Галина быстро взглянула на него и вдруг принялась старательно сгибать и разгибать пальцы больной руки; потом также неожиданно бросила это занятие и закурила новую папироску.
- Вы уезжаете?
- Не знаю. Может-быть, завтра отряд отправят на фронт... И, кроме того...
Он принялся глазами искать свою шляпу.
- И, кроме того, все может случиться.
Он взглянул на нее и вдруг с удивительной четкостью вспомнил это бледное, закинутое вверх лицо, маячившее перед ним вчера под светом фонаря на мокром тротуаре, и горьковатый запах пороха, и темноту, и разбитые подвальные окна...
Он вдруг протянул к ней руки; она поспешно отвернулась, ища в подушках карандаш и записную книжку.
- Послушайте, - глухим и напряженным голосом сказал Шахов, - я вас ни о чем спрашивать не хотел... Что ж... нам, может-быть, и говорить-то не о чем. Я знаю, что я виноват перед вами... Я уехал тогда, не известив вас ни одним словом, я скрывался от вас, я не отвечал на ваши письма. Но теперь-то, Галя, когда мы увиделись наконец, неужели вы не хотите даже спросить меня, почему же я все это...
В дверь постучали; он с побледневшим лицом оборвал и оборотился.
Давешний гвардейский офицер, который вчера встретился ему на Кавалергардском, быстро вошел в комнату и тотчас же бросился к Галине.
- Ах, боже мой, что с вами, вы ранены?.. - спросил он с беспокойством, - мне Мария Николаевна говорила... Я беспокоился, остался здесь, в городе, заходил к вам два раза, никого не находил дома. Но я представить не мог, что вы в самом деле решились...
Шахов молча отошел в сторону.
- Руку прострелили? Сквозная рана? - торопливо спрашивал офицер, нужно к хирургу. Я сейчас же еду... - (Он пошел к двери и тотчас же возвратился обратно.)
- Право, я все-таки считал вас благоразумнее... Пойти в эту суматоху, в эту омерзительную возню, рисковать своей жизнью... да и не только своей...
Он все еще не замечал Шахова. Шахов стоял спиной к нему и с напряженным вниманием разглядывал свои красноватые, сразу вспотевшие руки.
- Я ухожу, до свидания, - сказал он вдруг, перебивая гвардейца.
Тот остановился на полуслове и, вскинув голову, слегка сощурив светлые глаза, посмотрел на Шахова.
Галина познакомила их.
- Тарханов.
- Шахов.
Гвардеец с особенной вежливостью щелкнул шпорами. Шахов едва кивнул головой.
- Вы останетесь еще на несколько минут, - сказала Галина.
- ...Да пустяки, кто может серьезно думать об этом! - весело говорил офицер, - еще день, два, и они сами над собой будут смеяться. Меня другое беспокоит - немцы все дальше продвигаются в глубь России, с минуты на минуту можно ожидать высадки десанта в Финляндии. Вот что страшно! А с большевиками можно расправиться в два счета - либо это кончится вмешательством союзников, и тогда военно-полевые суды покажут этим шутникам, что такое закон и порядок, либо...
- А я вот думаю, - неожиданно для себя самого сказал Шахов, - что это кончится победой большевиков, и тогда не иностранные, а русские военно-полевые суды покажут контр-революционному офицерству, что такое настоящая народная Революция!
Тарханов посмотрел на него своими светлыми и наглыми глазами.
- Вы так думаете? - спросил он, твердо и насмешливо улыбаясь.
- Я в этом не сомневаюсь, - хмуро отвечал Шахов.
- Так вы, может-быть, принадлежите...
- Если вам угодно знать, я - красногвардеец.
- Ах, так, - весело сказал офицер, - так значит красногвардейцы умеют не только грабить дворцы, но еще и вести политические разговоры...
Он тотчас же спохватился и с нарочитым ужасом обратился к Галине:
- Извините, ради бога, Галина Николаевна, вы нездоровы, а мы тут...
Шахов взглянул в упор на это красивое и насмешливое лицо, и вдруг знакомое чувство радостного бешенства начало овладевать им.
- А вот красногвардейцы умеют еще и... - начал он и вдруг замолчал.
- Кажется, нет необходимости продолжать этот разговор, - презрительно морщась, сказал Тарханов.
- Да, этот разговор мы кончим где-нибудь в другом месте, - отвечал Шахов, неестественно улыбаясь.
Лицо его было бледно, нахмурено и чуть подергивалось.
Только теперь Галина вмешалась в разговор; до сих пор она молчала, полузакрыв глаза и откинувшись головой на подушки.
- Константин Сергеевич, вы, кажется, снова хотите устроить взятие Зимнего дворца и на этот раз у меня в комнате? - сказала она, усмехнувшись. - А вам я советую лучше обороняться, чем накануне ваши единомышленники, - обратилась она к Тарханову, - я могу удостоверить, что они оборонялись плохо. Если бы вы были вчерашний день во дворце, так и вы, быть-может... Впрочем, бросим говорить о политике. Вчера политика продырявила мне руку, сегодня она ссорит моих знакомых, - бог с ней.
Гвардеец, весело и вежливо улыбаясь, тотчас же согласился и принялся рассказывать о том, что вчера вечером, как раз в то время, когда происходила вся эта суматоха, он преспокойно слушал Шаляпина в Народном доме.
- Он был бесподобен в "Дон-Карлосе"... Какая игра!
Шахов смотрел на его лицо, свеже-выбритое, слегка припудренное, на прямой и твердый подбородок, на длинные белые руки, и чувство горечи, и недовольства собой, и злобы мутило его.
III
В тот же вечер, уйдя от Галины, Шахов снова встретился с Главецким.
Он бродил по городу, сам не зная куда и зачем, с непонятным вниманием следя торопливые силуэты прохожих, бессознательно щуря глаза, чтобы свет фонарей, тусклых, как рыбий глаз, в эту сумрачную осеннюю ночь расходился тонкими стрелами.
Раза два или три он останавливался на углу знакомого переулка, от которого не мог уйти в эту ночь; вот тот дом с крытым подъездом, и другой, и третий, а там...
И он поворачивался и снова начинал бродить по голым улицам, с огромными, выщербленными стенами, гулким стуком шагов пугая людей в пенснэ, вооруженных детскими пистолетами и стоявших в нишах ворот, на почетном карауле охраны своей безопасности.
Город был спокоен и мрачен: он напоминал опустевшее поле сражения, на котором только-что умолкли крики раненых, с которого только-что подобрали трупы, чтобы на утро с новыми силами начать яростную и беспощадную работу Революции.
Шахов увидел знакомое лицо с лисьим подбородком за окном запоздалого трактира, в одноэтажном деревянном домишке где-то на углу Болотной. Лицо было совсем близко к стеклу и при ясном свете электрической лампочки казалось нарисованным с удивительной четкостью.
Главецкий подносил ко рту бокал и косил глазами на улицу.
Деловитое, неподвижное выражение его как-будто нисколько не изменилось при виде Шахова, - он только отнял бокал от рта и, не отводя скошенных глаз, подул на пену.
То, что он нисколько не удивился и не обрадовался при виде Шахова, а только подул на пену (что должно быть, повидимому, подчеркнуть уверенность в превосходстве), - все это испугало Шахова. Он отвернулся и торопливо отошел прочь.
И тут же он сразу понял, что за эти два дня, как-будто не оставлявших ни одного свободного мгновения, чтобы думать о чем бы то ни было, - он ни на минуту не забывал о Главецком и о его "варшавском анекдоте".
На углу ближайшей улицы он остановился, с напряженным вниманием разглядывая темную и пустую витрину, на которой и при ясном свете дня не мог бы увидеть ничего, кроме выцветшего бархата и нескольких карманных фотографий.
Незаметно для себя самого он отошел от витрины и несколько раз прошелся туда и назад по Болотной.
Прошло десять или пятнадцать минут - не больше чем нужно для того, чтобы умереть или родиться, или принять это пустое решение зайти поздней ночью в трактир, разумеется, с единственной целью - согреться и выпить чаю.
Уже отворяя дверь, он вдруг вспомнил, что, может-быть, Главецкий его и не видел вовсе...
- Да ведь наверное не видел... ведь он же на свету был, а я в темноте, за окном...
И тут же, как-будто подталкиваемый сзади чьей-то рукой, которой не было силы сопротивляться, он перешагнул через порог и направился прямо к тому столику, за которым сидел Главецкий.
Главецкий вскочил, роняя стул, и бросился ему навстречу.
- Вот не ожидал встретить! - вскричал он, счастливо улыбаясь и протягивая Шахову сразу обе руки, - не ожидал встретить! Ведь я вас второй день ищу и никак не могу доискаться.
Шахов, заложив руки за спину, смотрел на него растерянно: впрочем, он тут же пришел в себя, сел за соседний стол и, не глядя на Главецкого, заказал себе чаю.
- Вот и отлично, теперь и поговорим, - пробормотал Главецкий, нисколько не смутившись тем, что ему не подали руки, и с особенным удовольствием устраиваясь на стуле, - теперь и поговорим. А то, ведь, прямо беда! Ни адреса, ни телефона, решительно никакого намека на местопребывание...
Шахов посмотрел на это постоянно меняющееся лицо с лисьим подбородком, с острым носиком - лицо мигнуло ему и, гримасничая, придвинулось ближе. Он молча отвернулся.
