— Совершенно верно.
— Хорошо. И сколько же вы собираетесь у нас пробыть?
— Тут многое будет зависеть от вас, Бегенч Оракович, как будете рассказывать. Конечно, хорошо бы управиться часа за два…
— К сожалению, этого маловато, — озабоченно произнес председатель. — Потом, вы знаете, я спешу: мне срочно надоев райком, а оттуда в Совет Министров. Так что на меня прошу не обижаться.
Он встал, надел шапку и добавил:
— А можно сделать так: пока я езжу, вы познакомитесь с колхозом. А к вечеру встретимся, поговорим.
В поездке по колхозу меня сопровождал заместитель председателя Аннанур Ураев — человек средних лет, коренастый. Одет он был очень скромно: в какие-то серенькие простые брюки и полосатую сорочку. Такого же серого цвета была на нем и летняя шляпа. Словом, ничего начальственного, руководящего в облике Ураева не было. Строгими были только острые, с приподнятыми уголками раскосые глаза, которые говорили о сильной воле и твердом характере зампреда.
— Итак, яшули[4], куда? — уже сидя в машине, обратился ко мне Аннанур.
— Куда хотите, — ответил я, — на ваше усмотрение.
— Давай к горам! — скомандовал он шоферу.
Выехав из колхоза, мы пересекли железную и асфальтированную дороги и взяли строго на юг. Когда автомашина покатилась вдоль глухого забора, ограждавшего завод, навстречу выплыл скромный белоснежный домик, обнесенный низким дувалом.
— Видите этот домик? — спросил Аннанур.
— Да. А что?
— Тут мельница была… Водяная.
— Водяная?! — удивился я, потому что для водяной мельницы место тут самое неподходящее: не было ни реки, ни малейшего намека на то, что она когда-то здесь протекала. — А что за речка была, на которой стояла мельница?
— Карасув. Это она крутила мельницу и давала литров пятьдесят воды. Столько же — соседнему хозяйству. А теперь ничего не дает.
Речка Карасув. Что я о ней знаю? Где-то я читал, что эта горная речка была довольно многоводной. Она поила поля и виноградники предгорного села Баир, давала жизнь столице парфян и окружающей местности. От Копетдага она уходила на север более чем на сто километров, и в древности на этом пути возникло несколько крупных поселений: Овадан, Гулзада и Джейтун.
Река переменила русло, и жизнь там заглохла.
— А теперь откуда берете воду? Ведь ее вам теперь нужно гораздо больше, — спросил я.
— Из канала берем, из скважин берем. Но больше — из канала, — ответил Ураев.
Разговор о воде воодушевил моего спутника.
— Я уже сказал, что мы имели пятнадцать скважин. Ну, что это для нашего хозяйства! На таком пайке все бы у нас засохло. Но у нас есть канал — он проходит по нашей земле. Канал, яшули, это все! Это великое счастье!.. Теперь никто не скажет, что воды не хватает. Есть у нас и перспективы для роста. Теперь мы берем из канала чуть ли не полтора кубометра в секунду!
В это время газик остановился и я онемел от изумления: ослепляя глаза, передо мной сверкало безграничное кружево синеватого, как февральский снег, металла. Это был тепличный комбинат, занимающий площадь в несколько гектаров. Сооружение было невысокое — не выше трех-четырех метров, — но потрясало своим изяществом, блеском, стройностью белоснежных конструкций. Оно чем-то напоминало молодой, в серебристом инее, березовый лесок, озаренный солнечными лучами. Эти лучи уже полыхали на наклонных стеклах прозрачной кровли комбината, разделенного надвое прямым коридором. Сужаясь, он уходил куда-то далеко-далеко… С каждой стороны коридора — просторные делянки для выращивания огурцов и томатов, где с успехом может работать небольшой трактор.
Где-то в глубине комбината, в трепетном синеватом свете, взлетали и рассыпались золотые искры электросварки — строительство предприятия еще продолжалось, хотя все его детали уже стояли на месте.
В одном из пролетов я встретил начальника комбината Ивана Ивановича Анищенко. Насквозь прокаленный солнцем, легкий, подвижный, с темным загаром на живом худощавом лице, он не уходит со стройки до позднего вечера. С этим загаром контрастировала и казалась ярче синева его глаз.
О том, как нелегко построить крупное предприятие, какие тут преграды приходится преодолевать, Анищенко готов рассказывать бесконечно.
— Взять хотя бы котлы, — говорил Иван Иванович. — Нам нужны четыре котла для тепличной котельной. Заказали их в Белгороде. И что же! Прошло несколько лет, а котлов так и не прислали. Куда мы только не писали!… Бумаги, наверно, извели не меньше пуда. И гонцов-толкачей посылали.. А завод до сих пор тянет резину: не отказывает и котлов не присылает.
Иван Иванович замолчал и слегка наклонил голову.
— Впрочем, зачем я об этом, — резко махнул он рукой и выпрямился. — Ведь все равно комбинат мы пустим, и о наших трудностях даже никто потом не вспомнит!
— Как это… без котлов хотите пускать? — спросил я Анищенко, несколько удивленный его оптимизмом.
— Нет, без котлов нельзя! — сказал Иван Иванович. — Зимой в теплицах должно быть тепло, как летом: не ниже 30 градусов. Поставим временные. Штук шесть. Найдем и поставим. Словом, приезжайте в январе, угощу вас свежими огурцами и томатами! И к столу ашхабадцев дадим тонн пятьсот-шестьсот. Но это лишь когда комбинат выйдет на полную мощность!..
И еще одну приятную новость узнал я от Ивана Ивановича. Рядом с тепличным комбинатом колхоз решил построить оранжерею. Значит, появится новая отрасль — цветоводство. Отрасль нужная. Ведь до сих пор торговля цветами находится в руках частников, заламывающих за них бешеные цены, особенно в зимнюю пору и ранней весной.
Услышав слово «оранжерея», я тут же представил себе удивительной яркости бесконечный ковер цветов и косо падающий на них сквозь прозрачную кровлю солнечный свет. Я даже ощутил воздух этой оранжереи — влажный и чистый, как после дождя. И в этом влажном воздухе мне чудились свежие запахи цветущих примул, фиалок, гвоздик, горьковатый аромат хризантем, неповторимое благоуханье чайных роз.
От тепличного комбината мы проехали до лимонария. Хотя до него можно было бы пройти пешком.
Лимонарий — это сад под стеклом. Сад нежный, капризный. Летом он боится жары, зимой — морозов. Поэтому на лето рамы над ним едва ли открыты наполовину. А зимой их даже утепляют и пускают по траншеям тепло парового отопления. Нелегко вырастить подобный сад. Но еще труднее получить высокий урожай. Все это испытал не раз старый агроном, создатель колхозного лимонария Анатолий Иванович Бородин.
Спустившись по ступенькам, мы путешествуем с ним по лабиринту траншей, занятых лимонными деревьями. Каждое из них обильно осыпано плодами зеленого цвета. Но придет декабрь, и каждый плод нальется солнечной желтизной и будет похож на маленькое светило. На некоторых деревьях будет до трехсот и более таких солнц!
Седой, грузный, белобровый Анатолий Иванович неспешно движется по лимонарию и с гордостью показывает свое детище. Иногда он останавливается перед каким-нибудь особо выдающимся питомцем, и я вижу, как агроном прищуривает в улыбке свои добрые голубые глаза.
— Вам бы, дружок, весной приехать, — хлопает меня по плечу Анатолий Иванович. — Какое здесь благоуханье!.. На целом свете нет растения, которое бы издавало такой же приятный, сильный и нежный аромат, как цветущий лимон. Иногда я думаю, что самые волшебные запахи не стоят этого аромата. А чай с лимоном!.. Вот и прощаешь этому саду все его капризы и сюрпризы, и ухаживаешь за ним, как за малым дитем.
Короткий проезд на машине — и мы на колхозном огороде. Ничем не огороженный, он раскинулся вдоль горного кряжа широкой и длинной полосой. Среди лопушистой светло-зеленой листвы много было свежих, изогнутых полумесяцем огурцов.
Рядом с огуречным полем — помидоры. Кругом — ни души. Видать, недавно урожай сняли и поля опустели. Даже сторожа под навесом, где обычно высятся штабеля желтых пустых ящиков, не было. А над широкой долиной, над живым и щедрым ее изумрудом спокойно сияло солнце, синели горы. Только самая близкая к долине гора была бурая, вся в глубоких и резких морщинах и казалась такой сухой, изнывающей от жажды, что при взгляде на нее становилось сухо во рту.
— А теперь куда? В урочище Овадан? — спросил Ураев перед тем, как сесть в газик.
Я не возражал, и мы помчались на север.
Интересного на нашем пути было много, и ничего не хотелось пропустить.
За селом дорога надвое разделила рыжую от песков и пожелтевших трав степь. На некоторых участках дороги дымился битум, лежавший кучами среди ровного песчаного простора. Кое-где его уже старательна утюжил дорожный каток. Потом по обеим сторонам проселка возникли хозяйственные постройки: слева — коровники и птицефабрика, справа — конюшни. Неподалеку от конюшен, на старом темно-синем люцернике, от которого исходил теплый, медовый запах, паслись стреноженные кони. Заслышав шум мотора, они вскинула головы и, навострив уши, долго провожали нас любопытными взглядами.
