех.
— Ты так и не ушел из армии?
— Нет, не ушел и уже, наверно, не уйду.
— Но ты же хотел...
— Хотел, когда еще надеялся уехать не один.
Он снова внимательно посмотрел Ане в глаза, стараясь прочитать в них что-то, и сказал, отводя взгляд:
— Каждый ищет дела, которое захватило бы целиком. А в случае, подобном моему, и заменило все.
Она знала и ценила эту его манеру говорить четко и без эмоций, чуть посмеиваясь над собою. Как в тумане припомнилось прощанье с ним, собственные мягкие, утешающие слова: «Мы же не навеки расстаемся, Володя... разлука проверит все». Она и тогда знала, что возврата нет. А он — надеялся?
Ей было стыдно, что она невольно внесла столько горя в жизнь этого человека, она говорила себе — он чудесный, умный, красивый, у него куча всяких достоинств, с ним любая женщина будет счастлива и покойна. Почему же я не полюбила его тогда, когда еще не знала Алексея? Чувствовала, что где-то есть другой, незаботливый и неумелый, с трудным характером и ни на кого не похожий?
— Володя, — сказала она, — у тебя еще будет все. Все. Я уверена.
— Спасибо, Аня, на добром слове.
— Это так и будет.
— Наверно. Самые сильные чувства, говорят, проходят.
— Да?
До чего все сходилось к Алексею! Может ли быть, что все проходит и эта неуемная тяга к другому человеку тоже пройдет? Ей очень нужно было поскорее увидеть его и убедиться в том, что это не так, что их любовь не пройдет.
— Нет, нет, Володя, — сказала она, увидав, что Ельцов хочет откупорить вино. — Вина не надо. А вишни чудесные.
— Это наша последняя встреча, Аня. Ты не хочешь чокнуться со мною хотя бы в память тех лет?
— Один бокал, Володя. Больше я не буду.
— Ты мне скажешь, что у тебя сегодня вечером? Или не спрашивать? — После молчания он предложил: — Я тебе очищу грушу, хорошо?
— Хорошо.
Груша была сочная и таяла во рту.
— Чем ты занят сейчас, Володя?
— Техникой, Аня. Новой изумительной техникой.
Совсем по-женски, со страстным желанием услышать утешительный ответ, она быстро спросила:
— Новой войны не будет, нет?
— Для того работаем. На том стоим.
— Ты уже полковник. Давно?
Он усмехнулся:
— Мы расстались, Аня, шесть месяцев назад.
— Да, правда. Всего шесть месяцев.
Ее поразила мысль, что шесть месяцев вместили так много. Казалось, бесконечно давно это было — поезд, пересекающий страну с востока на запад... растревоженная переменой жизни, одинокая женщина ехала к пепелищу своей юности, не зная, что ее ждет...
