Они постояли, покурили каждый из своего кисета, поглядывая на небо, поговорили насчет дождя и решили, что к вечеру дождь соберется. К вечеру или даже пораньше, потому что уже сейчас парит немыслимо. Потом Шонин спросил:
— Много кончать-то?
— Есть еще, — вздохнул Крутилин.
Опять оба посмотрели на небо, старательно затоптали окурки и разошлись каждый в свою сторону, стараясь даже украдкой не взглянуть на поля соседа. Колхозы уже закончили сев на своих участках и работали теперь сверх плана.
У Крутилина осталось немного. Если все пойдет хорошо, то к вечеру и закончат. В ходу были все конные сеялки. Тут же за ними шли бороны, заделывая семена. Мальчишки-бороноволоки пронзительно посвистывали, подбадривали усталых коней; на дальнем поле, у самой балки, работал тракторный агрегат.
Все были в поле. Даже сторожа Исаева приставили к боронам. Старик противился, доказывал, что работа эта мальчишечья, а вовсе не стариковская и что он — хворый, но все знали настоящую его хворь. Сегодня престольный праздник, и старик еще с вечера распланировал сходить в баню, в церковь, после этого выпить за обедом и вообще отдохнуть.
В бригаде над ним посмеивались, кто-то уже составил по этому случаю пословицу: «Кому дорог престол, у того пустой стол».
Шагая за бороной, Исаев все время оглядывался и даже по временам снимал шапку, но перекреститься не решался: засмеют.
— Эй, заело! — крикнул работающий по соседству Игнат Щелкунов.
— Нечего зубы скалить, — огрызнулся старик. — Жара нестерпимая.
И, вытерев шапкой пот, зашагал дальше. Но комсомолец не угомонился:
— Дед, брось свои мечтания. Жми в четыре руки.
Это было утром, а уже в полдень Крутилин, оглушенный яростным предгрозовым жаром, забежал в общежитие. Только на одну минутку. Но здесь стояла такая тишина и такая прохлада, что он не совладал с желанием отдохнуть, закурить.
Опустившись прямо на порог, он собрал последние силы и закурил.
Он имел на это право: все шло хорошо, к вечеру сев будет полностью закончен. Вот сейчас докурит и снова в бой.
Дребезжит тарантас по дороге. Крутилин даже с места не двинулся. Шаги в сенях. Чей-то пропыленный сапог перемахнул мимо Крутилина через порог. Он поднял голову: Пыжов. Пылающее лицо, мокрые от пота лохматые брови. Он бросил на стол брезентовый портфель, расстегнул ворот гимнастерки, вырвал и отбросил в угол почерневшую, липкую от пота и пыли полоску подворотничка.
— Вот, — проговорил он осуждающе и требовательно, — ищешь его по всей степи, а у него перекур с дремотой. — И без всякого перерыва: — Дай-ка и мне.
Взяв у Крутилина кисет, он начал свертывать папиросу.
— Как у тебя?
— Сверхплановые заканчиваем.
— Это хорошо. А Шонин запурхался.
Крутилин промолчал. Ему с первых дней сева стало ясно, что Шонин не выдержит сроков и на этот раз сорвется. Слишком долго они раскачивались, и все у них не ладилось. И только за последние дни развернулись, но уже было поздно.
— Запурхался, — повторил Пыжов, — а из области звонят… Какие у, тебя на сей счет мысли?
— Мысли у меня такие: у себя кончим — помощь окажем.
Пыжов размеренным, диктующим тоном начал задавать вопросы:
— Тебе что дороже: честь района или своя честь? Хочешь реванш взять за прошлый год? А знаешь, как это называется? Узковедомственный подход. А мы должны все силы бросить на поддержку передового колхоза и равняться по нему.
Чувствуя, что его занесло, Пыжов закашлялся. Крутилин решил не отвечать на вопросы, которыми сыпал Пыжов. Тогда тот понял, что никакие тут разговоры не помогут, прямо сказал:
— Трактор я у тебя забираю.
— Не дам. — Крутилин поднялся. — Здесь я хозяин.
— Как это не дашь? Хозяин! Ты что — единоличник? Кулак? Анархию разводишь?
— Слов ваших я не боюсь. Сказал: не дам, и не дам.
— Я тебя последний раз по-партийному спрашиваю…
— Душу вынимаешь, товарищ Пыжов! Видишь: ребята дерутся, как в бою.
Крутилин шагнул от порога, лицо его, обожженное солнцем и ветром, потемнело. Глядя прямо в это страшное, надвигающееся на него лицо, Пыжов засмеялся:
— В бою я бы тебе сейчас пулю в лоб.
— Не был ты еще в боях. Не дорос.
— Там бы я с тобой… Ну, не был. — От лица Крутилина шел недобрый жар, и Пыжов отступил в угол. — Какой позор будет, если мы Шонина не поддержим! Всем позор, и тебе в том числе. Полетят наши головы, да ведь и тебе своей не сносить. Твою первую снимем. Шонина вся страна знает. Может быть, и сам!
— Если бы он знал, как вы тут…
Не договорил. Тракторное ровное гудение вдруг заглохло. Крутилин выбежал на крыльцо. Тут в тени мирно подрёмывали два коня: один — под седлом, другой — запряженный в плетеный тарантасик. Услыхав шаги, оседланный конь встрепенулся и вскинул голову. Крутилин прямо с крыльца махнул в седло и погнал по пашне.
Трактор уже выволакивал сеялку на дорогу.
— Стой! — кричал Крутилин страшным до хрипоты голосом. — Стой, говорю! Вертай назад!
Тракторист Костюшка Суслов остановил машину, спрыгнул в пыль и хватил своей промасленной кепкой о землю.
— Все командиры — ни одного хозяина. Кого слушать?
— Кто велел?
— Бригадир. А ему Пыжов. Мне, думаете, очень интересно по полям скакать? Не кузнечик все-таки. — Поднял кепку, отряхивая о колено, злобно рассмеялся: — Все командиры… Вон еще наскакивают, со всех сторон.
От стана по посеянному, отчаянно подпрыгивая и раскачиваясь, приближался тарантас. Раскручивая над головой кнут, Пыжов взбадривал своего смирного конька, но тот не реагировал: по рыхлому полю не очень-то разбежишься, а Пыжов этого не мог взять в толк, объективных причин он не признавал.
С другой стороны спешил Боев, издали заметив трактор, нелепо торчащий на дороге. От Крутилина он узнал, в чем дело, и поскакал навстречу Пыжову. Он спешил, подгоняемый той внезапной, веселой решимостью, какая всегда появлялась у него в минуту наивысшего напряжения или опасности. В такие минуты он как-то сразу находил, что надо говорить и делать, хотя только что он ничего этого не знал, Чаще всего своего добивался, но даже и поражение считал победой — по крайней мере, все становилось ясным и для него самого, и для противника. А главное, чего он достигал, что все они — и противники, и друзья — учитывали на будущее эту черту его, в общем-то, спокойного характера.
Пыжов, как только увидел Боева, бросил кнут в корзинку тарантаса. Приосанился. Достоинство проступило на его лице. Но это очень трудно — сохранять достоинство в трясучем экипаже под раскаленным небом. Наверное, от этого казалось, будто Пыжов укоризненно кивает своим разваренным потным лицом. Кивает и заранее ждет от Боева опрометчивых поступков, к которым можно будет привязаться. Это Боев сразу понял, как только подъехал. Понял и неожиданно для себя веселым голосом проговорил:
— Жарища, не дай бог!
Такое вступление обескуражило Пыжова, и он растерянно отреагировал:
— Какой бог?
— Аллах. Будет гроза.
— Все остришь?
— Нет, я так. — Наклонившись с седла, Боев доверительно проговорил: — Между прочим, я — уполномоченный райкома по этому колхозу, и полагается все распоряжения передавать через меня.
Пыжов обомлел. То, что он сейчас услыхал, было неслыханной дерзостью. Но вместе с тем это было и железным законом, или, вернее, той формальностью, которую он сам всюду насаждал и сам же беспрепятственно нарушал. Но до сих пор он никогда не встречал отпора. Его слово, слово областного уполномоченного, — закон для других.
Он взглянул на Боева в надежде, что ослышался, тем более, что все было сказано спокойно и даже с таким уважением, что придраться не к чему. Но на всякий случай он предупредил:
— Я это запомню.
— Ничего, — добродушно ответил Роман, — если надо, я еще повторю.
Стиснув зубы, он круто повернул коня и поскакал к дороге.
3
Снова бесперебойная пошла работа. Никто и не заметил, как на небо выползла огромная темная туча. Крутилин как-то взглянул на стан, там над крышей в зловещей синеве трепетал флажок.
— Нажмем! — крикнул он Сергею.
— С поля не уйдем, — ответил Зотов.
— До дождя надо успеть, пока земля не раскисла.
В небе уже полыхала молния, и гром тяжело прокатывался над самыми головами. У Сергея ветром унесло шапку, она перекатилась через дорогу и пропала на поле соседней бригады. Он ничего не заметил. В сеялке кончились семена, он с тревогой посмотрел по сторонам.
— Семян! — закричал он, размахивая руками.
— Семян! — охрипшим голосом повторил Крутилин.
Семена привезли. Быстро засыпали и пошли дальше, поднимая хвост белой пыли.
Теперь уж гром грохотал не переставая…
— Ах ты, боже мой, всеблагий, — пугался старик Исаев и тихонько крестился, не снимая шапки. — Прости мои прегрешения. Куда вас нечистая несет! — вскрикивал он на лошадей и, недокрестившись, хлестал по взмокшим крупам, испуганно поглядывая на небо.
