— Подлец ты! Мерзавец ты! Ты что же это с нами сделал?..
И верите ли, все кинулись его колотить… И я! Совершенно непроизвольно это вышло. Нас было человек двенадцать, и колотили мы его не то, что шутя, а даже с большим остервенением: у кого зонтик был — зонтиком, у кого палка — палкой, у кого ничего такого — кулаками… Бегал он от нас, бегал по пляжу — наконец в море. Минут десять еще и в море ему пришлось плавать, пока мы кое-как остыли. Тогда только он в лодку влез… но кто же он оказался, этот студент? Изобретатель! Что-то очень ценное внес в устройство аэроплана. Он мне потом и чертил даже и объяснял, что именно, но я, конечно, и ничего не поняла и забыла. Он и путевку в Балаклаву получил в виде премии… И вот он рискует жизнью из пустого баловства, когда в нем, может быть, целый гений сидит. Ка-ка-я у нас молодежь растет! Какая молодежь — прелесть!.. Она, конечно, не так чувствительна, не так тон-ка, как была молодежь нашего поколения, но черт с нею, с этой чувствительностью и тонкостью. Теперь нужны именно здоровые локти физкультурника, чтобы протолкаться в жизни, а не тонкость. Попробуй-ка с нашей прежней тонкостью обращения попасть, например, в московский трамвай… Ого! Целый день будешь стоять смотреть, как вагоны от тебя уходят… А на подножках висят люди, как яблоки, вот-вот сорвутся… Но они не срываются, — в том-то и штука, — а доезжают такие висячие до следующей остановки и там уже влипают в вагон…
— Где из них делают блинчики с вареньем, — досказал Торопов. — Но ничего, погодите, начали уж подземку делать… разгрузим трамвай. А в Балаклаве, я заметил, очень много котов…
— И все драные, — подхватила Брагина.
— От изобилия рыбы… Вообще бухта там — золотое дно… Но консервные заводы могли бы работать лучше… Вообще я везу богатый материал о постановке рыбного дела на Черноморье.
Тут он внимательно посмотрел на Галину Игнатьевну и бегло на Мартынова и добавил:
— Не понимаю, почему не увязывают наших вещей!
Втиснулся, едва пролез в узкую дверь худой, черный татарин, с бельмом на правом глазу, в рыжей, порванной шапке и с огромнейшим за плечами грязным мешком. Лицо его было сплошь мокро и стеклянно блестело. Он спросил хрипло:
— Есть билет-э?
— Ёхтар-ёхтар (нету-нету), — сказал отправитель. — Через час еще одна машина…
Татарин с бельмом отчаянным движением всего тела сгрузил с себя мешок на пол, уселся на нем, поджав ноги, и стал вытирать с лица пот рукавом тоже мокрой рубахи.
Вползла бесшумно очень согнутая, нищая старушонка с палочкой. Голова в черном платке мелко и часто тряслась, а глаза даже и не просили, а просто глядели с каким-то на всех недоумением, точно видели сон.
Торопов и Брагина от нее отвернулись. Галина Игнатьевна дала ей монетку. Старушонка благодарно дотянулась рукою до пола (ей это было легко) и выползла бесшумно, как и вползла, а за нею вышли и Брагина с Тороповым.
— А я вам и не успел рассказать, Галина Игнатьевна, как я здесь очутился, — прогудел Мартынов. — Я ведь с весны в отпуску и совсем не сюда хотел, а в Мисхор. А вот только пришлось мне ехать к морю с директором тут нового табачного совхоза. Совхоз — совхозом, и средства большие отвалили на его устройство, а вода? В Крыму воды мало, скажем проще: нет воды! А хозяйственные масштабы, как и везде… Однако табак тоже воды хочет… Нужна была на горе большая цистерна для задержки весенних вод, и котлован был у них готов, да лиха беда — цементу не было. Материал, известно, дефицитный… И туда и сюда бедняга кидался, — нет цемента… А у меня есть такой нехитрый состав, — воды не пропускает: мое личное детище… Теперь это уж не секрет, я сделал заявку… Я и имел неосторожность — ляпнул ему. Он в меня и впился… А я человек, как видите, слабый, поддался… Так у него на горе, в его этом совхозе табачном, и проторчал всю весну.
— И котлован сделали? — заискрилась Галина Игнатьевна.
— Не котлован — цистерну… У меня-то опыты с моим составом, конечно, были, но только опыты кабинетные, можно сказать… а тут сразу цистерна на че-ты-ре-ста тысяч ведер… Дерзость! Я бы, если был бы директором совхоза, может быть, и сам не позволил так вот, ни с того ни с чего, такую дерзость какому-то проходимцу. Но директор был молодой парень, казак, очень любил на лошади скакать, прокурор бывший, и ни в каких цистернах ни-чер-та решительно не понимал, и в табаке тоже. Люблю таких, — у них смелость. Крой, говорит, в мою голову!
— Вы и крыли?
— Я и начал… Мне цемента было не нужно, — мне нужен был только купорос и листья сумаха… Но ведь Союзтабак имеет своих инженеров, а инженеры имеют свои знания, а по знаниям этим выходит, что без цемента какая же может быть цистерна? Но время-то идет или нет… Не сделать цистерны, — пропадет год. Запас листьев сумаха там же, на месте, я сделал; привезли купоросу; добыли котлы большие для варки моего снадобья…
— А его все-таки варить надо?
— Да, вот именно. А инженер Табаксоюза шлет бумагу за бумагой: ждать цемента. История… Директор же Красилин, — он маленький такой, но-о бойкий:
— Нечего и ждать, говорит, ни черта не получим… Крой…
И вот нашлись доброхоты, донесли все-таки Полю, что мы варим зелье. Едет он сам на нашу гору… А туда иначе нельзя проехать, как только верхом. А у нас уж сторожа стояли и в бинокль смотрели. Бегут к нам:
— Едет…
Мы сейчас котлы свои за уши да в лес, огни залили, одного парнишку оставили для объяснений, а сами все тоже в лес. Приезжает Поль, — ни-ко-го и ни-че-го… Только котлован, конечно, вырыт, что он и раньше видел, — под цемент, разумеется, а то подо что же?
Сидим мы в кустах в страхе и ужасе, но он в кусты не пошел. Видит, что работы не производятся, — уехал. Тут мы всею партией из кустов выходим с котлами, — рабочие мои объявляют торжественно:
— Когда такое дело, — ночью будем работать, только бы в срок поспеть.
И пошла потеха… Цементу бы сколько на такой бассейнище пошло — бездна! А моим составом всего на два дюйма мы землю в котловане покрыли, камнями — сухою кладкой — заложили, и вот вода пущена… И когда уж вторично этот самый Поль приехал обрадовать совхоз, что, видите ли, хотя цемента еще нет, но уж кам-не-дро-билку ему обещали достать такую, что, как сахар, гранит грызет, никакого гравия на гору возить не надо, и вообще дело в шляпе, так вот, когда приехал он вторично, Красилин ему уж внизу показывает, как по желобам куда угодно на плантации вода течет и посадка табаку вполне обеспечена. И стоило в несколько раз дешевле, чем было ассигновано… Так что, с какой стороны ни кидался кусаться этот Поль, никак Красилина укусить не мог… И сейчас работает себе моя цистерна, и хоть бы что! Ни капли воды из нее в землю не уходит… Даже и мои ожидания превзошла… А я так и не заметил, как отпуску моему пришел конец…
— Бед-ный! — засмеялась Галина Игнатьевна.
Стремительно вскочил мальчишка лет пятнадцати, остроскулый, косоплечий, и голова толкачом и несколько на левый бок, весьма деловито схватил ее корзину, перевернул, вскинул на голову и помчал к двери грузить.
— Куда?.. Зачем опрокинул вверх дном? — испугалась Галина Игнатьевна.
Но мальчишка выдался бойкий, он начал отчетисто выкрикивать, повернув к ней натуженное лицо:
— Зачем разоряться, мадам?.. Что у вас тут? Вино?! Масло постное?! Карасин?! Тут же сами платья!
— Одеколон и за жидкость не считает, — каков! — буркнул Мартынов, забирая кротовьими лапами ее круглую коробку и свой чемодан.
Набережная вся была в утреннем кипении. Двигались кучами купальщики с простынями, перекинутыми через облупленные, голые спины. Мальчишки шныряли с дельфинятами за плечами, — продавали их по два рубля за штуку. В ларьках цветисто отражали солнце бутылки с фруктовыми водами. Камни, лежавшие у самого берега в море, огромные камни — красноватые, с белыми жилами, казались нагретыми до того, что вот-вот расплавятся и растворятся в спокойной воде, слегка ее окровавив.
Шофер с косоплечим мальчишкой споро увязывал сзади машины вещи, а когда заметил подходивших из глубины городка еще двух пассажиров, — корявого кудрявого плотного малого и молодую белолицую женщину в красной повязке, — крикнул им ободряюще:
— Хорошо, что пришли, а то сейчас машину пускаю, — вас бы не ждал.
— Ишь ты, — «пускаю»… Мы бы вас и пешком догнали, велика штука, — отшутился малый.
У этих двух последних пассажиров старенького фиата никакого багажа не было в руках, только палки местной работы, и, держа свою палку прямо перед собою, удалого вида малый, — кепка на бок, открытый лоб, зеленые искорки в веселых глазах, — подошел к громоздкому Мартынову и заговорил сообщительно:
— Три рубля штука, папаша, а… Такую вещь, ее ведь всю сделать руками надо: выстругать — раз, разрисовать всячески — два, и выжечь также… И все это удовольствие за трояк… В чем дело? На тебе трояк, давай сюда палку. И жене своей вот тоже купил… Почему ей без палки? Пускай с палкой ходит на случай чего, — правда, папаша?
