— Это тот самый белый сайгак, отец, который спас девочку?
— Нет, сынок, это другой. То было давно.
Мухарбий заехал за бугорок, остановил машину, помог вылезти малышу, взял бинокль, сумку и стал крадучись, тихо подниматься на холм. Они легли рядом, Мухарбий и мальчик Ногай, который старался во всем подражать отцу.
— Ты их видишь, отец?
— Пока что не вижу, сынок. Посмотри-ка, солнце, солнце уже заходит. А ночуют они в другом месте. Постой-ка, да вот же они! Вот же они, вся их семья. Разлеглись, отдыхают. А вот и белый сайгачонок… На-ка посмотри, сынок, тот, кто увидит белого сайгачонка, вырастет добрым, смелым… — Старик передал бинокль Ногаю, направил его и помог приставить к глазам. — Видишь?..
— Вижу, отец, он красивый. Но это же козленок!
— Да, это стенной козленок, сайгак.
— А что он делает?
— Пьет молоко, сосет соску.
— Ой, как смешно дергается. А ближе нельзя подойти к ним, отец?
— Нельзя. Они очень пугливые, вон, видишь, однорогий стоит на страже.
— Ой, они все вскочили, отец, бегут!
— Дай-ка бинокль, сынок. — Мухарбий взял бинокль. — Да, наверно, однорогий сказал им, что пора ночевать. Они тут недалеко ночуют. Я знаю где.
— Они разговаривают?
— Да, как и люди, они понимают друг друга. Хотя есть такие люди, никак но понимают…
— Что ты сказал, пана?
— Это я так, про себя.
— А что говорит сайгачонок? Он не может так быстро бежать?
— Не может. Но ведь рядом с ним и мать и отец. Мать ему говорит: скорее, сынок, не отставай.
— А он что говорит?
— А зачем, говорит, торопиться? А отец ему говорит: вон, видишь, тень орла…
— Они боятся орлов?
— Да, стенной орел может убить сайгачонка. Вот кого они испугались. Ну-ка, сынок, подержи бинокль, я сейчас… — Мухарбий побежал к машине, достал ружье и вернулся.
— Ты убьешь орла?
— Если он на них нападет… Нет. Но, слава богу, орел еще выше поднялся. А сайгаки спать пошли. Сейчас мать будет рассказывать ему сказки. Да и нам пора возвращаться.
— Ты мне тоже будешь рассказывать сказки?
— Да, сынок.
— Много сказок ты знаешь?
— Много.
— Когда я буду большой, я сам буду водить машину, правда?
Сумерки в степи сгущаются быстро. Вот уж луна появилась в небе. Она быстро поднялась, уменьшилась и залила степь желтым светом. Мухарбий ехал осторожно и медленно, оглядывая степь во все стороны. Вдруг он заметил фары машины, шедшей справа ему наперерез. Сам он еще не зажигал фары, поэтому, вполне возможно, на той машине не видели «газика», слившегося с вечерней степью. Мухарбий сразу сообразил, что это недобрые люди. Они едут не по дороге, что им делать в степи? Он остановил машину, накинул на Ногайчика шубу, усадил его на заднее сиденье.
— Что бы ни случилось, сынок, не выходи из машины и не показывайся.
— А что случилось, отец?
— Ничего. Мне надо поговорить с теми людьми, что едут на машине. Я тебя очень прошу, сынок, ты сиди здесь, хорошо?
— Хорошо, отец.
Мухарбий направил машину наперерез, точно рассчитал скорости обеих машин и, сравнявшись, остановил свою машину перед самым носом грузовика.
— Эй, кто там, что ему нужно? — раздался голос из кузова. Голос этот был очень похож на голос Эсманбета.
Мухарбий включил фонарик и оглядел всех сидящих в машине. Эсманбета среди них, слава богу, не было.
У Мухарбия полегчало на душе. Хоть и бывший друг, но друг. Может быть, снова станет другом, если все поймет.
— Эй, кто ты и что тебе нужно?
— Слезайте, хочу посмотреть, что везете.
— Кто ты такой? Тоже мне «слезайте»!
— Чья машина?
— Конечно, не твоего отца.
— Ничего, хозяина отыщем. — Мухарбий посмотрел на номер. — Водитель, ваши права?
— Я права показываю инспектору ГАИ.
— А я инспектор по охране степи.
К Мухарбию подошли те, что выпрыгнули из кузова, один положил руку на плечо Мухарбия и повернул его к себе:
— Ах, это ты! Ребята, это же наш друг Мухарбий, старый бродяга. Ну, здравствуй. Удивительный ты человек, Мухарбий, такой простор в степи, как ты успеваешь повсюду, друг?
— Не был я вашим другом и не хочу быть. — Мухарбий метнулся к кузову, поставил ногу на колесо и включил фонарик. Четыре туши обезглавленных сайгаков лежали в кузове, ничем не прикрытые.
— Жестокие вы люди, ни стыда, ни жалости в вас нет. Вы же знаете, что охотиться на сайгаков строго запрещено.
— Ну что ты, Мухарбий, откуда нам знать. Мы люди темные. Это ты один у нас знаешь все на свете, и что надо и что не надо.
— Вы поедете со мной.
— Куда?
— В милицию.
— Ну, Мухарбий, не надо так волноваться. Ты лучше оштрафуй нас, и все.
В «газике» сидел малыш и все слышал. Он думал: вот какой, оказывается, мой отец. Он хозяин степи. Он сильный, он защищает добрых сайгаков.
— Нет, тут штрафом не отделаться. Тебя я знаю и тебя — старые знакомые. Об остальных, я думаю, вы сами скажете в другом месте. Итак, четыре головы сайгаков…
— Какие головы? Ты видел там хоть одну голову? — похлопал по плечу Мухарбия самый наглый из них.
— Ну что ж, это значит только то, что вы промышляете не в первый раз. — Мухарбий был решителен в таких случаях.
— Слушай, ты, — подошел к Мухарбию один из незнакомцев, — и тебе будет лучше, и нам. Ты нас не видел, мы тебя не встречали… Договорились? Дай руку.
— Нет, не выйдет у вас ничего.
— Смотрите, какой неподкупный нашелся. У меня но выйдет? Да ты кому это говоришь?
— Тебе! — Мухарбий хотел отстранить от себя одного из знакомых. Его имя Аджигельды. Но тотчас он получил страшный удар в живот и застонал. Потом его ударили сапогом, потом все начали бить его, пинать ногами. В это время из машины выскочил маленький Ногай.
— Отец, отец! — закричал мальчик и бросился на злых людей. — Не бейте моего отца.
— Щенок, тебе что надо? — отбросил мальчишку Аджигельды. — Какой он тебе отец? Тоже мне нашел отца! Не было у него никогда детей и не будет…
— Отец, — заплакал Ногай. Мухарбий услышал голос мальчика, и это придало ему силы. Он вскочил, ударил наотмашь одного, пнул ногой другого, свалил третьего и хватил было за горло, но силы были неравные. Его хватили чем-то по голове, и он поник — потерял сознание. После этого его долго били и, бросив, как мешок, сели в машину и укатили.
Сынишка подполз к нему весь в слезах.
— Отец, что с тобой, отец?
Мухарбий лежал ничком. Казалось, уже ничто не могло привести его в чувство. Малыш, всхлипывая, пытался поднять его голову.
— Сын мой…
— Я здесь, отец. Вставай, уйдем отсюда. Уйдем. Плохо в степи, больше никогда сюда не придем.
— Нет, сынок…
— Тебе больно, отец?
— Больно.
— Это нечестно — их много, а ты один…
— Они уехали?
— Уехали далеко.
С трудом Мухарбий сел в машину, усадил на заднее сиденье мальчика и завел машину. Первой мыслью было догнать преступников и выпустить обойму из пистолета по шинам, пусть стоят в степи. «Но ведь и у них есть ружья, а со мной мой сын, — подумал Мухарбий, — опасно. Был бы я один, еще посмотрели бы, кто кого, но с сыном рисковать нельзя».
Мухарбий приехал домой. Кадрия ужаснулась, увидев своего старика избитого, в крови. Ногайчик бросился к ней, прижался, заплакал. Не умывшись, ничего не рассказав, старик снова пошел к машине.
— Присмотри за мальчиком, я скоро вернусь.
— Куда ты в таком виде, ночью?.. Избитый весь…
— Я должен сообщить в милицию.
— Думаешь, они обрадуются, если ты среди ночи их потревожишь?
Мухарбий был упрям, и Кадрия не смогла уговорить его. Он уехал.
В отделении милиции старик застал одного только сонного дежурного. Рассказал ему обо всем, но тот нисколько не оживился.
— Надо сообщить начальнику. Позвони ему домой.
— Начальник просил не беспокоить его среди ночи.
— Но пойми, это же очень важно. Мы можем поймать их с поличным.
— Ты говоришь, что двоих узнал? Что еще тебе нужно? Завтра вызовем и допросим.
— Завтра они скажут, что меня и в глаза не видели. Меня же обвинят в клевете. Дай, я сам позвоню начальнику.
— Не велел. Устал, говорит.
— Какой может быть отдых, когда такое дело?
— Ты не кричи, Мухарбий, иди домой, умойся. В тебе сейчас обида говорит…
— Значит, только обида? — разозлился Мухарбий.
— Понимай как хочешь.
— Ну что же, отдыхайте. Бандиты в степи орудуют, а вы отдыхайте…
Мухарбий сразу почувствовал слабость. Он едва доехал до дома. Ногайчик вздрагивал, плакал во сне, напугали его, проклятые! Уснуть Мухарбий не мог, мучили кошмары, все тело болело. Причем горше обижался Мухарбий не на бандитов, а на милицию. К утру у него начался жар. Кадрия позвала аульского врача.
Этот аульский врач, пожилой уже, всякого навидавшийся человек, был просто поражен живучестью Мухарбия. На старике не оказалось живого места — все тело было в синяках и кровоподтеках. И до этого не раз доктор видел старика избитым, поэтому он, конечно, спросил удивленно, почему Мухарбий не жалеет себя.
