— Завозят в магазин учебных пособий, но только по безналичному расчету, и учреждениям, — рассказала общительная Варя. — А я не учреждение, я частное лицо.
— Да, частным лицам сейчас нелегко, — согласилась «графиня».
Череп Варвара купила. Внизу у него оказалась пластиночка с надписью — это был кому-то от кого-то подарок.
— Может быть, мадемуазель интересуется еще страусовыми перьями? — спросила «графиня».
— Мадемуазель не интересуется ни страусовыми перьями, ни кольцами в носу, ни человеческими скальпами, — сурово заявил вынырнувший из толпы Володя. — Мадемуазель не осколок разбитого вдребезги, а комсомолка. Пошли, Варюха!
Череп Варя завернула в газету, и Володя до самого дома не знал о подарке. Все карманы Володиного пиджака были набиты книгами и брошюрами. Одну, самую тоненькую, он держал в руке и все время ее перелистывал. Дома, измученные толкучкой, пылью, воем граммофонных пластинок, они попили воды из крана, водрузили череп на верхнюю полку этажерки и сели читать шутливую исповедь Карла Маркса.
— Погоди, я тебе лицо вытру, ты весь мокрый! — сказала Варвара.
Она очень любила приводить Володю в порядок. Ей нравилось, когда у него была оторвана пуговица или когда обнаруживался грязный платок. «Какие вы, мужчины, недотепы! — говорила она в таких случаях. — Ничего-то вы не умеете. — И прибавляла: — Кроме отца. Он все умеет. Моряки — такой народ!»
— И воротничок у тебя грязный! — сказала Варя.
— Отстань! — велел Володя.
И спросил, глядя в книгу:
— Ваше представление о счастье, Степанова Варвара?
— Сильная, навечно взаимная любовь! — покраснев, но бойко и громко ответила Варя.
— Садитесь, неудовлетворительно.
Она попыталась заглянуть в книгу, он ее оттолкнул.
— Знаешь, ничего особенно шутливого я здесь не нахожу, — сказал Володя. — Просто, наверное, ханжам это не по вкусу, вот они и объявили исповедь шуткой. Вдумайся, если твои умственные способности тебе позволят…
Володя читал, Варвара слушала, слегка приоткрыв рот, розовая, простодушная, с большим бантом на макушке, совсем еще девчонка.
— Достоинство, которое вы больше всего цените в людях? — спрашивал Володя и отвечал: — Простота! В мужчине? Сила. В женщине? Слабость!
— Я не слабая! — сказала Варя. — То есть не очень слабая…
— Ты не слабая? — спросил Володя. — Это даже смешно, Варька! От вида лягушки, да еще безобидной, древесной, визжишь!
— На ней не написано, что она древесная, а глаза все равно выпученные.
— Она сильная! — сказал Володя. — Посмотрите на нее все, на эту сильную. Противно слушать.
И вдруг Володя ахнул.
— Ты вдумайся! — сказал он. — Вдумайся! Вопрос: ваша отличительная черта? Ответ: единство цели.
— Колоссально! — произнесла Варвара.
— Грандиозно, а не колоссально. Теперь: ваше представление о счастье — борьба! Борьба, понимаешь, Варюха, борьба, вот оно в чем счастье. Теперь: ваше представление о несчастье — подчинение…
— А вот я тебе во многом подчиняюсь, — сказала Варя, — и не вижу в этом особенного несчастья…
— Ты же не так мне подчиняешься, — сурово ответил Володя. — Ты интеллектуально мне, Степанова, подчиняешься.
— Дурак!
— Не дерзи, ничтожество…
Тетка Аглая из другой комнаты крикнула:
— Перестань, Владимир! Опять доведешь ее до слез.
Но они не слышали, они читали, сидя рядом — плечо в плечо.
— «Недостаток, который внушает вам наибольшее отвращение? Угодничество. Ваши любимые поэты? Шекспир, Эсхил, Гете. Ваш любимый цвет? Красный. Ваше любимое изречение? Ничто человеческое мне не чуждо. Ваш любимый девиз? Подвергай все сомнению…»
Вошла Аглая, остановилась у двери; она недавно приняла душ, густые черные волосы отливали мокрым глянцем.
— Какие-то вы оба очень симпатичные, — сказала она. — Но только еще глупые.
Села рядом с Варей и пожаловалась:
— Вам легко подступаться и к Марксу, и к Энгельсу, вы хорошо грамотные люди. Но, боже мой, как мне было трудно…
С этого воскресенья Володя и Варвара начали часто думать вместе. Читала Варя куда меньше Володи, но когда он говорил, схватывала все мгновенно и понимала почти с полуслова Так прочитал Устименко «Святое семейство», а Варя выслушала его доклад на эту тему; так же занялся он «Нищетой философии», которая Варваре далась гораздо труднее; так просидел он несколько ночей над «Восемнадцатым брюмера Луи Бонапарта». Тетка Аглая, увидев книгу, которую читал Володя, сказала:
— А знаешь, когда он писал эту работу, ему не в чем было выйти прогуляться: все вещи были заложены.
Володя посмотрел на Аглаю отсутствующим взглядом, засунул за щеку кусок булки и принялся читать дальше. На рассвете он перелистывал Шиллера и со счастливым недоумением открывал в тяжелом томе все новые и новые чудеса:
Время безудержно мчит.
Оно к постоянству стремится.
Будь постоянен, и ты в цепи его закуешь…
Будь оно неладно, это время! Как оно действительно мчалось, и как мало успевал Володя Устименко! Все было интересно, все важно, необходимо, даже неинтересное было интересным, потому что требовало активного к себе отношения. А так хотелось сбегать выкупаться в Унче или вдруг все бросить и, свистнув разбойничьим посвистом у старого степановского дома, глубокой ночью побродить с Варей по набережной, послушать, как зевает Варвара и несет свои глупости об искусстве. Она уже научилась говорить «на театре» вместо «в театре» и про уважаемого в городе артиста Галилеева-Преснякова сказала, что он все играет «третьим номером». «Артисты работают на нервах», — утверждала Варвара. Володя хихикал, она дралась.
— Послушай, у тебя же рука тяжелая! — говорил он.
Раньше она получала сдачи, теперь это сделалось почему-то невозможным. И бороться они перестали. Но все чаще и чаще Варя обижалась и плакала своими милыми, мгновенно проливающимися слезами, а Володе делалось смертельно жалко ее и стыдно перед ней, но он никогда не извинялся, а только бурчал:
— Ну чего ты? Ну что особенного? Берешь хорошее стихотворение и воешь его, а не говоришь! Слушать же противно.
— Дурак, ты не понимаешь, что такое ритм, а берешься судить. У нас в студии Эсфирь Григорьевна…
— Ну хорошо, ну ладно, перестань только реветь…
Ужасно, в общем, он ее мучил. Она была моложе его и очень старалась, но иногда ей делалось не под силу.
— В твои годы Герцен и Огарев… — начинал Володя.
— Но я же не Герцен и не Огарев, — ныла Варвара. — Я Варя Степанова и ничего о себе не воображаю.
— В субботу я дал тебе «Анти-Дюринг». Ты еще…
— Ох, Володечка…
— Повторяю, в субботу…
— Но именно в субботу, — приходя в отчаяние, кричала Варя, — именно в субботу у нас была генеральная репетиция!
— А сегодня какой день?
— Суббота.
— И ты за неделю просто не раскрыла книгу?
Варя молчала — раздавленная.
— Сиди здесь и читай то, что я тебе велю, а я буду заниматься, — следовало приказание. — Никаких театров, никаких киношек, никаких клубов. И почему ты надушилась? Тебе известно, что душатся главным образом нечистоплотные физически люди?
— А вот я сейчас тебя укушу, — как-то сказала Варвара и действительно очень больно укусила Володю за ухо. Потом ободрила: — Могло быть и хуже! Знаешь, какие у меня зубы? Напрочь могла откусить твое дрянное, грязное ухо!
Володя позвал:
— Тетя Аглая! Убери свою Варьку, она кусается…
И все-таки им было необыкновенно славно вдвоем.
Они могли подолгу молчать, словно не замечая друг друга, занимаясь каждый своим делом, потом неожиданно радовались, что они вместе, неподалеку: Володя — за столом, Варя — у окошка, и всегда им было о чем поговорить, было из-за чего на ходу, очень быстро поссориться и тут же помириться.
Иногда Варвара приносила «свои» книги — художественную литературу. Если Володя был в добром расположении духа, он снисходительно позволял Варе немного почитать особо отмеченные ею места. Варя очень краснела, заправляла прядку волос за розовое ухо с сережкой и искательным голосом читала какое-нибудь описание природы.
— Длинно! — говорил Володя, нарочно позевывая. — К чему это? Небо было лиловое, а ветер хлестал, как полотенцем?
— Тут же не так! — сопротивлялась Варя. — Тут совсем не так…
— Читай дальше!
Варвара читала, торопясь и словно бы оправдываясь.
— И не изображай! — прерывал Володя. — Зачем кривляешься? Ты же все равно не можешь говорить за гусарского полковника!
— Но я…
— Читай!
Изнемогая, Варя читала. Володя постукивал карандашом, шуршал какими-то бумагами, потом против своей воли заслушивался. Никогда нельзя было знать заранее, что именно заберет его за живое. Но постепенно Варя поняла, какие произведения ему нужны. Это было точное слово «нужны», точнее она не могла подобрать. В первый раз она поняла, что нравится Володе, когда читала ему «Севастополь в декабре месяце» Льва Толстого.
