разносом деятельности начинающего редактора.
«То, что я узнал от Вас вчера о передвижке моего романа в № 5, сильно разочаровало меня, – писал Федин. – Во всем, что касается романа, я выступаю только как автор. Иначе не может быть, потому что как член редакции я не имею в этом случае голоса: не могу, скажем, голосовать за напечатание его или отклонение.
Как автор, я должен протестовать против отношения к роману как к материалу подверстки. Между тем, впечатление складывается именно такое, так как комбинирование состава номеров отражается непременно на моем романе.
С самого начала мне пришлось решительно воспротивиться намерению приступить к печатанию романа в конце прошлого года (№ 11–12), т. е. оставить подписчиков 46-го года без продолжения, а подписчиков 47-го без начала вещи. Только благодаря моей настойчивости решено было, что весь первый кусок будет напечатан в № 1. Это не было осуществлено, кусок был разбит на две части, причем вторая часть намочена в № 3. Я должен был дать дополнительно две главы. Под предлогом, что я задержал эти дополнительные главы на три дня (хотя, как мы знаем, номер 1-й задержался на 3 месяца), продолжение было перенесено в № 4-й. Сейчас оно переносится в № 5-й. Очевидно, если случатся новые затруднения (а они всегда бывают в журнале), продолжение также легко будет переброшено в 6-й и в 7-й.
Чем ближе дело будет подходить к концу года, том труднее будет умещать в номера необходимые продолжения начатых печатанием больших вещей. Значит ли это, что при всяких обстоятельствах «Необыкновенное лето» будет служить материалом для комбинирования?
Я надеялся напечатать весь роман в 47-м году. Первоначально сговорено было, что он будет опубликован в три приема (приблизительно по 1–8 листов). Сейчас все изменилось. Остается представить примерно 12 листов (три продолжения, листа по четыре каждое). Но переброски продолжения из номера в номер не обещают ничего хорошего, и это меня основательно демобилизует в работе.
Согласитесь, что у меня, как автора, не может не возникнуть такое чувство, что моя вещь, очевидно, обременительна для журнала. Прошу Вас обсудить это письмо в редакции.
Приветствую Вас и всех товарищей по «Новому миру».
Конст. Федин».
Разумеется, мне как редактору журнала и в голову не приходила мысль растягивать публикацию «Необыкновенного лета». Как и сам Федин, я тогда надеялся напечатать весь его роман на протяжении сорок седьмого года, и тут не было никаких противоречий между позицией автора и позицией редакции.
Противоречие – и очень существенное – было в другом: Федин, надеясь вскоре завершить длительную работу над книгой, требовал уважения к своему труду и к своим намерениям распределить публикацию романа на страницах журнала в течение года так, как ему, автору, кажется вернее и оправданнее с точки зрения хода повествования. Я же по тому времени склонен был считать, что, раз мы намерены соблюсти взятое перед автором обязательство напечатать его роман в течение сорок седьмого года, то, в каких номерах и какими порциями мы это сделаем, решать нам, а не автору; тем более что в данном случае автор – член нашей редколлегии и, как таковой, должен учитывать наши внутрижурнальные трудности и передвигать главы своего романа из номера в номер так, как удобней журналу.
Для Федина же главным было предстоявшее ему на журнальных страницах общение с читателем. На чем временно прервется это общение – на точке или многоточии – и какая пауза предстоит перед возобновлением этого общения, было ему отнюдь не безразлично. Более того, он считал, что это не может быть безразлично и редактору журнала, где публикуется его роман.
Все это, со свойственной ему вежливой твердостью, он изложил мне позже, при встрече с глазу на глаз. А в тот день, получив его письмо, я тут же написал ответ, в котором подтверждал наше намерение опубликовать весь роман в сорок седьмом году.
В этом письме я, однако, не удержался от спора по поводу фразы Федина: «Во всем, что касается романа, я выступаю только как автор».
«Не могу с Вами согласиться, – писал я Федину, – и но могу не считать Вас в данном случае членом редколлегии журнала, о котором идет речь. Следовательно, как мне кажется, выступать в данном случае как автору, не имеющему никакого отношения к журналу вообще, с Вашей, стороны неверно и эгоистично».
Нравоучительную тираду эту, как вскоре выяснилось, Федин пропустил мимо ушей, очевидно из снисхождения к начинающему редактору, перескочившему в журнал из газеты и еще не освоившему разницы между масштабами самопожертвования, которого можно потребовать от автора передовой и от автора романа.
О том, как публиковалось у нас на страницах «Нового мира» «Необыкновенное лето» и какие разговоры в связи с этим возникали у меня с Константином Александровичем, я с некоторой долей неловкости вспоминал несколькими годами позже, по какому-то срочному делу приехав к Федину на дачу в неурочное время, с утра, и застав его за работой.
Он сидел у себя, на втором этаже дачи, в своем небольшом кабинете за небольшим и прочным письменным столом, на котором прочно и удобно на своих местах лежало все, что было необходимо для работы.
Я помешал, но Федин постарался великодушно не дать мне этого заметить, коротким движением отодвинул влево от себя рукопись, протянул мне навстречу кисет с той смесью двух табаков, «Золотого руна» и «Моряка», которую он обычно курил, и до начала разговора вышел на несколько минут к домашним распорядиться по хозяйству.
Мне до этого случая не приходилось видеть рукописей Федина, за исключением приходивших в редакцию писанных им от руки писем. Оставшись один, я с интересом рассматривал через стол страницу рукописи, над которой он работал. На странице с непоколебимой окончательностью было вычеркнуто по крайней мере треть слов, очевидно еще недавно казавшихся автору совершенно необходимыми. Сейчас они были вычеркнуты так тщательно и безвозвратно, что их уже не только нельзя было прочесть, но нельзя было даже и догадаться, что там было раньше. Очевидно, предполагалось, что об этом не только не надо было догадываться, но не следовало и вспоминать. Я смотрел на эту рукопись и запоздало начинал понимать то, чего не понимал несколько лет назад, когда в роли еще не оперившегося, но именно поэтому самоуверенного редактора журнала, печатая «Необыкновенное лето», излагал Федину свои соображения о некоторых, казавшихся мне весьма скромными, но необходимыми редакционных исправлениях в тексте романа. В тех случаях, когда Федин не отвергал моих предложений сразу, он обычно брал непонятно долгий срок на
