Северные склоны Нефтяной горы — это сплошь вышки, вышки, вышки, густой лес вышек. Рассыпаясь по взгорьям и ложбинам, промыслы уходят в солончаки, и далеко, до самого горизонта видны колючие рога вышек.
Бегут по асфальтовым дорогам грузовые машины, мчатся легковые и мотоциклы, ползут гусеничные тракторы, бульдозеры и автокраны. Оставляя в солончаках следы, напоминающие незатейливый узор на пресных лепешках, движутся без дорог от вышки к вышке могучие тягачи, таща за собой на платформах то громадные чаны, то связки длинных труб… В песчаную бурю всю эту торжественную картину труда, все это средоточие жилых кварталов и нефтяных вышек, мастерских и заводов, градирен и подъездных путей заволакивает косо летящая желтая зыбучая мгла. Но жизнь никогда не замирает: здесь добывают, поднимают на дневную поверхность из-под спуда геологических пластов драгоценную вязкую маслянистую жидкость — нефть. Тысячи и миллионы тонн нефти…
Кончится пыльная буря, прояснеет синее южное небо, и снова отчетливо отграничится мир поселка и промысла от бескрайней вокруг пустыни. Мираж ли тому виной или дождевые воды долго не впитываются в засоленную почву, но в ясные дни под знойным солнцем солончаковые степи сияют, как гладь спокойного моря…
Глава третья
Дуй, ветер, дуй, беснуйся…
Не догадываясь, что мать смотрит вслед из окна, Нурджан быстро шел по улице поселка. За третьим домом улица взбегала на пригорок и уже асфальтовой дорогой среди песков вела прямо к промыслу. Тут было совсем недалеко, но идти стало труднее. Буря гуляла на всем просторе между Большим Балханом и Малым. Пески текли густо, будто мутные волны Аму-Дарьи. Между землей и небом летели тучи пыли, нельзя было разглядеть, где асфальт, где бугор, где овраг. Казалось, что прямо на глазах ветер передвигает песчаные холмы, похожие на горбы залегших верблюдов.
«Такого давно не видел! — подумал Нурджан. — Если не знать дороги — заблудишься и погибнешь… Не разобрать, где юг, где север». И правда, солнце сегодня совсем не показывалось. Грузовики еле двигались, освещая путь зажженными фарами. Их свет, издали видный по ночам, желтел теперь, словно затухающие угольки, чуть заметный лишь за несколько шагов от машины.
Медленно шел Нурджан. Ноги утопали в песке, но глубокие ямки следов тут же разравнивал ветер. Ветер упирался в грудь юноши, ветер теребил полы парусиновой тужурки, ветер хлестал по лицу пригоршнями песчинок, ветер качал из стороны в сторону, словно хотел заставить остановиться и лечь.
— Вот проклятый, мстить, что ли, собрался! — вслух сказал Нурджан и не услышал своего голоса в шуме ветра.
Еще вчера стояла теплая погода, и никому не приходило в голову сменить легкую летнюю одежду. Только теперь оценил Нурджан материнскую предусмотрительность.
«Жертвой бы мне стать ради матери! — с улыбкой поклялся он. — Если бы не она, ушел бы в рубашке с короткими рукавами, не подпоясался, не натянул бы сапоги. И кружил бы меня ветер, как перекати-поле. Надень я не шапку с завязками, а фуражку, ветер давно бы унес ее…»
Так размышляя, он то и дело отфыркивался — пыль забивалась в нос и рот, мешала дышать. Хорошо хоть, что на глазах защитные очки с кожаным ободком, но и их часто приходилось протирать.
Юноша не унывал. С трудом вытягивая ноги из песка, он горделиво озирался и думал: «Пусть беснуется непогода, пусть злится ветер, не остановить ему Небит-Дага!»
И верно, работа на нефтяных промыслах шла обычным порядком. Наперекор непогоде сотни расставленных повсюду станков-качалок, около которых почти не было видно людей, неторопливо наклоняли и вновь разгибали журавлиные шеи, будто рассказывали что-то и подтверждали свои слова важными, степенными кивками. Оглядывая безлюдную территорию эксплуатационного участка, нельзя было догадаться о мощном движении нефти, которое совершалось повсюду как бы само собой, без участия человеческих рук, но Нурджан уже год работал промысловым оператором и хорошо знал, что теплая нефть, с силой вытекая из глубин земли, как всегда, бежит по трубам к широким белым резервуарам. У нефтяников так основательно все обдумано, так слаженна их работа, что не только песчаная буря, Думалось Нурджану, но и никакие силы, ни земные, ни подземные, не могут помешать.
— Что только делается! — сказал Нурджан и остановился, чтоб лучше вглядеться в то необыкновенное зрелище, которое будто померещилось ему в песчаном облаке. Буровая вышка, еще вчера грозно высившаяся среди барханов, сегодня была совсем недалеко от дороги.
«А ведь это монтажники сдвинули вышку со старого места, а теперь приостановили работу. Еще вчера говорили, что тридцать восьмую будут передвигать», — подумал Нурджан и пристальнее вгляделся в песчаную мглу, где упрямо высился в вихрях пыли остроконечный силуэт громадной буровой вышки. Теперь Нурджан хорошо различал вокруг застрявшей вышки тракторы вышкомонтажной бригады. Шесть тракторов, видно, тянули ее на тросах за собой, пока их не захватила буря, а седьмой позади фиксировал, то есть натягивал стальной канат, чтобы сорокаметровая громадина не потеряла равновесия. И люди были видны. Они перебегали справа и слева от вышки и тракторов, стараясь закрепить тросы покрепче. Только не слышно было, о чем они кричат друг другу, став спиной к ветру и сложив ладони трубками у губ.
Нурджан в свои девятнадцать лет всем завидовал. Он завидовал кум-дагским нефтяникам, которые закачали воду в земные недра и вторично стали гнать нефть из уже отработанных пластов. Летчикам, которые весной летели над барханами, стараясь закрепить их посевом семян саксаула, черкеза и тамариска. Завидовал и родному отцу, который вот уже год ведет буровую разведку где-то в безводной пустыне… И сейчас он позавидовал вышкомонтажникам, застигнутым бурей врасплох на полпути движения вышки от старого места бурения к новому. «Вот это дело!.. И ведь справятся!»
Ветер взметал веера пыли с гребней барханов и закрывал картину — и снова она будто только померещилась Нурджану.
Он пошел своей дорогой.
Объезжая бригаду вышечников, навстречу Нурджану прополз пятитонный тягач с платформой, на которой были сложены буровые трубы. Толстые скаты платформы оставили глубокий след на песке, а свет фар тягача обагрил пыльное облако. «Трубы придут на место раньше вышки, — подумал Нурджан. — Ах, как зловеще она раскачивалась, но ребята ей не дадут упасть…»
— Вот что такое техника! — сказал он. — Техника — не только ум ученого, но и сила воли, сила рук и сноровки рабочего!..
Эта мысль очень понравилась ему, а еще больше понравилось, как складно она им выражена. Довольный собой, он шел, сильно наклонившись вперед, продолжая разговаривать сам с собой, не замечая теперь ни ветра, ни песка.
Вдруг он очнулся и поглядел по сторонам и, не заметив никого вокруг, удивился. «Кому же я это все рассказываю! — подумал он. — Вот дурак! Сам себя убеждаю…» Но он ошибался. Все, что в последний месяц он говорил вслух, что думал про себя, — все было обращено к Ольге Сафроновой, его сменщице, золотоволосой русской девушке. Встречаясь с ней, он бормотал скучные, обыкновенные слова, какие мог сказать всякий. Зато стоило ей скрыться с глаз, и множество светлых мыслей, множество звучных слов, раньше никогда не приходивших в голову, овладевали им. Его распирало это новое богатство, он часами теперь рассуждал сам с собой в тайной надежде, что придет время, и он все сразу выскажет Ольге.
Курносый «газик» упрямо прохлопал брезентом и скрылся в желтом волнующемся тумане.
— Дуй, ветер, дуй, беснуйся… — прошептал Нурджан.
Это было похоже на стихи, только вторая строчка не получалась. Но она должна была появиться. Ведь пришла же откуда-то первая. И Нурджан упрямо повторял:
— Дуй, ветер, дуй, беснуйся…
Глава четвертая
Шутливый разговор с начальством
— Товарищ Атабаев, с кем это ты споришь? — Нурджан резко обернулся и увидел Айгюль Човдурову, начальника своего участка. В синем кителе, в синих штанах, заправленных в ботинки, в защитных очках, она показалась ему очень красивой: настоящая женщина нового мира, мира атомной энергии и коммунизма. Зато стоявший рядом с ней парень-великан, подпоясанный зеленым кушаком поверх желтой рубахи, выглядел просто увальнем. Пораженный его мощным сложением, Нурджан даже забыл, о чем его спросила Айгюль, и молча погрузился в созерцание Огромные ноги, словно столбы, широченная, открытая всем ветрам грудь, на каждом плече можно усадить по человеку, шея похожа на ступу… И эту невиданную фигуру увенчивало ничем не примечательное, а главное, совсем юное лицо со лбом, заросшим жесткими черными волосами, с маленькими, глубоко сидящими глазками, плоским, будто придавленным носом. Он стоял в шапке-ушанке, опустив плечи, и буря была ему нипочем, он ее будто и не замечал. Весь его вид говорил, что он только что прибыл из дальнего, заброшенного где-то в песках аула.
