Зина встала с завалинки:
— Пойду. А то еще напоят Димку, будет мне с ним мороки! Ты не идешь?
— Нет, посижу еще. Здесь хорошо.
Солнце ушло, и море погасло. Постепенно его заволок туман. Не видно стало и аэродромного поля. Остался только тесный, к порогу дома прижатый мирок, две хилые березки и каменистый склон сопки прямо за домом.
На сопке, по-видимому, ничего не росло, — только камни и ржавые листочки незнакомых трав между ними. Все съедал холодный морской туман. Валя поднялась выше по склону. Домик почти незаметно остался внизу.
Те же камни, но среди них Валя вдруг увидела цветок: тонкий, как нитка, стебель и на нем пять прозрачных белых лепестков, словно сотканных из осеннего тумана. Белозор — цветок поздней осени… Когда-то она собирала эти цветы вместе с отцом под Ленинградом. Там они росли на ярко-зеленых болотистых лугах и над ними печально и длинно кричали чибисы. А, впрочем, было ли это когда? Или приснилось?.. Есть ведь такие сны, что наполняют душу радостью или грустью сильнее, чем самые яркие воспоминания о действительных событиях.
Белозор, нежданный знакомец на новой земле, вернул ее в детство.
…Старинный дубовый паркет был почти зеркальным от времени. Маленькая Валя боялась по нему ходить и замирала на пороге. В другом конце комнаты стояла непонятная штука на журавлиной ножке и возле нее — отец, со скрипкой в руках. Валя уже знала, что сейчас произойдет, и сердце замирало от ожидания и сладкого ужаса. Отец наклонял голову, рука делала плавный взмах — и приходила музыка. Высокие и низкие, то смеющиеся, то плачущие звуки наполняли комнату, и Валя переставала быть сама собой. Она уже не боялась скользкого паркета, она могла бы бежать по нему куда угодно, но по-прежнему оставалась на пороге и не смела приблизиться к отцу, пока он играл. Преклонение перед силой музыки осталось в ней на всю жизнь.
Она рано потеряла родителей: оба погибли в авиационной катастрофе. Разом ушли из ее жизни Ленинград, музыка, веселые шалости в большой солнечной квартире. Она стала жить в детдоме. Постепенно появились друзья, много друзей. Как часто, собравшись все вместе, они думали о будущем! Советовались, спорили… Однако свою судьбу — стать строителем — она выбрала сама. И не жалела об этом…
Валя коснулась пальцами лепестков белозора и оставила цветок на месте: пусть растет, раз уж сумел уцелеть. Может быть, за ним придут и другие.
Уже одно, что белозор вырос здесь, на вечно холодной земле, как-то успокоило ее, показалось добрым предзнаменованием. Не так уж, видно, страшна и сурова эта новая для нее земля со звучным именем Колыма.
* * *
Секретарь комитета комсомола недоверчиво посмотрел на Валю:
— К нам? Работать у нас будете?
Валя подумала: «Сейчас спросит: а сколько вам лет?» Но он не спросил. В других местах почти всегда спрашивали. Сбивал с толку людей Валин рост. Девочки в Братске не зря прозвали ее «карманным бригадиром». И в толпе сколько раз кто-нибудь сердобольный взывал к окружающим: «Осатанели, что ли? Не видите — девочку затолкали совсем!»
— Значит, в Братске работали? — уже с ноткой уважения в голосе продолжал секретарь, заглянув в Валины документы. Она пришла к нему, чтобы стать на учет. — Вот это здорово! Да еще и бригадир комсомольско-молодежной… Сила! — На широком его лице от улыбки расцвели веснушки.
Парень этот сразу расположил к себе Валю. Смешной немножко и, наверное, добрый. Большой, но нескладный, и, похоже, сам себя немного стесняется.
— Вы куда теперь, в общежитие? Идемте вместе, мне тоже надо туда заглянуть. Да, а зовут меня Виктором. Просто Виктор. Не люблю, когда по отчеству…
— И меня можно звать просто Валей, — разрешила она.
Виктор предупредительно открыл перед Валей дверь:
— Прошу!
Управление отделочных работ стояло на самом берегу речушки Каменки, служившей естественной границей города. За ней — только кочковатый бурый луг и далекие желтые отроги сопок.
Чтобы попасть отсюда в общежитие, надо было пройти полгорода. У Вали это заняло бы около часа, но Виктор знал иные, более близкие пути.
Бетонные надежные плиты центральных улиц скоро кончились, и потянулись пружинистые деревянные тротуары шириной в четыре доски. Кое-где доски провалились, в иных местах лезла из-под них ивовая поросль, жухлые пучки мятлика, коричневые лопухи конского щавеля. По сторонам улицы высились двухэтажные деревянные дома. Некоторые опирались на костыли, другие держались стойко, с подчеркнутой старческой бодростью. Окна вторых этажей украшали ящики самой разнообразной формы — самодельные кладовые и холодильники. Здесь, на этих улицах, доживал век первый, черновой вариант города, напоминая о том, что долгая жизнь в камне и бетоне достается не сразу и не без труда.
Они свернули на встречную улочку и поднялись по ней вверх. Тут строилось здание школы, а пока вокруг него лепились времянки разных назначений. Чадила самоварной трубой старая баня, на деревянном крыльце магазина без помехи «соображали на троих» граждане в ватниках и якутских лисьих малахаях. Землю вокруг засыпала коралловая скорлупа вареных крабов.
— Эй, красивая, улыбнись разок! — попросил один «малахай». Валя не обернулась.
— Да что там — красивая, от земли не видно, один нос кверху, — обиделся за товарища второй. — Не те нынче бабы на Колыму едут!
Виктор ускорил шаг:
— Не обращайте внимания. Это так… осколки прошлого и никакие это не колымчане. Приедут весной пароходом, лето проболтаются вот так, не у дел, а осенью, глядишь, опять на палубу лезут. Позорят только город, бичи несчастные!
Валя улыбнулась про себя. Ей понравился гнев Виктора, но она не стала говорить о том, что и на прежних новостройках, где она работала, тоже бывали всякие люди. Наверно, это просто неизбежно…
— Вот теперь я покажу вам настоящий город! — с гордостью сказал Виктор, когда очередная узкая улочка вдруг вынырнула на широкий современный проспект. — Что, разве плох?
Город был хорош, это Валя видела. Ему очень помогало то, что весь он то сбегал со склона, то снова поднимался, уже на следующий. Это спасало его от надоедливого однообразия. Но чем больше Валя смотрела, тем ей все больше казалось, что город этот она уже где-то видела. И даже не раз. Вот, например, такое кафе со сплошными стеклянными стенами было и в Братске, но называлось там «Ангара», а здесь — «Северянка». И вот этот дом с косым приподнятым порталом из рифленого металла тоже напоминает что-то знакомое. Нет, это не в Братске это в Москве стоит похожий дом в одном из арбатских переулков… А где же то, что принадлежит этому городу, только ему одному?
— Так ты, значит, у Большаковой работать будешь? — Виктор совершенно незаметно перешел с колючего «вы» на привычное, располагающее к откровенности «ты».
— Да, ведь это она меня и вызвала сюда, я уже говорила тебе, — приняла его дружеский тон Валя. — Мы с ней вместе работали в Братске, только там у меня была своя бригада. Здесь пока поработаю у нее, а там видно будет…
Виктор вдруг остановился:
— Идея! А что если мы организуем комсомольско-молодежную бригаду и дадим ее тебе? Понимаешь, у нас никак с этим делом не ладится — ребят хороших много, а работают кто где, все больше у стариков. Говорим-говорим об этом на собраниях — и все ни с места. А у тебя уже опыт есть, и вообще…
— Только без «вообще»! — остановила его Валя. — Вот уж не люблю этого слова. И торопиться с таким делом тоже не надо. Я не отказываюсь, ты пойми, но надо же мне осмотреться!
— Ладно, — согласился Виктор, — поработай пока у Большаковой, а там посмотрим.
Вале как-то непривычно было слышать Машину фамилию — точно и не о ней речь. В Братске для всех она была Маша Большая. Во-первых, потому, что кроме нее в бригаде имелась еще и Маша Маленькая, а во-вторых, потому, что в росте Машу и впрямь обогнать было бы трудно. А Валя звала ее еще и Маша-мама за теплоту души. Около нее было надежно и спокойно, а такое дается немногим.
Внезапно Валя спохватилась: Маша, наверное, давно уже ждет ее и беспокоится. После случившегося с Валей в пути ей все кажется, что подругу за каждым углом поджидает несчастье. Она заторопилась и почти уже не глядела по сторонам. Только когда они вышли на главную улицу, Валя невольно опять замедлила шаг.
Улица завораживала. Она стремительно перекинулась через сопку, словно бы рассекая ее надвое. Дома по обеим ее сторонам стояли просторно, вольно. И так же вольно раскинулись, провожая улицу, густые молодые лиственницы, опаленные осенней желтизной. На газонах доцветали среди пышной и необыкновенно зеленой травы розовые цветы. Наверное, дикие. А возле стен домов, за ветром, прятались клумбы и с настоящими садовыми цветами. Они по-своему приспособились к вечной мерзлоте: густой зеленью защищают бутоны от ночного холода, а днем все-таки успевают раскрыться и напомнить людям о лете. Валя на ходу тронула полураспустившийся бутон мака. Настоящий.
