Он долго ходил по мосткам водной станции, высматривая среди купальщиц Лидию, и, потеряв надежду найти ее, поплелся по берегу, где загорала под присмотром взрослых детвора.
Песок был топкий, быстро просочился в туфли, поэтому Петр снял их, повесил на плечо и с удовольствием погружал ноги в каленую каменную муку. Неподалеку от горы-полуострова, чуть в стороне от багровой землечерпалки, Петр увидел Лидию. Она выходила из реки. На голове синяя резиновая шапочка, черный купальник переливался и мерцал.
— Здравствуйте, Лида.
Девушка выбежала на берег, набросила на плечи широкое банное полотенце и только тогда ответила на его приветствие.
— Кто это у вас в школе усатый такой? Дворник?
— Не дворник. Завхоз.
— Хороший, видно, дядя?
— Замечательный человек! Днюет и ночует в школе.
— На отца похож на моего. Вы одна здесь?
— Нет, не одна.
— В таком случае не буду мешать.
— Постойте. Я не одна. Я с вами. Были мои ученики. Недавно ушли.
Лидия рассмеялась и кинула галькой в покачивающего куцым хвостом кулика.
Они разговаривали, купались, загорали и не заметили, как солнце сползло к сиреневым горам вдали. Подул ветер, по реке длинными полосами потянулась алая рябь. Замерли ковши землечерпалки, и с ее борта спустились в лодку две женщины.
Странным и удивительным казалось Петру то, что он стоит на берегу незнакомой реки и ожидает, когда девушка, неведомая ему до вчерашнего дня, на уже чем-то близкая, чем-то дорогая, зашпилит стянутую в узел косу и наденет шляпу. Наблюдая, как она заворачивает в газету полотенце, он вспомнил то, что рассказала она ему о себе, и у него заболело сердце.
Отец? Лидия даже не знает, кто он. Мать говорила ей: «Пригуляла я тебя, Лидка. Живи и не лезь с вопросами». Пригуляла. Слово-то какое обидное... Когда девочка училась в третьем классе, мать заявила: «На восток поеду, Лидка. Говорят, там шутя деньги зарабатывают. С теткой Лушкой пока побудешь».
Писала мать редко, а потом и совсем замолчала. Через год пришел от нее потертый треугольник. Тетя Луша развернула его, прочитала и бросила в печку.
«Проворовалась, Лидушка, родительница твоя. Кастеляншей работала. Простыни продавала, одеяла. Ну и осудили ее. Сейчас на Колыме... Не будет ей моей помощи. Пусть, голубушка, показнится. Ребенка бросила, да еще за плохое дело взялась».
Несколько лет от матери не было никаких известий. Однажды зашел старик, приехавший с Дальнего Востока, передал от нее привет, банку кетовой икры и записку. Мать сообщала, что после того, как отбыла заключение, вышла замуж за вдового рыбака, родила двух близнецов и опять на сносях. Сбоку она нацарапала: «Лидка, ежли хочешь — приезжай».
Уходя, старик шепнул тете Луше: «Не отпускай девочку. Сестрин-то рыбак недотепа: пьет, буйного характеру. И насчет ученья там плохо. Говоришь, девочка в восьмой ходит? А там семилетка».
Так и воспитала Лиду тетя Луша. При случае колотила, иногда и куском попрекала, но лаской не обделяла, не бросила; может, и вековухой осталась из-за нее.
«Сложно жилось, а веселая, светлая», — ласково подумал Петр о девушке.
С этого дня редкий вечер не встречался он с Лидией. Прощаясь с ним, она говорила:
— Ну что ты зачастил ко мне? Мешаешь и мешаешь. Даже книгу почитать некогда. Не приходи больше.
А когда он хмуро склонял голову, добавляла:
— Влюбился, что ли? Как же быть с тобой? Вот задача! Ладно уж, приходи завтра в последний раз.
Петр видел, что он по душе Лидии, но она лукавит и подшучивает, чтобы лишний раз проверить силу своей власти над ним.
Сентябрь наступил пасмурный. Не дождь, так туман. Небо оловянное, нудное. Но если бы не известие от матери, что Григория Игнатьевича положили в больницу (опять сердце!), Петр чувствовал бы себя счастливым. Лидия согласилась стать его женой.
Правда, тревожило Петра еще и другое: на совещаниях директор завода распекал Дарьина и его за то, что себестоимость магниевого чугуна слишком высока и пожирает чуть ли не половину экономии, которую дает завод.
Дарьин и Петр кляли повинный в этом силикокальций, искали сплав, каким бы его заменить, но все их попытки терпели неудачу: чугун получался хрупкий и плохо отливался в формы.
Они отчаивались, сердились друг на друга. Застенчивый Дарьин становился дерзким: убирал под стол вентилятор, демонстративно курил на глазах жены, а иногда и ругался шепотом, если рядом никого, кроме Петра, не было.
В своих поисках они шли почти ощупью, напоминая плохо видящих людей. В их распоряжении было несколько статей с общими теоретическими выкладками и собственный маленький опыт. Некуда было поехать, чтобы хоть чему-то поучиться. Напротив, с других заводов командировали к ним, на участок магниевого чугуна, технологов, и те, измучив Дарьина и Петра дотошными расспросами, уезжали окрыленными, несмотря на то, что хозяева не утаивали своих слабостей.
Петр приходил в комнату Лидии, жившей вместе с техничкой Елизаветой Семеновной, угрюмым и усталым. В вечерние часы техничка убирала классы. Они проводили время вдвоем. Петр накидывал на гвоздик, вбитый в дверь, дождевик и фуражку, кажущуюся ржавой от подпалин, садился на табуретку возле стола. Над столом возвышались стопы тетрадей. Лидия, теплая, задумчивая, становилась за спиной Петра, прижимала его голову к груди. Он прятал в ладонях ее руку и устало поглаживал и целовал пальцы. Лидия курчавила его волосы, озабоченно спрашивала, есть ли из дому новости, чем он занимался, ходил ли в столовую? Он тихо и коротко отвечал. Невольно думалось, что Лидия беспокоится о нем так же самозабвенно, как беспокоились родители, и что не встреть он ее, валялся бы сейчас на впалой общежитской койке, злой от неудач и отчаяния.
За окном в промозглом воздухе тускло желтели фонари, трещали трамвайные дуги, разбрасывая рассыпчатые искры и захлестывая зеленым светом стены арки, пролет которой чернел в доме через улицу. Фонари, трамвайные дуги, арка — все это, как и нежные слова и прикосновения Лидии, вытесняло из сердца раздражение и угрюмость. Морщины на лбу исчезали, словно разглаженные утюгом. Нахмуренные брови размыкались. Золотистые продолговатые глаза робко, но с каждой минутой ярче светились радостью. На память приходил какой-нибудь смешной случай. Петр рассказывал его Лидии. Она смеялась, обхватив его сзади за шею и прижавшись к загрубелой щеке своей горячей щекой. Потом они вместе проверяли ученические тетради, и Петр уходил, когда в комнате появлялась Елизавета Семеновна, черная, с морщинистыми бровями, в обрезанных по щиколотки валенках. Он, конечно, сидел бы еще, но техничке, наработавшейся за день, нужен был покой.
Ночной путь в общежитие нравился Петру, Тишина. На дома кропит мелкий, как маковые зерна, дождь. Голые деревья блестят так, словно их облили ртутью. Хорошо думать под плеск воды, под грохот дежурных трамваев, под шелест такси с зелеными каплями на смотровом стекле. Мысли текут свободно, и те из них, что представлялись днем неразрешимыми, без усилий приобретают стройность и ясность.
Одной такой ночью на ум Петру пришла догадка, способная, как решил он, положить конец его и Дарьина мучительным поискам.
Погребная чернота в окнах квартиры главного металлурга не остановила его. Он влетел в подъезд, прыгая через две ступеньки, поднялся на второй этаж и надавил кнопку звонка.
— Что случилось? — сонно спросил Дарьин, теребя кудрявое рыжее облачко на груди.
Петр начал объяснять. Главный металлург кивал всклокоченной головой, тяжело хлопая веками.
— А это идея! — вдруг вскрикнул он и потер кулаками глаза. — Сплавлять магний и ферросилиций? Наверняка углерод в чугуне будет приобретать идеальную шаровидную форму. Превосходно! Чудоюдно!
На завод ушли рано: кругом еще были синеватые сумерки, и лишь на востоке наливалась лимонным светом заря.
Вечером они долго рассматривали в микроскоп последнюю пробу магниевого чугуна.
— Петр Григорьевич, ты понимаешь, что произошло? — встревоженно спросил Дарьин.
— Ничего особенного.
— Как ничего особенного?! — Дарьин не понял, что Петр шутит. — Благодаря магниевому чугуну, созданному сегодня, — да, да, именно сегодня — наш завод будет экономить сотни тысяч рублей, а может быть, миллионы. Ничего особенного?! Ты пойми, со временем почти все детали, которые мы делаем из стали, бронзы и других цветных металлов, будут отливать из магниевого чугуна.
Петр смеялся про себя над тем, что Дарьин расходился: он и сам знает все это. А когда главный металлург выговорился, ласково сказал:
— Убедили. Так и запишем: сегодня произошло событие мировой важности.
Дарьин наконец-то смекнул: подтрунивает над ним Петр, но не обиделся, а только сконфуженно шмыгнул носом и надвинул на нос кепку.
Следующий день принес Петру новые радости: директор вручил ему ордер на однокомнатную квартиру, а мать прислала письмо, в котором сообщала, что профком коксового цеха дал Григорию Игнатьевичу путевку в санаторий Цхалтубо. То, что отец поедет в санаторий, обрадовало Петра больше, чем ордер на квартиру. Он помчался к Лидии и, вбежав в комнату, начал целовать девушку, не стесняясь Елизаветы Семеновны и громко выкрикивая:
