В тот день, когда она добилась наконец отпуска, пришла телеграмма от Керима, он коротко извещал, что женится на другой и просит прощения у Айгюль.
Удар оказался тяжелым.
Но время шло, и молодость брала свое. Тыллагюзель заметила, что за последнее время дочь оживилась, повеселела: Айгюль стала встречаться с бурильщиком Тойджаном. Мать и радовалась этому и боялась новой неудачи. Юноша работал в бригаде Тагана, и, хотя был без семьи, воспитанник детдома, ничего плохого о нем не говорили — честный, добросовестный парень. Старик в выходные дни, кажется, даже скучал без него. И все же, думала Тыллагюзель, куда спокойнее было бы породниться с почтенной, издавна знакомой семьей Атабаевых. Если в сватовстве принимают участие родители, можно быть уверенной, что брак будет прочным.
Айгюль после ухода матери так и не шевельнулась, погруженная в тяжелые мысли. Но думала она не о прошлом, как Тыллагюзель, а о будущем. Знает ли она Тойджана? Если признаться чистосердечно, так, как можно признаваться только самой себе, — конечно, не знает! Но она любит его, любит, может быть, сильнее, во всяком случае иначе, серьезнее, чем любила в первый раз… Кто смеет мешать этой любви! Почти все подруги по школе и по институту вышли замуж. Выходили по-разному: кто, не кончив школу, не зная жениха, из-за хорошего калыма, кто по сватовству, по выбору родителей, за солидных ответственных работников, а многие и по любви. Кто же из них счастлив теперь? И этого Айгюль не знала. Когда ее покинул Керим, она перестала встречаться с подругами, боясь, что кто-нибудь заденет неосторожным словом. Это было бы нестерпимо… Теперь мать боится, что, полюбив Тойджана, Айгюль снова совершит ошибку. А что скажут отец, старший брат?.. Может быть, они и не захотят дать согласие на этот брак? Они считают себя передовыми советскими людьми, но нрав у обоих упрямый, и оба — в глубине души Айгюль не сомневалась в этом — уверены, что вправе распоряжаться судьбой дочери и сестры. Страшно подумать, какую придется выдержать борьбу, если им не понравится ее выбор!
Айгюль взглянула на часы: большая стрелка стояла на семи, а спектакль начинался в половине восьмого. Она накинула светлое пальто, не глядя в зеркало, надела шляпу. Подумала, что надо бы поговорить с матерью, успокоить старуху, и тут же остановила себя. Коротко поговорить не удастся, а если разговор затянется, опоздаешь к началу. Тихонько проскользнув мимо двери в спальню, она выбежала на лестницу.
Глава тринадцатая
Нефтяники смотрят балет
Смеркалось.
За деревьями городского парка догорала желто-багровая, в пыльном нимбе, заря.
Вся горечь раздумий, навеянных разговором с матерью, рассеялась, как только Айгюль, вспугнув голубей, сбежала по каменной лестнице на улицу. Все-таки впереди встреча… Выше голову! Волнуемая смутным предчувствием счастья, девушка быстро шагала пустынными дорожками парка, вглядываясь в дальние огоньки между деревьями.
На полукруглой площадке перед входом в Дом культуры и на парадной лестнице под тонкими и стройными колоннами толпился народ. Юноши с бронзовыми лицами и сине-черными вьющимися волосами в модных курточках и пестрых пиджаках. Девушки, выглядевшие несколько скромнее, в легких светлых пальто и туфельках на высоких каблучках… Худощавый старик с длинной шеей и маленьким, как усохший грецкий орех, личиком под огромной грязно-бурой папахой… Женщины в ярких халатах, в оранжевых, синих или черных — с розами — платках на плечах… Временами, как волна, набегал запах сильных духов. Смешавшись с толпой, Айгюль поддалась праздничному настроению и, неторопливо прогуливаясь, оглядывалась по сторонам.
Тойджана еще не было видно. Айгюль раскланивалась поминутно — в своем городе всех знаешь и все тебя примечают. Рукой помахал знакомый дизелист, — когда-то вместе отдыхали в Кисловодске. На минуту задержалась, рассказывая о своих семейных горестях, худенькая женщина с глубоко запавшими глазками, в заграничном вязаном голубом костюме; она работала электрообмотчицей, звали ее Огультач. Муж хочет, чтобы она оставила работу, это его, конечно, подбивает свекровь… Прошел начальник каротажной партии — корректный седой ленинградец, о котором идет молва как о страстном любителе покера и танцев; за долгие годы работы в Небит-Даге он посмуглел и стал похож на южанина. Он любезно раскланялся с Айгюль… Прошествовал, размахивая ручками, смешной Тихомиров из Туркменского филиала НИИ со своей всегда улыбающейся редкозубой супругой и целым выводком малышей.
Где же Тойджан? Девушке становилось не по себе. В толпе много знакомых, и, должно быть, все замечают ее одиночество, шепчутся за спиной: «Кого это Айгюль Човдурова ждет так долго?»
Все-таки очень странно, что Тойджан не пришел раньше. А она торопилась… С завистью поглядывая на прогуливающиеся пары, она заметила и Нурджана с Ольгой. В зеленом платье, резко оттенявшем ее золотые волосы, Оля Сафронова была очень хороша, весело болтала со своим спутником, размахивая зеленой сумочкой. А оператор — мечтательный нежный мальчик с родинкой — был просто неузнаваем в синем костюме, светлом галстуке и в начищенных до зеркального блеска туфлях. Айгюль вспомнила, как они сегодня сидели на подоконнике в красном уголке во время разнарядки и глядели друг на друга влюбленными глазами… «Вот она — нефть, — немного торжественно, под стать этой минуте общего возбуждения, подумала Айгюль. — Говорят, она пачкает. Ничего подобного — она очищает! И душу и мысли очищает, делает чистыми как алмаз! Они любят друг друга и, конечно, не решаются говорить о любви. И долго еще не решатся, чтобы не спугнуть свое чувство…»
Мысли перекликаются на расстоянии — Нурджан с Ольгой тоже говорили о том, что, глядя сейчас на Айгюль, нельзя подумать, что эта девушка весь день в своем кителе и брюках бродит между качалками и вышками, не боясь ни ржавого железа, ни мазута. Но Айгюль вдруг испугалась, что операторы подтрунивают над ней, и быстро повернула в сторону.
Площадь заметно опустела, а Тойджан не показывался. Айгюль начала всерьез беспокоиться. Что, если со своей бешеной ездой на мотоцикле он налетел на кого-нибудь или лежит в кювете с разбитой головой? Или на буровой случилась беда? Вспомнились мамины предостережения, и мысли пошли, побежали совсем в другом направлении. Может, Тойджан просто не уважает ее?.. Услышал какие-нибудь небылицы про ее отношения с Керимом и решил, что можно не стесняться…
— Вот кого давно не видел! — раздался неприятно знакомый голос.
Айгюль подняла голову. Перед ней стоял Ханык Дурдыев, работник отдела технического снабжения треста бурения. Вертлявый, с дергающимся личиком и вечно плаксивой улыбкой, которая казалась ему неотразимой, он был щегольски одет, специально для театра — в охотничьей куртке со множеством больших и маленьких карманов и в голубых брюках «дудочкой». «Думает, что похож на актера, а на самом деле годится только в официанты», — сурово оценила Айгюль и вдруг с необыкновенной ясностью поняла, почему этот приволакивающийся за ней человек так ей несимпатичен: он всегда старается казаться не тем, кем был на самом деле.
— Что вы тут делаете в одиночестве? — продолжал Дурдыев, готовясь взять ее под руку.
Вот наконец она услышала то, что так боялась услышать! Но, несмотря на полную непринужденность Дурдыева, этот вопрос прозвучал так глупо, что девушке стало смешно, а не стыдно, и она, отвернувшись, ответила:
— Как ни странно, собираюсь смотреть балет. А вы поторапливайтесь — опоздаете.
Прозвенел второй звонок. Заметно прибавляли шагу подходившие к театру. Айгюль видела, как, озираясь по сторонам, поднимался по лестнице ее вертлявый поклонник.
Выждав еще минуту, она решительно направилась в зал.
Как на беду, Тойджан взял билеты первого ряда. Слева от Айгюль сидел преподаватель из Москвы, у которого Тойджан на прошлой неделе консультировался по курсу насосной добычи. Справа — пустое кресло. В эти несколько минут, пока не погас свет в переполненном зале, Айгюль испытала еще более мучительную неловкость, чем на площади, она боялась поднять глаза, чтобы не встретить чей-нибудь любопытный взгляд. А тут еще шумно заняла весь второй ряд, позади Айгюль, семья директора банка Халлы-курбана Гельдыева. Чинно уселись дочки — Тувакбиби, Оразбиби, Аннабиби и сыновья Мамед и Оразмамед. И мать семейства, наклонясь к Айгюль, спросила: «А где же ваши?..»
И оттого, что их было так много, а она сидела одна рядом с пустым креслом, ей совсем стало грустно, сиротливо.
— А вот и программка!.. Разрешите поухаживать за вами? — к ней снова придвинулось чисто выбритое и сильно напудренное личико Ханыка Дурдыева. Он бесцеремонно уселся в кресло Тойджана.
— Это место занято, — тихо сказала Айгюль.
— Опоздавших не пускают, — громко возразил Дурдыев.
