Ознакомительная версия.
– Вы меня почему-то не любите и все придираетесь. Для вас инструкторша что ни скажет, то правильно.
Я ей говорю:
– Да помилуй, ты же и сама не отрицаешь, что работу бросила и ушла из мастерской…
– Бросила потому, что она мне нарочно дает все петли метать, все петли да петли…
– Ты должна об этом заявить в совете командиров, а не бросать работу.
– Вот еще, буду в совет командиров с петлями… А в совете командиров что ни скажи, все не так…
Совет командиров иногда обрушивается на Лазареву со всей силой власти, отстраняет ее от работы, назначает в распоряжение дежурного командира, лишает отпуска, парадного костюма. Но я давно заметил, что репрессии для Лазаревой вредны, они только укрепляют ее протестантскую позицию. Нужно подождать, пока с возрастом у нее придет забвение о каких-то причудах первого детства, а может быть, и детского городка. Дело в том, что Лазарева очень мила, добра и послушна, пока ее что-нибудь не раздразнит. И еще у нее очень хорошая черта: она быстро забывает все обиды и все угрозы совета командиров.
Я подружился с ней еще в крымском походе. В пешем марше «вольно» мы с нею всегда идем рядом, и она может болтать о чем угодно, не уставая и не требуя от меня особенно глубокомысленных реплик. Она охотно вступает в спор и в таком положении, но это…
…
В Сочи мы застали целую кучу писем. Больше всех писал Соломон Борисович, и его письма мы читали на общем собрании. Собрание собиралось вокруг памятника Фабрициусу, погибшему в этой части побережья.
Соломон Борисович сообщал важные новости.
Первая: на строительстве не хватает людей, часть рабочих строительная организация перебросила на работу в совхоз. Корпус спален накрыт, но к внутренней отделке еще не приступили, главный дом разворочен, а дальше ничего не делается, производственный корпус сделан только до крыши, литейный цех только начинают…
Вторая: в Правлении, выделен товарищ, которому поручено помочь коммуне в покупке станков, он уже выехал в Москву и в другие города.
Третья: начальником нового завода назначен инженер Василевский, а Соломон Борисович остается коммерческим директором; в коммуне работает группа инженеров в пять человек, они занимаются конструированием электросверлилки.
Четвертая: станки для завода достаем везде, где можно, выспрашиваем на харьковских заводах, в Одессе и Николаеве, в Москве, в Самаре, в Егорьевске… Соломон Борисович прилагал список станков:
Универсальный револьверный Гассе и Вреде,
Четырехшпиндельный автомат Гильдемейстер,
Револьверный Гильдемейстер П-40,
Прецизионный токарный Лерхе и Шмидт,
Вертикально-фрезерный Вандерер Д-1,
Зуборезный автомат Марат,
Зуборезный автомат Рейнекер,
Плоскошлифовальный Самсон Верке,
Круглошлифовальный Коленбергер,
Радиально-сверлильный Арчдейль…
(всего в списке Соломона Борисовича было до ста станков, считая и токарные).
Пятая: к закупке оборудования для новых спален и одежды для новых коммунаров еще не приступали, отложено до того времени, когда возвратится коммуна.
Шестая: ремонт старых станков производится, но нужно прострогать почти все станины, и мало надежды, что эта работа будет закончена к 1 сентября.
Седьмая: в коммуне уже имеется легковой автомобиль, а шофером ездит Миша Нарский, автомобиль куплен в Автопромторге, скоро прибудет и грузовой автомобиль.
Восьмая: денег нужно много, получаем большой заказ на десять тысяч деревянных кроватей для Наркомздрава, но нет коммунаров и некому деньги зарабатывать и заказ этот выполнить.
Девятая: мало надежд, что перестройка главного корпуса будет закончена к 1 сентября, и поэтому коммунарам некуда приехать: нет спален, нет столовой, кухни, уборных – одним словом, ничего нет…
Коммунары были положительно придавлены этими новостями.
– Как это, к 1 сентября некуда приехать? Почему не перестраивается главный корпус?
– Они там просто волынят и саботируют!..
– Наверное, будет так, что завод окончат к следующей осени…
Скребнев особенно нервничал:
– Дела не будет, уже видно. Приедем домой – жить негде, учиться негде, работать тоже негде, а новеньких как принимать? Мы еще можем поваляться где-нибудь, а новенький валяться не будет, а дернет на улицу. Да еще и одеть не во что, ни постели, ни одеяла, а если со станками будут такие темпы, так совсем буза: «вандерер», «вандерер», а на поверку те же козы и соломорезки останутся.
Радовал только автомобиль в коммуне.
– Автомобиль – это груба, только, наверное, форд…
– А тебе что нужно?
– Мерседес, фиат, паккард!..
– Подождешь!
– Подожду.
Через день получили телеграмму: председатель Правления коммуны товарищ Б. уезжает в Москву на новую работу.
– Крышка коммуне!
– Чего крышка?
– Крышка, уже видно.
– Вот, понимаешь, терпеть не могу вот таких шляп. Крышка! У тебя так, честное слово, и крышки нет. Ты посуди, чего б стоило наша коммуна, если бы председатель Правления уехал, а коммуны нет!..
– Ну?
– Чего ну? Вот теперь, товарищи, докажите всем, и товарищу Б., что сделано ими настоящее дело. Поставили на ноги, и должны жить!.. А сколько остается в Харькове чекистов и других людей!
Председателя Правления любили в коммуне как живого человека. Он редко бывал в коммуне, но умел это сделать так, что все ясно чувствовали – коммуна для него своя, родная. И сейчас ребята жалели о нем больше, чем о родном, близком живом человеке.
В Харьков отправили делегацию: Торскую и Анисимова.
Тем временем жизнь в коммуне шла своим чередом – купались, отдыхали, читали. В нашу размеренную и точную жизнь все больше вплетались новые обстоятельства, новые люди, новые впечатления.
Рядом с нами в школе примостился на лето какой-то ростовский детский сад, и каждое утро рыженькая воспитательница приводила к нам в гости строй малюток. Они вытаращивали глаза на палатки, на коммунаров и на часовых, вдруг улыбались и заливались писком, потом так же неожиданно напускали на себя серьезность и начинали что-то лепетать о делах ростовских. Коммунары с первого же дня назвали это учреждение инкубатором и очень обидели рыженькую воспитательницу таким сравнением.
Приходили к нам и взрослые – в этот сезон в Сочи сделалось просто неприличным не побывать в коммуне. Мы принимали гостей и в одиночку и партиями, знакомились с отдельными людьми и заводили дружбу с целыми домами отдыха и санаториями. Иногда лагерь наполнялся до отказа, и нам было довольно трудно придумать, чем гостей занять. Усаживали оркестр и играли кое-что, устраивали состязания в волейбол и в городки. Гости постепенно оживлялись, заражались ребячьим прыганьем и смехом. Перед уходом они строились в колонну и кричали хором:
При-хо-ди-те к нам се-год-ня!..
Коммунары и сами выстраивались и тоже хором отвечали:
– А что у вас бу-дет на у-жин?
Гости хохочут и любезно выдумывают:
– Жа-ре-ный по-ро-се-нок…
– Хо-ро-шо, при-дем о-бя-за-тель-но, – отвечают коммунары.
Пока происходит такой обмен любезностями, мимо гостей галопом проскакивают музыканты в самых разнообразных костюмах: кто в черном, кто в голошейке, а кто и в одних трусиках, впереди колонны они выстраиваются и ахают марш. Мы провожаем гостей до центральной площади и там прощаемся.
Чаще было иначе. Приходили в лагерь представители какого-нибудь санатория и приглашали коммунаров на вечер. В такой день перед вечером не играл трубач «в столовую», а играл «общий сбор». Коммунары прибегали с берега и в три минуты решали: идти. Потом бросались к палаткам, и через десять минут они уже в парадных костюмах строятся на улице. Выносили знамя, подтягивались, равнялись, наводили полный строевой лоск и шли маршем по улицам, вдребезги разбивая мертвые часы, ужины и развлечения санаторных жителей радостными разрядами оркестра…
– Куда вы?
– В санаторий Фрунзе…
– И мы с вами!..
– Пристраивайтесь!..
Рабочие, интеллигенты, старички и женщины пристраиваются сзади четвертого взвода и стараются попасть в ногу с Алексюком, по-прежнему несущий малый флаг. Когда отдыхает оркестр, они затягивают «попа Сергея» или «Молодую гвардию», мы немедленно подбавляем к ним дискантов из наших запасов.
Хозяева встречают нас на улице, улыбаются, кивают, что-то кричат. Коммунары против таких вольностей в строю и ожидают знака:
– Товарищи коммунары, салют!
Сто пятьдесят рук с непередаваемой юношеской грацией взлетают над строем, но лица коммунаров серьезны – салют это не шутка. Тогда хозяева орут «ура» и бегут за нашей колонной в свой…
…
…время. Думали, что общение со всей коммуной поможет заведующему стать добрее, да и сами отдыхающие возьмут его в работу.
Вышло не совсем так, как ожидали: отдыхающие, правда, пристали к заведующему:
– Отдай медведей коммунарам, чего ты за них держишься?
Ознакомительная версия.
