щелкал.
— Не то теперь время.
— У вас все? — холодно спросил Воробьихинский.
— Пока, — многообещающе ответил Грачев.
Оба одинаково раздраженно бросили телефонные трубки на рычаги. И задумались, осмысливая сказанное вгорячах, осознавая, что наговорили, кажется, лишнего. У Грачева опять застыло на лице скорбно-юмористическое выражение, но взгляд его выражал решимость бороться до конца. Воробьихинский же откинул грузное туловище на спинку кресла, выпятил губы и подбородок и глядел несколько озабоченно.
Но задумывались они ненадолго, понимая, что к сегодняшнему разговору придется возвращаться еще не раз и, возможно, в довольно высоких инстанциях, где потребуются более веские аргументы и документы. Оба уже окрестили начинающийся конфликт сутягой и успокоились. Жизнь давно приучила их к таким делам. Не раз и не два сутяжничали они между собой и с другими и не очень огорчились бы поражению в споре, как не стали бы хлопать в ладоши и при победе. Оба понимали, что с проектом поторопились, но зато институт перевыполнил план и получил право на премию, а объединение имеет документ, с которым можно все же идти за деньгами на строительство в Госбанк. И оба тут же переключились на другие неотложные вопросы…
В этот же день составлялся и письменный документ, близко касающийся наших героев. Происходило это в районе Мокрецовских сопок, песчано-каменистых бугров, невесть какой силой насыпанных посреди необозримых болот, поросших редким чахлым сосняком.
Сопки располагались километрах в ста к северу от города. Ничем не защищенные, они продувались студеными сквозняками с самого Ледовитого океана. Вокруг них было сыро и грязно, небо тускло и низко. До ближайшего селения с магазином и почтой верст тридцать, где местность более возвышенна, предгорье, лесные и рудные места.
Но все эти неудобства мало смущали строителей, которые обосновались лагерем вблизи сопок. Не удручала здешняя обстановка и молодого начинающего руководителя — прораба Юрочку, только что прибывшего сюда после техникума. Он за пару дней обжился с новыми товарищами в голубом вагончике на резиновых колесах и сейчас писал письмо. Не замечал юный техник-строитель ни чада от печки-времянки, не беспокоило его, что стол в щелях и умазан, что деревянная скамейка основательно расшатана и, того гляди, протянет ножки в разные стороны. Он думал и писал с таким напряжением и старанием, что на его веснушчатом лбу и даже на остреньком носу выступили частые капельки пота.
«Надюшка, дорогая, — писал он. — Вот уже прошла неделя, как я в Мокрецовских сопках. Это целая горная система. Тут интересно, как на острове среди океана. Холодновато только, но чего же другого ждать от Севера! Это я так, к слову, чтобы легче было перейти к главному.
Сегодня я прошу тебя об одном: первое мое письмо в твой новый город, пожалуйста, забудь. Сердитым я был, когда писал его, и, конечно же, наговорил много глупостей и неправды. Я все равно люблю тебя. Это я понял сразу же, как отправил то письмо, и еще больше — здесь. Я ведь был в твоем городе, но не знал, как разыскать тебя, да и времени не было. Не сердись. Надеюсь, что ты живешь не в очень скверной общаге.
Я, как солдат, с вокзала подался в трест, предъявил свои мандаты, и через полчаса начальник ПМК увез меня в эти самые Мокрецовские сопки. Я их уже полюбил, потому что от них до тебя всего 100 км.
А ведь еще десять дней тому назад я находился в нашем старом родном городе. Но он стал для меня пустым и скучным, потому что от него до тебя была тысяча км.
Еще раз прошу: не сердись. Пойми мою тогдашнюю обиду и недоуменье. Ты почему-то решила ехать именно в здешний северный город, который казался мне совсем не интересным. Ведь у меня, да и у тебя, были возможности распределиться лучше. Но ты не послушала меня, уехала, и я остался один перед выбором. Что мне оставалось делать, как не злиться и не думать, что ты поступила необдуманно и капризно? Мне даже казалось, что ты решила избавиться от меня, и поэтому я заставлял себя забыть тебя, хотя и не понимал, в чем же я виноват перед тобой. Видишь, до чего может дойти воображение человека, когда он остается в одиночестве!
Я приказывал себе, убеждал себя, но что-то оказалось сильнее этих приказов, и вот я приехал вслед за тобой, отмахал 1000 км, как влюбленный рыцарь из романа. Не смейся над этим сравнением, оказаться в роли влюбленного рыцаря совсем неплохо.
А знала бы ты, какие чудные здесь сопки! Красотища! И как неприятно, что мне предстоит раскромсать их, чтобы проложить тут лесовозную дорогу. Но эта работа откладывается на неопределенное время, потому что привезли нам совершенно смехотворный проект. Составляли его какие-то городские чудаки во главе с Губиным и Букваревым. Не буду вдаваться в детали этого проекта, чтобы не наскучить тебе. Да и говорить о нем не хочется.
Я тебя люблю и приехал к тебе навсегда. А если ты и отсюда махнешь куда-нибудь, я все равно тебя найду.
Пока же мечтаю вырваться отсюда в город хотя бы на день. У меня тут родились некоторые мыслишки о том, как исправить проект. Думаю, начальство выслушает молодого специалиста, каковым являюсь я уже десять дней…»
ЛЮБОВЬ И ЛОЖЬ
В лесу, как предполагал Букварев, было сыро. Он наказал шоферу прибыть к этому месту к пяти часам вечера и отпустил его домой. Все четверо остановились перед кюветом, полным мутной воды. Дамы выжидательно поглядывали на кавалеров, которые крутили головами и пока не решались что-либо предпринять.
Прямо перед ними в глубь леса уходила извилистая тележная колея. Но куда она приведет? Да и лужи на ней. Кусты ольшаника, тесно подступавшие к большаку, были заляпаны грязью, которую не смыло и ночным дождем.
Зеленые глаза у девчонки потухли. Она теребила рукав Аркиного плаща и, видимо, раскаивалась, что согласилась на такую поездку. Арка же строго
