43. МАША ТРОПИНА
ЖИЛА-была в нашей деревне баба-побирушка Маша Тропина. Не стара, не молода, годов полста. Лицо дряблое, в складках, глаза большие, навыворот, красные. Бровей никогда не бывало. Милостыню она собирала Христа ради по всем окрестным деревням, но в своей – никогда.
К моему опекуну она забегала нередко и каждый раз во время чаепития.
– Приятного аппетитца, добрые люди, – ласково, бывало, проговорит Маша.
Ей для приличия отвечают:
– Добро пожаловать, милости просим…
– Спасибо, родные, не могу отказаться. Чаек китайский, сахарок хозяйский, налейте уж чашечку…
Присаживается с угла за самоваром и пьет из блюдечка, растопырив пальцы, шлепая и фыркая губами.
Сахар она не кусала, не щипала, так как выдавали ей не ахни какой величины кусочек. Она его облизывала и откладывала. Пока остывала очередная чашка горячего чая, Маша рассказывала какую-нибудь «бухтинку», подслушанную во время ее хождения по миру.
– Вот, значит, была я у Спаса Каменного помолиться. На паперти не стояла, нет, копеечек не просила, я ведь не какая-нибудь нищенка. Пришла туды одна барыня с большой докукой помолиться святым угодникам князю Асафу да Василью блаженному. У той барыни несчастье: проглотила она по глупости серебряный рублик. Стало ее корежить, кишки шиворот-навыворот выматывать. Нет спасения, добрые люди посоветовали идти к Спасу. Вот дали ей там ладану два кусочка. А ей хватило и одного. Проглотила и стала корежиться. С двух концов ее рвало, и так и этак, и всякоськи… А ведь опросталась!
– С которого же конца? – спрашивают Машу.
– А с обоих, миленькие, с обоих. Рублик весь легонько по гривенничку вышел.
– Хорошо, что не на медные пятаки разменялся, – не смеясь замечает безбожник Николаха Копыто. (Он пасет в Потшхе коров и коштуется по очереди у разных хозяев на готовых хлебах и чаях).
– А ты не насмехайся. Я никогда не вру. Со второго-то кусочка ладана знаешь чего с этой барыней произошло? Доктора поглядели-повертели ее со всех сторон, а она, миленькие вы мои, двумя забеременела, а годиков ей семьдесят без двух. Вот какой ладан-то…
Маша допила девятую чашку чая, повернула ее вверх донышком и, вспотевшая, вышла из-за стола.
– Спасибо, миленькие, уж так вы меня ублажили, будто сродственницу. Господь вам отплатит…
Злоязыкая Маша Тропика знала много поговорок и пословиц, но часто их так путала, скажет – хоть стой, хоть падай:
– Назвался груздем, полезай в пузо. (Вместо кузова).
– На чужой роток не наденешь порток.
Или:
– У всякой старухи свои прорухи…
В девятнадцатом году Маша с ветра подхватывала чьи-то слова и сеяла по деревне сплетни:
– Вот придет на той неделе Толчак, всех наших новых начальников в тюрьму затолкает.
– Маша, мелешь, а не знаешь даже, как его зовут. Не Толчак, а Колчак…
– Ну, еще хуже, значит, на кол всех посадит, раз Колчак.
Говорила она это как-то равнодушно, без всякой злобы на новую власть. И приближение Колчака к Вятке не вызывало у нее восторга. Да она и не представляла себе, где есть Вятка, далеко ли от Вологды, кто такой Колчак и чего ему надобно.
Колчака далеко откинули. Англичан из Архангельска прогнали. В Попиху трески привезли, селедок соленых.
Ест Маша привозную рыбу, не нахвалится. И о «Толчаке» забыла.
Чай пьет целыми самоварами – соленая рыба посуху не ходит.
Стали сборы проводить для голодающих Поволжья, Маша с корзиной и мешком носится по окрестным деревням, не Христа ради просит, а гораздо жалобней.
– Пожертвуйте умирающим от голода. Сухариков насушу, да на Волгу посылочкой отправлю…
– Врешь ведь, Маша…
– Лопните ваши глаза, ни буковки не вру!
В ДЕТСКИЕ годы я начитался похождений сыщиков Ната Пинкертона и Шерлока Холмса.
Пятачковые книжки зачитывались до дыр. И вот от соседей сапожников из разговоров я узнал, что в Вологде есть настоящий, не книжный, а живой, тайный сыщик. Многие знали его лично, называли по фамилии – Милохальский. За точность фамилии не ручаюсь, некоторые именовали его как-то иначе. Судя по мужицким разговорам, этот сыщик орудовал на Вологодской толкучке и был грозой мелкого ворья.
Мне очень хотелось поглядеть на живого сыщика, тайком издалека и подольше, дабы убедиться, как он «орудует». И довелось.
Однажды, это было между февралем и октябрем семнадцатого года, я по чужой, хозяйской надобности оказался на Вологодском рынке-толкучке. Мне наш сосед Иван Менухов и говорит:
– Ты хотел поглядеть на тайного сыщика, так вот он в ряду, пятый отсюда, у каменной стенки лабаза всяким барахлом торгует, поди полюбуйся.
Я с затаенной застенчивостью и какой-то внутренней опаской подошел поближе к сыщику. Мне хотелось, чтобы он был моложе, красивее, на вид сильнее и чтобы из кармана торчала рукоятка револьвера, а из другого – наручники. Тайный сыщик, вопреки моим предположениям, оказался не таким, каким ему быть следует. Но я догадался: значит, он таким нарядился, дабы поймать какую-то крупную птицу.
Милохольский сидел на табуретке. Перед ним раскинута рогожа. На рогоже всякий копеечный хлам: ржавые замки, связки ключей, ножи, подсвечники, обноски одежной рухляди, старые шляпы, никому не нужные жилетки, гвозди, гайки, шурупы, сахарин в пакетиках и всякая другая чертовщина…
Сам он выглядел незабываемо. Все-таки сыщик! Была осень, но еще не такая холодная, чтобы сидеть на толчке в шубе-романовке с бобрами и вышивкой по всей груди. Из-под каракулевой шапки кудрявились полуседые волосы. Усы короткие, нос на двоих рос, да одному достался. Трубка с длинным изогнутым мундштуком. Вынимает ли он ее изо рта – этого я не заметил. Под густыми бровями крупные и ясновидящие глаза, какие и полагаются тайному сыщику. Крутился я вокруг да около него добрый час и не замутил ни разу, чтобы кто-либо позарился на его безнадежный товар. Возможно потому, что слишком многие знали его как тайного и остерегались. Однажды он подманил к себе скрюченным пальцем кого-то, продававшего хорошую барашковую офицерскую папаху, спросил: «Сколько?» Тот назвал цену. Тайный сыщик уперся в него глазами и без обиняков определил, чем удивил меня немало и не меньше того продавца злополучной папахи:
– Во-первых, шапка казенная, во-вторых, краденая, в-третьих, берите любую половину названной цены и отлетайте…
Так я увидел сыщика в его некрупном действии, недостойном описания. И, признаться, разочаровался. И даже как-то перед ним осмелел. Подошел к самой рогоже, заменявшей магазин тайного сыщика; я очень хотел бы примерить на своей голове эту самую офицерскую папаху.
Сыщик, попыхивая трубочкой, добродушно сказал мне без строгости и обиды:
– Не нацеливайся. Папаха не для твоей головы, да и денег у тебя не хватит на такой убор. Чей, откуда приехал? Судя по затертому дегтем пиджаку, с устьекубинскими сапожниками прикатил? Что, угадал?
– Еще бы не угадать, недаром тебя тайным сыщиком называют. У тебя и глаза ястребиные, далеко высматривают.
– Н-да, так, так. Кто же меня тайным сыщиком считает?
– Все наши сапожники.
– Не удивляюсь, но горжусь. Пусть так говорят и думают, вольному воля. Ну, а как солдаты из армии, не бегут еще по деревням? – Спросил он меня ни к слову, ни к месту, и я не понимал почему. Наверно, чтобы замять разговор о нем как о сыщике.
– Есть, приезжают многие, все чаще и чаще. Устали воевать, вот и тянутся домой.
– И оружьишко привозят?
– Откуда мне знать. Об этом не кричат, а тихонько – кто на хлеб, кто на соль меняют, и револьверы даже.
– На соль и я выменял бы, – признался сыщик. – За хороший наган фунтов пятнадцать бы дал! – Сказал он таинственным полушепотом.
– У нас вон Панко Бобылев три бомбы с позиции привез. Две лимонки, а одна – похожа на лампу, только без стекла.
– Продает? – тихонько и ласково спросил сыщик.
– Зачем ему продавать. Денег у него тьма-тьмущая!
Мне хотелось еще побеседовать с тайным сыщиком. Но вдруг он припрыгнул с табуретки, увидел кого-то в толпе и, оставив всю свою торговлю под надзором какого-то парня, сказал:
– Мирошка, торгуй, я бегу. Дело есть…
«Ах, дело есть!» – подумал я своими мозгами, набитыми сочинениями о сыщиках, и, проталкиваясь сквозь толпу, побежал за тайным сыщиком. Вижу, он кого-то мирно взял под руку, пошептался и повел в сторону уборной, находившейся на краю вонючей речонки Золотухи. Они не зашли в уборную, а укрылись где-то за ее замазанными смолой дощатыми заборками. И не ведаю, по какому сигналу, туда же прошли двое с винтовками и вывели оттуда и сыщика, и его жертву.
Тайный сыщик, как будто ничего и не случилось, прошел к своей рогоже и сел на табуретку. Парень, названный Мирошкой, спросил:
– Клюнуло?
– Есть дело: бельгийский браунинг номер два и десять патронов… Вчера договорились, сегодня принес. А вот кому сахарин в таблетках! Свечки сальные! Кому папаха офицерская, почти не ношенная…
