В комнате наступила тишина. То, что Рожицын после моего крика произнес эти несколько слов так спокойно и с достоинством, явно расположило всех в его пользу.
— Мы еще разберемся, — буркнул я. И перешел к очередным делам.
После того как планерка окончилась и все, кроме Орлова, ушли, я снял с вешалки ватник, чтобы идти в туннель. Но Григорий остановил меня:
— Чего ты так разъярился? Не понимаю. Я внимательно посмотрел на него.
— А я не понимаю тебя, Григорий, не понимаю твоего спокойствия. Человек на наших с тобой глазах хитрит, фокусничает, а тебя это ничуть не возмущает!
— «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман…» — продекламировал Григорий. И добавил: — Я думаю, что ты преувеличиваешь.
— Как? В чем?! Вот что, — сказал я решительно, — меньше всего мне хочется сейчас спорить на философско-этические темы. Дай указание, чтобы подготовили приказ о строгом выговоре Рожицыну. У меня все!
Я пошел к вешалке.
— А у меня не все, Андрей. — И Орлов загородил мне дорогу. — Мне надо поговорить с тобой. Сядь, прошу тебя. — Он произнес это так мягко, так по-дружески, что мне стало стыдно за свою резкость.
Я молча вернулся и придвинул себе табуретку, стоящую у стола. Григорий уселся напротив.
— Ведь мы друзья, Андрей, — примирительно начал Григорий, — а раз друзья, значит все должно быть ясно. Никаких недомолвок. Так вот, я чего-то не понимаю в твоем характере. Ну, не понимаю! Ты способен оттолкнуть человека, которому обязан помочь и с чисто человеческой и со служебной точки зрения, оттолкнуть грубо, беспричинно… Ты же способен поднять крик, начать скандал из-за того, что другой человек допустил обычную… ну, скажем, производственную уловку, хитрость. Ты уверен, что этого требует справедливость. Ну а в том, другом случае?
— То, что сделал Рожицын, — сказал я угрюмо, — не просто уловка и не просто хитрость. Это обман государства.
— Ты часто иронизируешь надо мной за пристрастие к громким фразам. А сейчас ты говоришь, как прокурор, и пользуешься такой формулой обвинения, что, выходит, человека надо в тюрьму сажать.
— В тюрьму его сажать ни к чему, а проучить следует. Во всяком случае, строгача он вполне заслуживает.
— С него достаточно того, что произошло в этой комнате. Я прошу тебя не отдавать приказа. Боюсь, что ты слишком уж непримирим к человеческим слабостям. Пойми, Андрей, я не хочу тебя обидеть, — проникновенно продолжал Григорий, подаваясь вперед и кладя руку на мое колено. — Теоретически ты, конечно, любишь людей. Теоретически их любят все или почти все. А практически? У тебя были неприятности с Крамовым, согласен. Крамов не пример: очевидно он был подлецом. Но ты не ладишь и с Кондаковым. Ты оттолкнул и эту девушку-геолога. Сейчас ты готов превратить в своего врага Рожицына.
«Не понимаю, — подумал я, — к чему он клонит? И вообще, каким образом возник весь этот разговор? Неужели единственный повод — случай с Рожицы-ным?»
— Вот что, Гриша, — решительно сказал я, — в чем дело? О чем ты?..
— Ну, хорошо, я скажу тебе, — неуверенно начал Орлов. — Некоторое время назад Полесский попросил меня написать статью для газеты. О нашем туннеле. Точнее, о затруднениях с цементом… Я знал, что Полесский просил написать эту статью тебя. Но ты ее не написал, очевидно был слишком занят. Ну а я согласился. Ты ничего не имеешь против?
Он выжидающе посмотрел на меня. Не знаю почему, но меня охватило чувство какой-то смутной тревоги.
— Почему ты думаешь, что я могу иметь что-нибудь против, Григорий? — спросил я.
— Я… я не знаю. Но, говорю тебе, ты стал каким-то уж слишком раздражительным. Иногда твои поступки необъяснимы. Вот мне и показалось, что, может быть, и на этот раз… — Григорий снова умолк, нервно передергивая плечами.
«Он хитрит со мной, — подумал я. — Он знал, что я не хотел писать эту статью. Знал, что у меня были на то свои причины. Пусть неизвестные ему, но были. Полесский понял это. Поэтому он обратился к Орлову. А тот согласился, не поговорив со мной. И теперь ему неловко. Вот и все».
Это огорчило меня. Я мог ожидать от Григория чего угодно — романтического порыва, сентиментальной выходки, — но только не хитрости в отношениях со мной.
— У меня к тебе один вопрос, — сказал я. — Почему ты затеял весь этот разговор сегодня, сейчас? Мы можем спокойно поговорить насчет этой статьи. Я выскажу тебе свои сомнения, и ты…
— Видишь ли, — прервал меня Григорий, — статья завтра утром должна появиться…
Он закурил папиросу, сунув обратно в коробку обгоревшую спичку.
«Так, все ясно. Но почему, однако, Орлов чувствует себя таким смущенным? Ведь внешне во всей этой истории нет ничего, что давало бы повод для чрезмерных эмоций. Да, редактор городской газеты просил меня написать статью о нашем строительстве. Я волынил, тянул, не написал, не говорил ни «да», ни «нет», подвел газету. Тогда редакция обратилась с такой же просьбой к главному инженеру. Что может быть логичнее? Тот согласился и написал. Что криминального в этом факте? Ничего».
Но я знал — пусть смутно, но знал, почему не выполнил поручение Полесского. А вот в чем причины смущения Григория, его нервозности? Только в том, что он «перебил» у меня «авторство»? Тогда это чепуха. Об этом и говорить-то не стоит. Но, может быть, тут что-то другое?
Наш разговор так ничем и не кончился. Он имел продолжение на следующий день, когда… Впрочем, об этом я расскажу позднее.
Расставшись с Григорием, я постарался выкинуть из головы всю эту дурацкую историю со статьей и пошел в туннель.
Как только я вошел в туннель и снова увидел незакрепленные, ждущие бетона участки, мысли мои вернулись к Рожицыну. Что он за человек в конце концов? В нем было что-то невозмутимо-равнодушное, я бы сказал — созерцательное. Глядя на Рожи-цына, думалось, что грохот взрывов, буровая пыль, полумрак штольни, — словом, все, что связано с трудной и «грязной» работой горняка, шахтера, — должно быть чуждым и неприятным этому человеку.
«Откуда он такой? — спрашивал я себя; и отвечал: — Оттуда же, откуда и все мы. Из школы. Из института. Жизни, конечно, не нюхал. Из школы в институт прошел точно по стеклянным, отгороженным от внешнего мира коридорам. А из института — на производство… Наверное, и во время учебной практики выбирал такие места, где можно было прожить без лишних тревог и забот».
«Ну, хорошо, — возражал я себе. — Но ведь это обычная биография молодого человека. Школа, вуз, производство… Разве ты сам не прошел точно такой же путь?
Прошел. Ну и что же? Разве я не чувствовал себя неучем, когда около двух лет назад приехал сюда? Да, я был неучем не только потому, что обладал лишь теоретическими знаниями и не сразу научился применять их на практике. У меня не было вдобавок никакого опыта общения с людьми, с производственным коллективом. Все это так. Но я не хитрил, не «комбинировал», как Рожицын. Нет».
Я медленно шел по забетонированному участку туннеля. Отсюда, снизу, самого свода почти не было видно. Он скорее угадывался в дымке постоянно висящей в воздухе буровой пыли. Среднюю часть туннеля уже обрушили, и теперь, раздавшись в стороны, она была значительно шире, чем сама штольня. Глухой рокот бурения доносился откуда-то издалека. Там, в невысоких нишах, часто не имея возможности выпрямиться или даже повернуться, бурильщики забуривали свои шпуры.
«Что же все-таки за человек этот Рожицын?» — размышлял я.
Рассуждая формально, в «трюке» Рожицына не было ничего страшного. В конечном итоге западный участок выполнил недельный план в том объеме, в каком это официально сообщил Рожицын. Насчет обмана государства я, конечно, преувеличивал. Но человеку, который лжет с таким равнодушием, с таким спокойствием, вообще нельзя доверять. В этом и заключалось то главное, что так возмутило меня в поступке Рожицына;.
…Я подошел к участку, где уже не производилось никаких работ. Здесь верхняя часть туннеля была почти готова. Но в этом «почти» и заключалось все дело. Этот участок туннеля ждал бетона.
Медленно продвигаясь по настланным доскам, под которыми журчала вода, я внезапно увидел впереди очертания двух человеческих фигур..
Люди стояли у стены штольни совсем неподвижно, и я никак не мог понять, кто они и что делают здесь, в пустой штольне, где вот уже несколько дней все работы прекращены.
Я шел тихо, и те люди, видимо, не слышали моего приближения. Только когда я подошел почти вплотную, они наконец заметили меня и шарахнулись в сторону…
Но было поздно. Я уже хорошо разглядел их самих и то, чем они занимались. Это были рабочие-бетонщики. Они поспешно повернулись ко мне, и я услышал, как чуть звякнуло стекло от прикосновения к каменной стене штольни, — один из рабочих прятал за спиной бутылку.
Я едва сдержался, С тех пор как в Тундрогорске была уничтожена проклятая пивная — «шайба», с тех пор как мы построили новые дома для рабочих, у нас не было случая выпивки на производстве.
