— Что ж, в добрый час. Только назвать бы его надо.
— Вот те на! — всплеснул руками Алексей. — Уже назвал.
— А как? — спросил я. — Не вижу надписи…
Алексей улыбнулся:
— Угадай.
— Трудно угадать.
— Ну, а как бы ты назвал?
— На твоем месте? Знаешь как?… Расскажу тебе маленькую историю. Лет шестьдесят тому назад один американский газетный делец ради рекламы и ради наживы решил снарядить экспедицию к Северному полюсу. Начальником экспедиции он взял мужественного, способного моряка. Звали его де Лонг. Моряк отлично понимал, какое трудное и опасное дело ему предстоит, но он ехал не ради денег, а ради науки. Он очень любил жену и вот, чтобы там, во льдах, среди полярной ночи, постоянно помнить о ней, назвал свое судно «Жаннет». И ему казалось, что он двигается к трудной цели не один, а вместе с любимой женщиной. Вот так бы я и назвал катер, — если бы я его построил, — именем жены. Только вот жены у меня нет!
Алексей смотрел на меня восхищенно. Он очень любил такие истории.
— А судно-то у этого американца было хорошее? — спросил он, подчеркивая важность вопроса.
— По тем временам неплохое.
— Вот видишь… — вздохнул Алексей. — А это что же? Как там ни говори, пузырь пузырем. Ну, а как американец этот, добрался до полюса?
— Нет, не добрался. И судно его льдом раздавило.
— Вот тебе и раз! Вместе с ним?
— Нет. От кораблекрушения он спасся, а домой все-таки не вернулся. Погиб. У наших, сибирских берегов.
— А хозяин-то экспедиции что же, не помогал ему, что ли?
— Зачем же он станет помогать? Он хорошо заработал. Экспедиция привлекла внимание читателей, тираж его газеты поднялся. И все.
— Эх, паразиты, — с досадой сказал Алексей. — Выходит, зря толкового человека сгубили. Нет, ты мне сейчас, наспех, больше про этого путешественника не рассказывай, я про таких людей люблю послушать как следует. Одного не пойму я, почему ты историю эту с названием моего катера связываешь. Сам я плавать на нем не собираюсь, опять же знаю, и льдом его не раздавит, и вообще, если «Катюшей» называть, так действительно только пароход какой-нибудь необыкновенный. Нет, тут я с тобой не югласен. А название, так и быть, покажу.
Мы обошли вокруг кормы, и я прочел по левому борту написанную белыми буквами надпись: «Громобой».
— Почему «Громобой»? — удивился я.
— Почему, почему. Тебе все расскажи, докажи… Вот почему…
Осторожно, чтобы не поцарапать краску на бортах, Алексей взобрался на палубу и нырнул внутрь катера. Там он чем-то долго гремел, хлопал…
И вдруг — страшный, оглушительный удар… Мне показалось, что это взорвался мотор. Но удар повторился. Потом еще два коротких подряд. И опять одиночный сильнейший удар.
— Что ты делаешь?! — закричал я в отчаянии. — Выключи мотор! Ведь ты разобьешь свой катер в мелкие щепы.
А мотор уже работал вовсю. Кашлял, чихал, задыхался, но работал. Казалось, это был беглый огонь десятка тяжелых орудий. И, как в настоящем бою, катер окутался густым синим дымом.
Пальба не прекращалась, только стала немного организованнее, и тогда из рубки показалась счастливая физиономия Алексея.
— Я ведь и с мотором научился обращаться, — кричал он мне сквозь огневой шквал своей артиллерии. — И чему только человек не научится? Сейчас винт включу.
Я замахал руками, не надеясь на голос!
— Не надо.
Но Алексей все же включил винт на несколько минут, и тогда над полем боя прошла еще и эскадрилья бомбовозов.
— Как это ты своих трудов не жалеешь? — сказал я сердито, когда Алексей спустился на землю. — Ты пойми катер стоит не на воде, от сотрясения корпус расшатается и на воде даст течь. Мотор тоже можно испортить.
— Ничего не испортится, — успокоил меня Алексей. — Мы его уже раз пятьдесят запускали: работает как часики…
И спохватился:
— А ведь мне надо пойти в табельной отметиться.
— Ступай. Я пойду домой.
И мы расстались. Уходя, я оглянулся на катер. Теперь он не казался мне таким уродливым, как вначале. Я шел по мягким, пружинящим опилкам, наваленным вдоль забора толстым слоем, и думал, что первый ботик Петра Великого, может быть, только немногим был красивее, чем катер Алексея…
У ворот меня остановил сторож, попросил спичек.
— Смекалистый мужик, — раскуривая трубку, с уважением сказал сторож, и я понял, что он имеет в виду Алексея. — А вы, наверное, по водному делу? Как думаете: пойдет?
Только недели через две, закончив работу, мне удалось опять приехать в Н-ск.
Город был тих, спокоен, спал крепким сном.
В палисадниках, вокруг березок, радостно кружились майские жуки. Они проносились так близко от меня, что задевали лицо колючими крылышками. Наконец я поймал одного. Он оказался очень сильным, жестким и неспокойным, вырвался из руки и, сердито гудя, столбом пошел кверху.
Не брякнув щеколдой, я отворил знакомую калитку, вошел во двор. Дверь дома была распахнута настежь, на землю падала длинная светлая полоса. Я остановился. Отсюда хорошо была видна вся комната, чистые шторы на окнах и — новое! — мохнатые аспарагоидесы на плетенных из белых прутьев подставках.
Катюша сидела у стола и чинила белье. Иногда пригибалась, откусывая нитку. Лампа стояла на самом уголке стола, очень близко к лицу Катюши, было боязно, как бы у нее не вспыхнули волосы.
Алексей спал на кровати, выбросив руки поверх одеяла.
Я, кажется, ничем, ни единым звуком не выдал своего присутствия, однако Катя подняла голову, положила белье на табурет, воткнула иглу в застежку кофты и подошла к дверн.
— Кто тут? — спросила она, вглядываясь в темень двора.
Я ступил на освещенное пространство. Катюша всплеснула руками, чуть, по обыкновению, не вскрикнула, но я сделал предостерегающий жест: не разбуди Алексея. Мы вошли в комнату и сели у стола.
— Лешке дали отпуск на целую неделю, — начала рассказывать Катюша, — очень он за последние дни измотался. А теперь спит почти без просыпу вторые сутки. Поест, походит да опять на кровать: «Катенька, спать что-то хочется»,
— Это он все с «Громобоем» возился?
Катюша утвердительно кивнула головой.
— А что, разве неудача какая?
— Нет, почему же? Спустили на воду, мотор завели, он и пошел. Здорово так пошел, только руля не послушался: пошел как попало и на мель выскочил над островом. Прямо на голые камни. Лешка зато был рад-радешенек…
Такой неожиданный переход меня удивил. Я не понял:
— Чему же он радовался?
— Да ведь потом Лешка-то руль переделал, и катер пошел как следует.
— Ну вот, а я сперва подумал, что Алеша радовался тому, что катер на мель выскочил.
— А я так и говорю.
— Тогда я ничего не понимаю.
— Да как же не понять-то! Вот этому н надо радоваться. Ведь если на мель он заскочил, значит, была у него сила, выходит, не кусок дерева, а живую вещь сделали, только чего-то недодумали сразу; ну, а потом и руль наладили. Значит, и тут сумели до конца во всем разобраться… И потом еще: хорошая осадка у него, вовсе малая…
Алексей вздохнул и повернулся на бок. Мы притихли.
Катюша расстелила на полу большой, пахнущий дымленой овчиной тулуп, прикрыла его простыней и кинула в изголовье туго набитую подушку.
— Чем будешь накрываться: шубой или легким одеялом?
Дверь избы стояла по-прежнему распахнутой. Было тепло и здесь и снаружи. Такая ровная июньская теплынь. За дверью, в светлой полосе, угловатой тенью несколько раз взад и вперед пронеслась летучая мышь. Мне захотелось уснуть крепко-крепко, так, чтобы, засыпая, услышать, как в ушах зазвенят колокольчики…
— Катя, дай мне шубу…
Она сняла со стены Алексееву шубу и, держа ее е руках, спросила:
— А если задует свет, впотьмах разденешься?
— Конечно.
— Ну ладно.
Она бросила шубу на пол, и от колебания воздуха лампа действительно погасла.
— Спи.
Катюша отошла к кровати и принялась расчесывать волосы: было слышно, как потрескивали под гребешком электрические искорки.
— Чего мне вспомнилось, — сказала она, совсем приглушая голос. — На другой день после того мы опять ходили на слюду, на фабрику. Ну конечно, грязь везде. Коменданта на двадцать пять рублей оштрафовали. Я-то с ним не связывалась — председатель комиссии все дело решила, а на прошлой неделе комендант этот, Ильюшенко, Лешку встретил и говорит ему: «Вредная бабенка жена твоя». Как ты думаешь: удивительный он человек?
Меня охватила неодолимая дремота. Я отчетливо слышал Катюшины слова, и мне хотелось возразить, сказать ей, что комендант этот совсем не удивительный, а просто мелкий, ничтожный человек. Но сказать я ничего не смог, расслабли все мускулы, и даже губы не пошевелились. Зазвенело в ушах…
Внезапно возникшей светлой волной прокатилась мысль, что ведь и в самом деле как это хорошо: «Громобой» сначала не послушался руля и выскочил на мель, а потом Алексей понял, в чем дело, исправил посадку руля…
