— Нету Мотыкана, — отозвался Кайнача, подбрасывая в костер мелко нарубленных сучков. — Духи к себе взяли. Зимой. В большие морозы.
— Молодцы. Все-таки догадались
— Пошто так говоришь, бойё, — на плоском лице Кайначи появился испуг.
— Он буржуй. А таким место теперь только на том свете. Кто же теперь ваш род возглавляет?
— Ятока, шаманка.
Василий с удивлением посмотрел на Кайначу.
— Она взаправду шаманка?
— Пошто не веришь? Кайнача никогда не врет.
— Черт с ней. Ты-то теперь что делаешь?
— Ятоке помогаю: чум ставлю, дрова рублю, оленей имаю — все делаю.
— Плюнь на все и давай к нам в деревню. Мы товарищество «Красный охотник» создали, совместно неводим, сено косим. Дом тебе построим, женим.
— Ятока не пустит. Кто ей помогать станет?
— Пусть чертей своих впрягает. Они от безделья, поди, зажирели.
— Не говори так, — испугался Кайнача. — Ятока все слышит.
— Совсем ты, паря, испортился. Стал как пустая баба. Надо мозги тебе ставить на место.
— Это потом будем. А сейчас давай чай пить.
Кайнача налил в деревянные чашки заварки из ча′ги[6], достал из мешка твердую, как камень, лепешку.
— Мяса нет, бойё, — извинился Кайнача. — Кочевали много. Некогда промышлять было.
— Взял бы у Ятоки оленя. Куда ей целое стадо?
— Разве я плохой охотник? — обиделся Кайнача. — Зачем просить у Ятоки буду мяса? Пойду в лес. Сам спромышляю зверя.
— Он не привязанный. Я сегодня весь день проходил, только одного глухаря и видел.
— На другой день пойдешь, на третий, все равно добудешь.
— Это так. Приходи к нам в гости. Мама рада будет.
— На охоту схожу, приду. Мяса нету, совсем худая жизнь. Лепешку ем, голодный хожу.
В открытый полог Василию была видна часть стойбища. Маленькие дети возле чумов играли с собаками, из палочек и веточек городили балага′ны[7], ребятишки побольше — бегали с луками, охотились на бурундуков. Женщины у костров готовили еду и выделывали шкуры.
На тропинке среди чумов появилась девушка в ярком цветном сарафане. Шла она быстро, легко. На смуглом с острым подбородком лице выделялись большие черные глаза. На груди, в такт шагам, покачивались две тонкие косы, и серебряные монеты в них позванивали. На ало′чах[8] переливались узоры из разноцветного бисера.
Василий залюбовался. «Надо же богу такую красоту создать, — подумал он. — В лесу встретится, за сон примешь».
— Ковой-то ты там увидел? — спросил Кайнача.
— Девушку. Да ты только посмотри.
— Нравится?
— Первый раз в жизни такую вижу.
— Это же Ятока. Шаманка.
Ятока, чуть склонившись, приостановилась у входа. Косы метнулись вперед, звякнули монеты.
— Проходи, — пригласил Кайнача.
Ятока вошла, поздоровалась с Василием и села рядом.
— Пошто в мой чум не пришел?
— У меня друг есть, к нему зашел.
Василий с любопытством смотрел на Ятоку. Русские считали шаманов шарлатанами, а поэтому не любили их и в то же время побаивались — кто знает, могут порчу напустить.
До Ятоки в роде был шаман Амуктан. Василий его знал хорошо. Тщеславный и злопамятный старик. Люди одного его взгляда боялись. А тут перед ним сидела совсем еще девчонка, и это никак не вязалось с представлением о шаманах.
— А ты настоящая красавица, — улыбнулся Василий.
— Ты тоже совсем мужик стал. — Ятока коснулась волос Василия. — Мягкие, как мех соболя. Такой ты ходил ко мне во сне.
Ятока на секунду задумалась.
— Много ласкал. Шибко любил во сне. К себе звал. Я пришла. Люби меня.
Широкие брови Василия, сросшиеся на переносице, поднялись.
— Ты это серьезно, Ятока?
— Пошто пустые слова говорить буду. Мне отец много оленей оставил. Пять тысяч. Всех бери.
— Оленей, говоришь. А на что они мне? Они с голоду передохнут в деревне, где держать их буду? — перевел разговор на шутку Василий.
— Пускай дохнут. Будем охотиться. Только люби меня.
— Какой я тебе жених, — миролюбиво проговорил Василий. — У меня только и богатства, что чуб густой. Тебе нужен жених с достатком, как Урукча, чтоб ровня был.
— Зачем мне нужен старый Урукча? Я тебя люблю.
Ища защиту, Василий посмотрел на Кайначу. Тот молча сидел по другую сторону очага и курил трубку.
— Ятока, а если у меня девушка есть, тогда как быть?
— Мой будешь. Я — шаманка.
Василий усмехнулся.
— Пошто смеешься? — в упор посмотрела на него Ятока.
— Не сердись, Ятока, — Василий встал и сразу тесно стало в чуме. — Мне пора домой.
Он нагнулся и шагнул из чума. Следом за ним вышли Ятока и Кайнача.
Василий надел понягу, отвязал Малыша, Ятока сняла с сучка ружье и подала ему.
— Пусть хорошо стреляет, — с нежностью проговорила она.
— Спасибо, Ятока.
— Приходи. Шибко ждать буду.
— Обязательно приду.
Путь Василию преградила река. На отмели, рядом с его лодкой, стояла еще чья-то. У омута, под развесистым кустом талины, сидел мальчишка. Василию была видна только его спина, на которую спадал накомарник. Почувствовав на себе взгляд, мальчик оглянулся. Василий узнал Ганю Воронова.
— Здорово, красный командир! — Звал он Ганю так потому, что тот мечтал стать красным командиром.
— Здорово, — не торопясь ответил Ганя.
— Много поймал?
— Штук двадцать ельцов да сига. Мама на пирог велела наловить.
Ганя отвечал, а сам косился на поплавок, который недвижимо лежал на синей глади воды.
— В такую жару, поди, вся рыба прокисла, — Василий кивнул на реку.
— Нет, мало-помалу клюет.
Ганя выдернул удочку, наживил червя, поплевал на него и снова закинул. Делал он все неторопливо, с достоинством.
— Ехать учиться в город не раздумал? — спросил Василий.
Ганя насупился.
— На что ехать-то? Был бы отец, а мать, сам знаешь, где столько денег возьмет?
— Не печалься. Что-нибудь придумаем, — обнадежил Василий. — Мне бы тоже за парту. А то хожу, как слепой в лесу, то на одно, то на другое дерево натыкаюсь. Вот солнце в небе. А ты знаешь, как оно держится? То-то. Или почему рога у изюбря целебные, а у сохатого нет? Один корм едят, в одном лесу живут. Не знаешь? А я хочу все знать. Ну, ладно. Бывай здоров.
— Я с десяток еще поймаю да тоже домой. Надо на сенокос собираться.
— Мне тоже. Завтра выезжаем.
Василий сел в лодку, взмахнул веслом. Быстрые волны вынесли его за поворот реки. Впереди показалась Матвеевка. На самом берегу стоит их дом. Большие окна с резными наличниками весело смотрят на речку. Срублен дом из столетних лиственниц — Захар Данилович, отец Василия, строил на века, думал обзавестись большой семьей. Сам-то и он вырос в семье, где было сорок человек вместе с детьми братьев и сестер. И еще бы прибавилось, да сороковой родился с родимым пятном во всю щеку. Старухи решили, что богу неугодна такая семья, и расселились двенадцать братьев.
В доме у Вороновых просторно: прихожая, куть, горница, в ней отгорожена комната с окном на речку для Василия. На сундуках и деревянных диванах лежат кумаланы — коврики, сшитые из шкур оленьих голов, на полу яркие домотканые дорожки. Чистота.
В ограде амбар, к нему навес пристроен. Под навесом верстак, на стенах столярный инструмент. Под амбар уходит погреб. За амбаром скотный двор. На воротах прибита медвежья лапа, чтобы дух таежного владыки прогонял болезни от животных. Во дворе две коровы и два коня. У амбара на привязи три собаки: одна Василия и две Захара Даниловича.
Издалека идет род Вороновых. Когда-то в сосновом бору у скалы поселились три казака-пугачевца. Сурово приняла тайга казаков: одного задавил медведь, второй умер от цинги, а третий, Матвей, выжил. Встретился с эвенками, женился на княжеской дочери. И пошли от Матвея потомки с буйной казацкой кровью и тунгусскими вольными крыльями. Добрые охотники выросли. Окрепли сыновья, и стали к ним прибиваться разные люди. Породнились, потому-то и половина в деревне Вороновых.
От усадьбы Захара Даниловича, вдоль берега, цепочкой разбежались дома. Среди них выделялся высокий пятистенный с железной крышей. Живет в нем лавочник Трофим Пименович Воронов, по прозвищу Двухгривенный. Нижний конец деревни выходит к поскотине, верхний упирается в Матвееву гору. От нее, в шести километрах, находится деревушка Красноярово. Вначале это была заимка, где зимой держали скот, а потом там поселилось десятка полтора семей. За Краснояровой начиналось пустоплесье. Только в низовьях реки, где-то за ста кривунами, стоит деревушка Юрово.
От реки в обе стороны дикая тайга. Можно идти неделю-другую и не встретить следа человека, только разве случайно у ключа наткнешься на старое эвенкийское стойбище.
Дома Василия встретила мать.
