class="p1">
Рев затормозившего автомобиля. В комнату врывается Стефан в форме капитана чехословацкого корпуса. На секунду остановившись в дверях, кричит.
Стефан. Только обнять! Только обнять! (Обнимает отца и Божену). Кто тут еще? Богуслав! (Обнимает его.) С победой вас! (Видит Грубека, обнимает его). С победой!
Франтишек. Это…
Стефан. Все равно! Я обнимаю сегодня всех. (Обнимает Мачека и подходит к Маше.)
Божена. Это Маша. Мы с ней…
Стефан. Русская?
Маша. Да.
Стефан (целует ее). Поздравляю вас! Поздравляю всех вас! Ну, я иду!
Франтишек. Куда?
Стефан. Дальше. Скоро буду. Проводите меня до машины. (Выбегает.)
Уходят все, кроме Маши.
Маша (секунду сидит неподвижно и вдруг, по-детски всхлипнув, говорит). Господи, как все хорошо! (Вытирая слезы, медленно идет по комнате, раздвигает дверь на веранду и выходит туда).
Входят Франтишек и Грубек.
Франтишек. Какое счастье! Какое необыкновенное счастье! (Заметив выражение лица Грубека.) Ян, что с тобой?
Грубек (глухим голосом, взволнованно). Старый друг, я должен уйти из твоего дома.
Франтишек. Уйти? Теперь?
Грубек. Да, именно теперь. Пока была война, я, на правах дружбы, прятался у тебя от немцев, рискуя твоей жизнью. Но теперь я не хочу рисковать даже твоим спокойствием.
Франтишек. Не понимаю тебя.
Входит Божена. Останавливается на пороге. Разговор отца и Грубека привлекает ее внимание. Они оба ее не замечают.
Грубек. Пока была война, у меня был только один враг – немцы. Но сейчас к тебе вернулся твой сын из Советской России. Боюсь, что мы с ним люди слишком разных взглядов. Почти враги. Я человек старых убеждений, и сейчас, после войны, я намерен бороться за них.
Франтишек. Да, но тебе нет необходимости делать это здесь.
Грубек. Вот именно. А поэтому прощай. (Идет к двери.)
Франтишек. Стой! Ты сошел с ума! У тебя даже нет пальто, у тебя ничего нет! Куда ты пойдешь?
Грубек. Ты прав. Этого я еще и сам не знаю. И если уж говорить всю правду, то из Моравской Остравы я бежал не только от немцев. Я боялся, что при освобождении города коммунисты воспользуются суматохой и сведут со мной старые счеты. Я никогда ни минуты не сотрудничал с немцами. Каковы бы ни были мои взгляды, я для этого слишком хороший чех. Но я знаю: все равно мои враги постараются записать меня в изменники. Я не могу вернуться в Моравскую Остраву, пока туда не вернется порядок.
Пауза.
Спасибо и прощай…
Франтишек. Ты будешь жить здесь и уедешь только тогда, когда захочешь сам. И запомни, что здесь обижать тебя я не позволю никому, даже сыну.
Грубек. Нет, если я останусь, то не для того, чтобы делать из твоего дома ад. Я не буду ссориться с твоим сыном, я сдержусь, хотя бы из благодарности к тебе.
Франтишек. Ты остаешься?
Грубек. Да. Теперь, когда я все сказал тебе, да. По правде говоря, я бы просто не знал, куда идти, закрыв за собой дверь твоего дома. (Рукопожатие. Уходит.)
Божена (выходя на середину комнаты). Отец, я слышала ваш разговор.
Франтишек. Жаль. Он открывал свою душу мне, а не тебе.
Божена. Зачем ты уговорил его остаться?
Франтишек. Он мой друг.
Божена. Значит, с нами под одной крышей будет жить человек, который не любит Стефана.
Франтишек. Вам со Стефаном было по шесть лет, когда Грубек качал его на коленях.
Божена. Это было давно.
Франтишек. Для меня это было вчера. А потом, ничего, потерпите. Рискуя жизнью, я прятал здесь друзей Стефана только потому, что они его друзья. Как же ты смеешь возражать против того, что у меня живет единственный друг моей юности, хотя бы он даже терпеть не мог Стефана? Занимайтесь вашей политикой там! А здесь мой дом. И я не выгоню из него, как собаку, честного человека только потому, что он не разделяет ваших взглядов. Зарубите это себе на носу. Раз и навсегда!
Занавес
Картина третья
Прошло два дня. Воскресное утро. У камина, в глубоких креслах, за круглым столом, Людвиг и Гончаренко. На столе бутылка и две рюмки.
Людвиг (наливая). Пожалуйста, еще!
Гончаренко. Покорно благодарю. (Пьет.) Приятная вещь.
Людвиг. Сливовица.
Гончаренко. А то еще перепеченица есть в Югославии. А в Болгарии – мастика или, скажем, горчивка.
Людвиг (тихо). Так громко? Не боитесь разбудить?
Гончаренко. Полковника? Нет. Ему месяц подряд надо спать. За все года. Сколько лет – и все без остановки. Вот и сейчас. Он даже без дивизии своей сюда попал. Как марш на Прагу начался, он прямо из госпиталя на «виллис» и с головной колонной танков сюда. А командующий его встречает на улице: «Петров! Ты как тут? Ты же на себя не похож. Зеркало!» Адъютант зеркало дает. «Ну посмотри, говорит, не похож?» – «Так точно – не похож». – «Неделю чтобы я тебя не видел. Отдыхай!» А то бы разве он тут у вас спал?
Людвиг. А вы тоже, наверное, устали?
Гончаренко. Конечно, все мы подустали. Война. Прошлый год через заграницу стали двигаться, там все в шляпах. Меня спрашивают: «А скажите, у вас в России в шляпах ходят или как?» А я уж столько лет в пилотке хожу, что даже забыл, в чем у нас ходят – в шляпах или не в шляпах. Давно воюю, говорю им, не помню, какие у нас шляпы, хорошие или плохие. Однако помню – что ни перед кем их не снимали.
Людвиг. А вы давно с полковником?
Гончаренко. Порядочно.
Людвиг. А скажите, полковник во многие страны так летал, как к нам тогда?
Гончаренко. Вообще, конечно, он десантник, но я с ним не летаю, я шофер.
Людвиг. Он такой молчаливый.
Гончаренко. Он питерский. Никого у него теперь нет. Один характер остался. Да я…
Пауза.
Что это за форма у тебя чудная?
Людвиг. А это, когда мы восстали, мы взяли склады. Это немецкое тропическое обмундирование.
Гончаренко. Удобное для жары?
Людвиг. Очень.
Гончаренко. А тот вот, седоватый, ходит, все пиджака не снимает, это что, твой дядя, что ли?
Людвиг. Нет, это друг отца.
Гончаренко (после паузы). Жарко, а он все в пиджаке ходит. Что он там, большие деньги, что ли, в карманах держит? Снять боится?
Людвиг (рассмеявшись). Вот уж не знаю. Просто привычка, наверное.
Гончаренко. Бывает.
Входит Божена. Гончаренко встает.
Божена. Сидите, пожалуйста. Как вам спалось?
Гончаренко. Благодарю, как дома.
Божена. Полковник еще не вставал?
Гончаренко. Никак нет.
Людвиг (солидно). Божена, может быть,
