Лысков в этот раз даже обрадовался. Вот молодец, говорит, Шилов. Хвалю и приветствую твой почин. Поддержим и распространим. А подшефного — сам себе выбирай. И листок перед глазами положил, с номерами электровозов.
Ну что: назвался груздем — полезай в кузов. Борис номер ручкой подчеркнул — 35, сам столько лет на свете прожил. Знал бы, конечно, что так обернется, другой бы электровоз выбрал... Оказывается, «тридцать пятый» второй месяц на ремонте, нет комплекта проводов — пожар был небольшой в высоковольтной камере. Вот уж потешились над Борисом в депо. Главное, Лысков велел на каждом закрепленном электровозе фамилию машиниста написать. У других шефов все честь по чести идет, локомотивы работают себе, а «тридцать пятый» стоит, как... ну, как бревно в глазу: каков, дескать, шеф, такова и машина. Придут они с Санькой, походят, походят вокруг «дээски», ну, вытрут там пыль, кабину, например, со стиральным порошком вымыли, кресла подремонтировали... а главное-то дело, смена проводки, стоит. Лысков одно: нет комплекта. Борис и так уж, и этак... Но проводов действительно не было, кто-то уж потом в Новосибирск ездил, на завод, — привез. Сделали быстро слесаря с электриками, да и они с Санькой помогали. Где, интересно, сегодня их «тридцать пятый»?
Вот еще факт: полтора года назад Борис пассажирские водил, и не на главном ходу, — на Горнозаводском. Вечером дело было, скорость от станции Камень только начали набирать. Вдруг видит: поперек пути — шпала. То ли забыл кто, то ли схулиганил... Борис тормозить, все нормально, — стали. Шпалу скинули под насыпь, дальше поехали. Доложил о случившемся рапортом начальнику депо, Лысков им с помощником (Борис тогда не с Санькой работал) по пятнадцать рублей выписал — премия за предотвращение... ну, крушения, конечно, не было бы, разбили бы что-нибудь в электровозе. Помощник доволен остался, а Бориса эта премия обидела — приказ ведь о поощрении одна бухгалтерия видела... Пошел и вернул деньги. Шуму было!..
Вот и не ладят они с начальником депо. Внешне это и незаметно, а Борис чувствует: не любит его Лысков. То ли выскочкой считает, то ли еще кем. Поговорить с ним по душам, что ли? Мол, Юрий Васильевич, что уж вы так коситесь на меня? Работаю, стараюсь, а от вас словно холодом тянет...
Да нет, не получится разговора. Лысков найдет что сказать. Выдумываешь, скажет, Шилов. Разве не поддержал я тебя с тем же шефством? Разве не похвалил в праздничном приказе? Работай, Шилов, работай. Не морочь себе голову.
Что тут скажешь? Ничего. Все правильно. А душа вот — не на месте. Нет, надо все же сходить к Лыскову, надо.
Сзади, с левой стороны поезда, нарастал гул приближающегося состава, и Борис перешел к левому окну, высунул в него голову. Окутанный сизым дымком и пылью, часто и тревожно сигналя — станция! — на полном ходу летел грузовой, — цистерны. Все ближе, ближе красные горизонтальные полосы на широкой груди электровоза, все громче, отчетливее рык его мощных двигателей. Мелькнула на мгновение кабина с приоткрытым стеклом и за ним — довольное, улыбающееся лицо машиниста: загораешь, дескать, «Россия»? Ну-ну, загорай, а мы вот едем. И вслед за этой явно поддразнивающей ухмылкой машиниста ворвался в кабину запах разогретой, душной нефти. Борис захлопнул окно, озадаченно смотрел, как мелькали за ним чумазые круглые цистерны. «Вот так литерный! — расстроенно думал. — Мы тут с Санькой головы ломаем, что да как, а кто-то бочки эти вперед сунул...»
— А вы говорите скорость давайте, товарищ Климов, — уже вслух прибавил Борис.
Перед глазами его закачался красный круг хвостового ограждения — состав цистерн умчался. В тот же момент послышался скрип щебня, потом звякнуло — вернулся Санька. Подавая машинисту термос, кивнул вслед цистернам:
— Чокнулись диспетчера, не иначе.
Борис молча согласился с ним; отвинтив пробку термоса, пил из горлышка тепловатый сладкий лимонад. Потом, вытерев губы, снова взялся за трубку рации.
— Шумково! Дежурный!
— Ну?! Опять ты?!
— Я. Вы что это — нас держите, а грузовые...
— Я ж тебе сказал, — сердится трубка, — диспетчер вас поставил, Бойчук. Значит, стой и не рыпайся. И кишки мне не мотай. Велят мне выпустить тебя со станции — открою сигнал, и поедешь как миленький... И чего человеку не сидится?.. Чайку б попил.
— Да иди ты со своим чайком! Ехать надо. Люди вон на жаре...
— Люди, люди... Ты ему — белое, а он тебе...
Рация отключилась.
Борис, знаком велев Саньке: приглядывай тут, я скоро, — спустился с электровоза, побежал к зданию станции — одноэтажному, с двумя большими квадратными окнами.
За пультом, слегка развалившись в кресле, сидел дежурный — редковолосый, в форменной рубашке с подвернутыми рукавами и расстегнутым воротом. Поверх пульта, над круглыми, с шустрой секундной стрелкой часами, лежала красная, с покосившейся кокардой фуражка, рядом с нею, в развернувшейся жесткой бумаге — какая-то еда. Тихо ныла аппаратура, в комнате дежурного стоял специфический запах разогретых ламп, металла, проводов.
— Прискочил-таки, — неодобрительно сказал дежурный, всем корпусом поворачиваясь на вращающемся стуле к машинисту. Глаза его из-под набрякших, тяжелых век смотрели насмешливо, с ожиданием.
— Дай-ка я диспетчера вызову! — взвинченно потребовал Борис.
— Вызывай. Вон по тому.
Шумковский дежурный зевнул, не прикрывая рта и не отворачиваясь, равнодушно слушал, что говорит по телефону машинист диспетчеру. Глядя в широкое окно, вяло поинтересовался:
— Ну, выпросил зеленый?
Борис расстроенно махнул рукой.
— Сказал, что еще два состава цистерн догоняют. Зашились где-то с наливом, приказ такой.
— Ну вот. А ты пупок рвешь. Отдыхай.
— Какой тут отдых! Гнал, гнал, думал опоздание сократить... Знаешь, на сколько мы опаздываем?.. А мне, между прочим, и домой надо.
На пульте зазвенел звонок, дежурный потянулся к трубке, выслушал кого-то, постепенно багровея, и зразу же перешел в крик:
— Я тебе, Хворостенко, еще утром сказал: три вагона с удобрениями поставь на подъездной путь мелькомбината, совхоз успеет их выгрузить... Ну, если ты по-русски не понимаешь, то я тебе по-вашему, по-хохляцки скажу: слухай ухом, а нэ брюхом!..
Борис, под продолжающийся крик дежурного, вышел на перрон. Жара, кажется, еще прибавила: во эту было сухо, горчило — не мешало бы снова напиться. Но как выстоять такую очередь — вон, в три хвоста вьется. А без очереди тискаться... Увидев железнодорожника, пассажиры наверняка заведут не очень лестный для него разговор, изругают, чего доброго. Нет уж, попьет он лучше воды из фонтанчика — дешево и сердито.
У электровоза, когда он подошел к нему, стояли три женщины в рабочей одежде — желтые куртки, мешковато сидящие на бедрах серые брюки, грубые ботинки на ногах — осмотрщицы вагонов. Одна из них, круглолицая, в кокетливо повязанном платочке, встретила Бориса игривой улыбкой.
— А вот и машинист. Ишь сердитый какой... Мы уж тут с помощником твоим познакомились. Оставил бы его нам. А то в Шумкове женихов нету.
Она подняла смеющееся лицо к окну кабины, откуда свесился с улыбкой на губах Санька.
— Да и сам оставался бы, чего там! — подхватила другая женщина. — Невесты наши — что надо!
— Вы б, невестушки, уехать нам быстрее помогли, — суховато сказал Борис — Людей только мучаем.
— Да я бы всю жизнь так мучилась! — захохотала круглолицая. — Сиди себе в купе, вино трескай да лясы точи. Верно, Наташ?
По ту сторону поезда опять загрохотали цистерны.
— Пошли, девки, — позвала третья женщина, молчавшая до сих пор. — А то мастер хватится нас. Все равно тут каши не сварите.
Засмеявшись, осмотрщицы пошли кучкой.
— Все старания коту под хвост, — сказал Санька, прочитав на лице машиниста, что загорать тут еще да загорать. — Двадцать девять минут стоим.
— Еще один состав будет, — в тон ему со вздохом проговорил Борис, почти с ненавистью глядя на красный, раздражающий глаз светофора. В нем жила надежда: может, задержался где этот третий состав, может, выпустят их сейчас со станции?
Но, увы, зеленый не загорался.
А солнце между тем палило вовсю, жгло шею, горячо обнимало плечи. В высоком голубом небе — ни облачка, лишь тянулась над самой головой широкая, заостренная впереди полоса — след реактивного самолета.
— Во рисует! — восхищенно сказал Санька, перехватив взгляд машиниста. — Ни диспетчеров тебе, ни светофоров.
— Ну, положим, диспетчера у них тоже есть, — отозвался Борис, поднимаясь в кабину.
Он сел в нагретое солнцем кресло, нервно побарабанил пальцами по подлокотнику. Сказал решительно:
— Утром в отделение дороги пойду. Найду этого Бойчука, спрошу: о чем он думает? Скорый поставил, а цистерны гонит...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
13.00—13.30
День своего рождения Желнин (именно о нем вспомнил он, когда говорил с Гвоздевой) решил отметить в ресторане. Закончив к обеду неотложные дела, он блаженно потянулся в кресле, не обращая внимания на мигающий красный огонек переговорного устройства — кто-то настойчиво вызывал его.
