благодарным видом…
Павел Савельевич смущенно кашлянул и впервые в жизни подумал: так тщательно пряча ото всех то, что презрительно именовал сентиментальщиной, — он не только чего-то недодал людям, но обокрал и самого себя. Впрочем, теперь уж поздно ему меняться.
— Да, медленно лес растет… — повторил он и неожиданно для себя признался: — Иногда я даже жалел, что выбрал такую долгую профессию. Иной опыт довести до конца — одной жизни маловато, надо сложить две, а то и несколько жизней.
— Как это: жизни сложить? — не поняла Варя.
— А как складывают? По правилам арифметики: к одной жизни приплюсовывают другую, более позднюю… В лесоводстве, как, может быть, ни в каком другом деле, важна преемственность. Тут династиями хорошо работать: ты начинаешь, а твои ученики, а еще лучше — родные дети заканчивают. А если очень уж долгая работа, передают своим ученикам или внукам. Так одним общим делом жизни и суммируются… — И выпалил: — Перед войной и я мечтал вот так с сыном поработать. Даже думка была — положить начало новой династии лесоводов…
— А после войны?
— После не у всех бывает… Вот мы живем и думаем: завтра сделаю то-то и то-то. В сущности, на этой вот уверенности — завтра обязательно будет — вся наша жизнь зиждется. А отними у нас это завтра, и что останется?
— Ваш сын погиб на войне? — осторожно спросила Варя, стараясь придать ясность странноватым и не совсем понятным словам Павла Савельевича.
— Пропал без вести. Я все надеялся: кончится война, и Юра объявится. А его все нет и нет…
Редко кому из малознакомых людей рассказывал Павел Савельевич о своем сыне и теперь сам подивился: чего это он так разоткровенничался с этой девочкой-учетчицей, о которой еще нынче утром ничего не знал? Старческая болтливость одолела или окопы эти подталкивают?
Ему почему-то легко было говорить с Варей о самом своем заветном. И чем она его купила? Или и скрытный человек, привыкший прятать свои чувства, должен все-таки когда-то выговориться, и именно такая минута приспела для него? Павел Савельевич и сам не знал, в чем тут дело, да и не хотелось ему сейчас разбираться, как оно там и что. Он даже и не говорил с Варей, а лишь как бы думал вслух. И думалось ему рядом с ней легче, чем в одиночку, а больше ему сейчас ничего и не надо было.
Потревоженная разговором память его высветила то давнее время, когда он исподволь приваживал сына к лесоводству. Юра еще бегал в коротких штанишках, а Павел Савельевич уже нацелился на то, чтобы сделать его своим помощником и преемником. Больше всего он тогда опасался, как бы Юра не увлекся модной в тридцатые годы техникой, и заблаговременно ополчился против этой напасти. Он сквозь пальцы смотрел на школьные тройки по физике, зато всячески разжигал Юрин интерес к биологии. Ходил вместе с ним на охоту, тщательно подбирал книги для чтения, чтобы подвести под ребячью тягу к природе прочный фундамент. И не было в питомнике ни одной мало-мальски занимательной работы, о которой не знал бы Юра. Павел Савельевич выкроил время и на каникулах перед выпускным классом съездил с Юрой в Великоанадоль, показал ему знаменитый лесной массив — красу и гордость отечественного степного лесоразведения, где и сам студентом проходил практику.
И как долгожданную и заслуженную награду за все свои старания принял Павел Савельевич решение сына — идти после школы в лесохозяйственный институт. И решил Юра сам, без родительской подсказки. Заманчивая картина вырисовывалась тогда перед Павлом Савельевичем: вот выучится Юра, они сначала поработают вместе, а потом он передаст сыну все свои незавершенные дела и задумки. А от Юры, глядишь, династическая эта ниточка протянется и к его детям, а там и дальше, в глубь грядущих веков.
Кажется, все дальновидно рассчитал и загодя предвидел Павел Савельевич. Вот только войны он не учел, а она пришла и забрала у него сына…
— Куда только ни посылал я запросы — ни слуху ни духу. Был человек — и нету. И никто не знает, куда он подевался, будто и на свете его вовсе не было…
И такая застарелая тоска прозвучала в его голосе, что у Вари озноб прошел по спине. Павел Савельевич со всей его суровостью и придирками в работе стал ей по-новому понятен. Она даже пожалела, что опрометчиво обижалась на него прежде. Сейчас ей казалось, что он просто и не мог быть иным с такой болью в сердце.
— А вы все равно надейтесь, — не посоветовала, а скорей попросила она. — Надейтесь — и все…
— Легко сказать. Надежда, как и все живое, пищи требует, а когда долго нет ее, скудеет. Один день веришь… да что там веришь, даже твердо з н а е ш ь: жив Юра, и сейчас ему тяжко приходится. На другой день вдруг усомнишься — жив ли, а на третий дума одолевает — давно уже он погиб… А потом снова вера подступит: жив, да только не может весточки подать. Так и качаешься маятником — от полной веры до полного безверия. Всю душу этот маятник у меня вымотал… Иной раз даже такая подлая мысль приходит: уж лучше бы точно знать, что погиб он, чем эта вечная мука…
— Разве можно так? — мягко упрекнула Варя, будто разговаривала с малым ребенком. — Надо ждать и надеяться, ведь до сих пор еще с войны возвращаются. Вот на швейной фабрике к одной тетечке этой весной муж вернулся, а на него похоронка была. Аж в Аргентину война его забросила, еле домой выбрался.
— Ну, в Аргентине моему Юрию делать нечего, — убежденно сказал Павел Савельевич и отвернулся.
Похоже, он начинал уже жалеть, что так широко распахнул душу перед чужим человеком. Варя заметила эту перемену и великодушно простила Павлу Савельевичу его непостоянство. А он, глядя в сторону, быстро спросил, спеша напрочь отсечь предыдущий разговор:
— Хотите перейти на работу поближе к лесу?
— Как это поближе?
— А к нам в питомник. Мы снабжаем посадочным материалом весь район, так что по части масштабов выигрыш прямой! Если согласны, перевода у вашего начальства я добьюсь… Ну так как?
Варе трудно было отказать в чем-либо Павлу Савельевичу после того, как узнала она о его горе, но на этот раз пришлось все-таки его огорчить:
— А как же наша бригада? Мне тут нравится…
«Знаю я, кто тебе тут нравится!» — подумал Павел Савельевич.
— У нас тоже бригады есть! И на вашем месте…
— Спасибо, а только из этой бригады никуда я не уйду… Разве что выгонят.
Павел Савельевич насупился. Как всегда, когда ему не хватало умения
