Айшат была слишком сердита, чтобы смутиться.
— И это ты заметил?!
— Ну и прелестна же ты! Почему, ну почему ты, Айшат, не веришь в мое чувство?
— Что-что? — переспросил глуховатый больной.
— Чувство.
— А что это такое? Ты принес ей подарок, юноша?
— Да.
— А что?
— Сердце свое, вот что.
— Ты, Хамзат, лучше оставь свое сердце в своей грудной клетке, а то станешь бессердечным. Иди, иди, не трать зря времени, пиши диссертацию, доказывай, что каптар — это животное.
— А ты думаешь, что это человек? Смешно!
— Ничего смешного! Без ветра и камыш не колышется. Неспроста назвали: снежный человек.
— Да что мне название! Вон бабочку назвали «адмирал»! А она боится и летать над водою…
— Слушай, Хамзат, дай мне наконец работать. Уходи!
— Хорошо, хорошо, уйду. Ты не проводишь меня, Айшат?
— Нет.
— Зачем же так грубо, моя куропаточка!
— Уходите.
— Ухожу. До встречи, Айшат.
— Сильно ты ему приглянулась, красавица, — заметил старик, когда Хамзат вышел.
— Кому только она не приглянулась! — вставил другой.
— Ну, вот что, больные, хватит! Отдыхайте. Я вам очень серьезно говорю: осиротеют ваши дети раньше времени, если не будете слушаться меня.
— Да мы бы давно разошлись по домам, красавица, если б не ты. Нам так приятно, когда ты чирикаешь в этой комнате. Соскучились мы по красоте, хоть порой нам и неловко.
— Отчего же неловко? — зарделась Айшат. —
— Ну, как тебе сказать, доченька… Неловко, что мы такие седые, старые. Наверное, так куску льда стыдно лежать возле подснежника. Ведь, глядя на тебя, мы поняли, что такое красота.
— Завидуем тому, кто прикоснется к твоим плечам, — вздохнул другой, натягивая одеяло. — А есть у тебя такой джигит? Наверное, есть…
— Нету, нету, дорогие.
— А вдруг, как в сказке, этот снежный человек окажется красавцем и похитит тебя, как похитил красавицу Зубари…
— Ну зачем вы пугаете меня? Не надо! Отдыхайте, — и Айшат, тщательно закрыв окно, вышла, притворила за собой дверь.
— Добрая, красивая, милая… — проговорил старик. — Сорок лет живу с женой, а не знал, что у женщины такие красивые ноги, бедра…
— А груди? — сказал глуховатый.
— Ну, ты уж совсем… бесстыжий! — засмеялись все.
— Да, если бы молодость продавали, я бы купил на первом же базаре…
— Если бы… Если бы…
— А что, друзья… Доктор ушла, воздух свежий. Может, покурим? А?
— А что ж, покурим. Только уж ты угости своим табачком, а то моей смесью разве ружье заряжать или каптару набить трубку. Покуришь, а после весь день в горле вроде бы кошка хвостом шевелит.
Кряхтя и кашляя, вытащили больные из-под подушек свои кисеты.
— Постой-ка! Что это? Вроде бы синица постучала клювом в окошко…
Сдерживая кашель, прислушались.
— Вот опять! Слышите?.. Эй, почтенный, тебе ближе: погляди, что там за птица…
— Сейчас, — отозвался старик, подымаясь и приникая к стеклу.
Стукнув, окно отворилось, и все услышали торопливый тревожный шепот:
— Деда… Ой, деда… Скажи моему папе, чтоб шел домой… Чтоб скорее шел… Мамка боится одна… маленькие ревут во все горло… Так страшно! Та-ак страшно!
— Да чего страшно-то? — спросил удивленный старик в комнате, и за окном поспешно зашелестело:
— Да вы разве не знаете?.. Ой! Появился каптар! Все видели на Шайтан-перевале. Сам «сельсовет Мухтар» видел… Бегает на четвереньках прямо по скалам… Все-все видели…
Когда через два часа Айшат вошла в палату, в ней лежал один желтый, как осенний лист, старик.
— А где ж… остальные?! — спросила Айшат, озираясь.
— Выздоровели, — хмуро отозвался старик. — Выздоровели и ушли защищать свои семьи от каптара.
— Да что вы все с ума посходили с этим каптаром!
— Не сердись, доченька. Но теперь каптара видели все. На Шайтан-перевале. Спроси своего отца. — И, помолчав, добавил: — «Сельсовет Мухтар» — такой человек: скажет, что у моего соседа ослиный хвост, поверю без справки!
— Ну, а вы чего же не выздоровели, дедушка? — невесело усмехнулась Айшат.
— Какой я защитник! Мне теперь не отбиться и от собаки…
— Нет, дедушка! Не скромничайте, вы просто самый умный человек в этом сумасшедшем ауле, — решительно сказала Айшат. — Давайте мерить температуру.
Мог ли предвидеть сельский могильщик, что на его голову обрушится безжалостный град несчастий и опрокинет жизнь вверх дном, словно бешеный поток утлую лодку горца? Он мог ожидать всего, чего угодно: финагента из райцентра с ультиматумом, похожим на школьную почетную грамоту; секретаря сельсовета Искендера, пришедшего по предписанию Мухтара с угрозой выселить из аула, если могильщик не возьмется за полезное дело, хотя бы за строительство общественной уборной, которая так нужна Шубуруму. Но могло ли даже во сне привидеться Хажи-Бекиру, что рухнет главный оплот его благополучия, опора, в которой он был непоколебимо уверен? Если бы он ведал, где упадет, то подложил бы, как говорится, кусок войлока, чтоб не ушибиться… Но в том-то и беда, что верящие в судьбу легко попадают впросак… Еще недавно о его жизни говорили любимой поговоркой горцев: «Не желай большего, а то сглазишь!..» Была сакля, была жена, была корова, трижды в день горячая пища, а что же еще нужно горцу?.. А теперь нет ни того, ни другого, ни третьего… Ничего нет! Что называется, «собака ушла и цепь унесла». До последнего дня он не хотел смириться, не мог поверить; ему казалось: все происходит во сне, в кошмаре, такого не может быть наяву; надо заставить себя проснуться!.. Но теперь пришла самая грозная беда, перед которой померкли все невзгоды: его уличают в убийстве! Вы понимаете, что значит быть уличенным в убийстве? И никакими доводами, никакими свидетельствами нельзя отвести обвинение, опровергнуть улики; хоть сам подписывай приговор!
И все-таки надежда еще теплится в Хажи-Бекире. Спросите: на что надеешься? Он только пожмет плечами, он не сумеет ответить, но, невзирая на каменную невыразительность фигуры могильщика, вы, приглядевшись, уловите слабое мерцание потаенного света: это светится надежда. Та самая надежда, с которой осужденный поднимается даже на эшафот. А может, это осталась в человеке и под ударами несчастий ожила и засветилась наивная детская вера в свое бессмертие? Та самая, о которой поется в детской песенке: «Пусть всегда буду я!..»
Хажи-Бекир под следствием. Хажи-Бекир заключен в одиночную камеру с решеткой на окне. Сюда, в райцентр, он явился в сопровождении конвоира, секретаря сельсовета Искендера, буквоеда, которого в ауле называют: колбаса, начиненная бумажками. Разве не к нему однажды обратился Хажи-Бекир, когда почтальон принес почтовый перевод (когда-то он продал кунаку из дальнего аула каменное надгробие, и теперь кунак прислал деньги). Почтальон требовал документы, а у Хажи-Бекира их не было. Попробуйте и вы быть могильщиком, рыть могилы и не терять из карманов документы!
Немало он похоронил их в земле, и, наверное, археологи будущего века в недоумении разведут руками, раскопав разные могилы с документами одного и того же Хажи-Бекира… Пришлось Хажи-Бекиру обратиться в сельсовет.
— Покажи паспорт или метрику, тогда я выдам справку! — возразил Искендер.
— Зачем бы я стал тебя тревожить, если б у меня был паспорт? Но ты же знаешь, что я Хажи-Бекир.
— Да, знаю.
— Ну так и напиши.
— Поди, хочешь еще, чтоб и печать приложил и подписался?
— Да.
— Ну нет, сначала покажи метрику, или паспорт, или свидетельство о рождении…
— Тогда-то и понял впервые Хажи-Бекир великую силу бумаги в наш просвещенный век. Бумага есть — ты человек. Нет бумаги — еще неизвестно, кто ты: может быть, английский шпион или перс, торгующий анашой. Кто знает, может быть, так усердно ищут снежного человека лишь для того, чтобы проверить, имеется ли у него паспорт или другой документ, удостоверяющий, что каптар — это он и есть.
Да, обо всем подумал, все рассудил, обо всем пожалел на невольном досуге в одиночной камере Хажи-Бекир. Пожалел и о деньгах, что отдал мошеннику Шахназару: сейчас бы они очень пригодились. Да что поделаешь: как говорится, кость, что попала в зубы волку, оставь ему, — только пожелай, чтоб застряла в глотке!
Нелегка и опасна была дорога из Шубурума через завалы и оползни. Местами Хажи-Бекир и секретарь сельсовета ползли на брюхе, шли, царапая руки, на четвереньках. И Хажи-Бекир усердно помогал Искендеру перебираться через камни. Вздумай могильщик сбежать, он мог бы легко столкнуть конвоира в пропасть или даже просто уйти от него: секретарь сельсовета был вооружен лишь старым заржавленным кинжалом, который не смог вытащить из ножен, когда в дороге понадобилось вырубить палки-посохи. И если бы кто мог взглянуть со стороны, подумал бы, что это Хажи-Бекир конвоирует Искендера. А секретарь сельсовета очень боялся, что преступник сбежит, и в душе клял себя последними словами: зачем пошел, зачем не отказался под любым предлогом! В свою очередь, Хажи-Бекир боялся, как бы секретарь сельсовета по неловкости не сорвался в ущелье; случись несчастье с представителем власти, опять обвинят его же: скажут, убил одного, а теперь и второго, злодей, зверь, бандит! Разве редко бывает, что, раз заподозрив человека в дурном, после все пороки приписывают ему же; как выражаются в таких случаях шубурумцы, «все плохое у Патимы!».
