Елизару подумалось и другое: в последнее время жена Аполлона не приезжала в вагонный участок. Может быть, именно в этом все дело? Не ладит с женой Аполлон, вот и мается, усох весь. Ха! Такой красавец и весельчак будет страдать из-за женщины? Любая за ним пойдет, мигни только. Но одно дело женщины вообще, другое дело – жена. Правда, Елизар уже забыл разницу. Развелся он пятнадцать лет назад, прожив семейной жизнью три месяца, из которых, считай, полтора месяца был в разъездах. Однажды, года три тому, к нему в купе вошла пассажирка соседнего вагона, интересовалась расписанием поездов и своей настырностью вывела Елизара из себя. Пригляделся Елизар – батюшки, оказалось, это бывшая его жена, учительница. Такие дела… А Аполлон Николаевич женат много лет, дочь взрослая…
Елизар был недоволен собой – с чего это он занимает свои мысли Аполлоном, мало забот перед поездкой? Времени-то осталось всего ничего. Пожалуй, не успеть ему добежать до локомотива, выяснить, не Зюмин ли ведет их сегодня до Оленьего ручья. Который месяц Зюмин должен Елизару двадцать рублей и все не отдает. А брал на неделю, в поликлинике. Елизар проходил очередную медицинскую комиссию. Смех один. Стоит голый перед докторшей, а та, молодая, строгая, пялит глаза с серьезным видом, хоть под пол со стыда провались! Отвернулся Елизар, а рядом старый знакомый, Зюмин, во всей мужской красе гарцует на белом табурете, координацию свою демонстрирует. Признали друг друга, поздоровались. Забавно, когда голый с голым здоровается. Все вроде с тобой твое, а такое чувство, что взял без спроса чужое и спрятать некуда… Елизар комиссии не боялся, проводников особенно не тормошат, вот Зюмин – другое дело, машинист локомотива, к тому же после операции. Боялся Зюмин – застопорит комиссия, никто не поможет, на дороге с этим строго. А найди работу с таким окладом, локомотивщики каста особая… Но пропустила комиссия Зюмина, и тот на радостях занял у Елизара двадцать рублей. Он, мол, человек суеверный, с собой денег специально не брал, чтобы не сглазить. А раз все обошлось, значит и отметить не грех дома, вечером. Пригласил и Елизара, только Елизар в рейс уходил. С тех пор третий месяц пошел, а Зюмин как в воду канул…
– Муртаз! – окликнул Елизар знакомого носильщика.
Тот вышел из Магдиного вагона и покатил пустую тележку вдоль состава, в голову поезда.
Муртаз Расилов был явно не в духе и взглянул на проводника без особого расположения.
– Будь другом, Муртаз. Пройдешь мимо локомотива, спроси фамилию машиниста, а? Если Зюмин – помаши мне, договорились?
– Чем я тебе буду махать? Тележкой?
– Рукой помаши, – ответил Елизар.
– Отсюда локомотива не видать. Не то что мою руку.
– Почему злой?
Муртаз выругался по-татарски, откинул подол куртки, достал кошелек и переложил в него какие-то деньги. Откинул второй подол, извлек носовой платок, высморкался, аккуратно сложил как было и упрятал в тот же карман.
– Самое важное в жизни – это нервы, – промолвил он наконец. – Хочешь быть здоров, не надо нервничать, – и, толкнув тележку, заспешил. – Здоровье дороже всего!
– Здоровье, – подхватила полная женщина в розовой кофте, что стояла у двери вагона. – Сейчас здоровых людей нет. Просто люди соревнуются, кто дольше протянет. Верно я говорю?
Елизар солидно помолчал, потом промолвил:
– Вы бы вошли в вагон. Через пять минут отправление, будете прыгать, упадете, а я отвечай.
Женщина, вцепившись в поручни, втянула себя в вагон.
– И вы тоже, молодые люди! – строго обратился Елизар к парням восточной наружности.
– Покурим, да, начальник, – ответил тот, кто повыше, затягиваясь сигаретой.
– Без нас не уедет, – поддержал второй, коренастый и большеглазый, добавляя услужливо: – Хочешь, я бегом узнаю фамилию машиниста?
– Еще отстанешь, – отозвался Елизар с грубоватой признательностью. – Лучше посмотри внимательно, помашет носильщик или нет.
Елизар был убежден, что Муртаз выполнит просьбу, несмотря на неопределенность поведения. У носильщиков с проводниками были свои, особые отношения, хотя внешне, казалось, они не только равнодушны друг к другу, но и находятся в определенной вражде.
Большеглазый вышел на середину платформы и обратил свои круглые очи в синеющую к вечеру даль платформы.
– Загораживают, понимаешь, – негодовал он, перебегая с места на место…
До отхода оставались считанные минуты.
По платформе спешили люди. Одни с чемоданами, другие налегке торопились в свои вагоны с прозрачными пакетами – дорожным набором снеди. Кое-кто нес бутылки с пивом и минеральной водой…
Елизар поглядывал на пассажиров. Что-то не видно желающих – ни «длинных» зайцев, ни «коротких». Никто не подходит, не шепчет. Странно даже… Лучше бы, конечно, «длинный» заяц, тот, кто едет с начала и до конца. Но можно прихватить и «короткого». С ним забот больше, хотя и выгодней в деньгах, если один другого сменяет, точно на конвейере. «Короткого» зайца ревизор сразу примечает – сидит бедолага на кончике скамьи, озирается, вздрагивает при каждом стуке…
Интересно, как с этим делом у соседей? Ближайший сосед – Яшка. Стоит спокойно, скучает. По внешнему виду не поймешь – пустой едет или половину вагона набил безбилетниками. Дело тихое, личное. Порой так законспирируешь, что зайца с законным пассажиром путаешь, бывает конфуз. Как-то Елизар одного разбудил ночью, хотел в антресоли упрятать – ревизоры пошли. Тот взъярился: «Что, очумел?! Я ведь законный билет тебе показал!»
Из-под вагона раздался протяжный, затухающий звук «пс-с-с-с», опробовали тормоза. Скрипнули в нетерпении колеса, напряглись. Теперь и упрямцы спешили поскорее закинуть себя на площадку вагона.
– Машет, начальник! – радовался большеглазый, не покидавший своего поста до последней секунды.
Елизар и сам видел, что носильщик подает условный знак – локомотив ведет Зюмин. Надо будет выбрать остановку подольше, навестить Зюмина, небось тот и забыл о долге…
Подобрав всех пассажиров, Елизар опустил площадку и, держа в руках желтый флажок, встал в дверях на отправление. Теперь надо глядеть внимательно – как держат флажок соседи…
Вагон дрогнул и плавно сдвинулся с места – незаметно, словно в дреме. «Молодец Зюмин, хороший машинист, только должок все равно придется вернуть, далеко теперь не уедешь».
Елизар высунулся из двери и посмотрел на соседний вагон. Что за черт?! Кажется, Яша держит флажок горизонтально, а не так, как положено, – вертикально… Вот те на! Или он, стервец, пугает, или просто забылся, прохлаждается… Елизар бросил взгляд на идущий следом Магдин вагон. А что толку? Ведь Магда ориентируется на Елизара, так же, как Яша глядит на идущего раньше в сцепке Гайфуллу Мансурова, а тот, в свою очередь…
– Ты что?! – Елизар старался перекричать пока еще робкий рокот колес.
Яша упрямо продолжал держать флажок горизонтально. Значит, никакой ошибки: в поезд сели ревизоры. Кто первым выбросил условный знак – неизвестно. Да и какое это имеет значение? Главное – тревога! И проводники предупреждают об этом друг друга…
– Где бугор?! – крикнул Яша. – Скорей предупреди бригадира!
«Видно, не пустым едет Яша, беспокоится», – подумал Елизар.
Лично Елизару беспокоиться нечего: посылки упрятаны, «зайцев» нет. Но все равно предупредить начальника, что сели ревизоры, необходимо. И, едва проводив станцию, Елизар захлопнул дверь. Точно дожидаясь этого момента, дверь тамбура распахнулась – и на площадку вышел Аполлон Николаевич Кацетадзе. За ним торопился молодой человек в вязаной кофте, следом маячил старик в старомодном плаще. Тот самый, которого Елизар определил как своего пассажира.
2
Семейство Кацетадзе проживало в Баку на бывшей Старопочтовой улице, ныне улице Островского, и занимало половину второго этажа большого дома, сложенного из белого известняка. Население дома даже для такого многонационального города, как Баку, отличалось пестротой. В доме жили армяне, азербайджанцы, русские, грузины, евреи, лезгины. Бабушка Инесса выдавала себя за дочь англичанина-инженера, и в графе «национальность» значилось – католичка. Вероятно, паспортист, заполняя бумаги, совсем одурел от разнообразия населения своего участка и поверил бабушке, тогда еще молодой девушке, на слово…
В результате такой мешанины все дети двора перемежали свою речь словами, а то и целыми фразами, взятыми у соседей. Особенно в этом поднаторел Аполлоша, мальчишка сообразительный, с хорошей памятью, любимец двора. Отец Аполлоши, Николай Георгиевич Кацетадзе, служил на железной дороге. И каждое его появление во дворе в ладной черной форме вызывало переполох и зависть к Марии, имеющей живого, даже не раненного мужа. Правда, он немного хромал, получил травму на дороге еще до войны, но все равно был красив. Имея такого отца, Аполлоша считался среди ребят большим авторитетом по железнодорожному транспорту. Обладая цепкой памятью, он приносил на дворовый сход самые невероятные истории, связанные с железной дорогой… Отец поощрял увлечение сына и нередко брал с собой Аполлошу. Радости мальчика не было предела, особенно когда предвкушал, как пройдет двором, усталый и озабоченный, словно именно он вел состав к далекой станции с голубым названием Аляты.
