— Сильно, а?! — в радостном захлебе воскликнула Светлана.
Он посмотрел на нее, рассмеялся:
— А кто орал «мама»?
Она взвизгнула, кинулась к нему, прижалась горячим телом, и тогда он рванул на ней кофточку, и они повалились на мятое-перемятое сено.
Она сама потом не могла понять, почему так яростно и торопливо все свершалось, будто они боялись — их мог кто-то застать или отогнать одного от другого... А когда обессилели, удивились, что гроза давным-давно прошла и в синем, еще не до конца загустевшем небе над тем местом, где была разобрана крыша, мигают розовые и желтые звезды...
Найдин стоял на крыльце дома, опираясь на палку, держа в руках фонарь «летучая мышь». Он не спустился с крыльца, ждал, пока Антон откроет ворота, заведет Ворона, и только когда конь оказался во дворе, сам пошел к небольшой конюшне. Найдин поднял фонарь, чтобы свет из него упал на лицо Антона. Горящие зеленью, ядовитые глаза блеснули. Найдин неожиданно проворно вскинул палку и со всего маху, точно саблей, ударил Антона по плечу. Как он не перебил ему тогда ключицу — одному богу ведомо! Антон отлетел к воротам, но сознания не потерял. И все обрушилось в Светлане: отец перестал быть отцом, впервые в ней вспыхнула злоба к нему. Он поднимался по ступеням, и те хрустели, как человеческие кости, под его ногами. Когда он поравнялся с ней, Светлана тихо и злобно сказала:
— Ты зверюга! Я тебя не боюсь.
Он прошел мимо нее в дом, но дверей за собой не закрыл. Она сбежала с крыльца, чтобы помочь Антону, но тот уже сам поднялся.
— Постой,— сказала она.— Я с тобой.
Антон ничего не ответил, да ей и не нужен был ответ. Она знала: Антон — ее и они должны быть рядом, никто не может стать ей в этом помехой. Они дошли до его дома. Мать Антона уже спала — наверное, привыкла, что сын приходит поздно.
— Пойдем в твою комнату,— сказала Светлана.
Она сама слазила в подпол, принесла льда, растерла им плечо Антона, потом погасила свет, и они вместе легли в постель.
Их обоих разбудило солнце. Судя по всему, было уже поздно, плечо у Антона распухло, он едва сдержался, чтобы не застонать от боли, но Светлана потянулась к нему в счастливом забвении.
Когда Светлана вскочила с постели, то увидела: по улице шла девчонка и гордо размахивала «Спидолой», гремевшей джазом на весь белый свет. Рядом с калиткой стояла двуколка Найдина.
— Отец приехал,— сказала Светлана.
— Ладно,— кивнул он и потянулся к одежде.
Комната матери Антона и горница были на другой половине, их отделяли сени, где стоял умывальник.
— Пойдем вместе,— сказала Светлана, когда они привели себя в порядок.
Антон приложил палец к губам, тихо подошел к дверям горницы, прислушался: за дверью раздавались голоса.
В Третьякове ведь ничего не утаишь, здесь все друг про друга знали. Светлане было известно о прошлом отца больше по рассказам третьяковских обывателей: почему он опять оказался в городке, где родился и рос мальчишкой, хотя у него была квартира в Москве. Найдин вернулся в родимый дом, где проживал его брат — бедолага и пьяница. В сорок седьмом году брат помер, а пришедший в ветхость домик Найдин благоустроил, поселился в нем с молодой женой. Светлана берегла ее фотографию — лицо веселое, приветливое; статная женщина, даже на карточке можно было понять, что под военной формой у нее стройное тело. Светлана слышала от многих пожилых людей: ей, наверное, нельзя было рожать, вроде бы даже врачи ее предупреждали, но она посчитала — здесь, в степном городке, за три года набралась сил, а женщине без детей худо, вот и решилась. Светлана допытывалась об этом у отца, но тот вспоминать о смерти матери не хотел, хмурился, а то, бывало, и прикрикнет.
Но совсем не об этом раздумывала Светлана, стоя перед закрытой дверью. Она знала, что когда во второй раз надолго исчез из Третьякова отец Антона, боцман Вахрушев — уехал к морю, пропал и вестей от него не было никаких,— Найдин пришел к Надежде Ивановне и сказал: плюнь ты на своего непутевого, давай поженимся, мне одному плохо, а тебе и того горше. Та ответила, я своего после войны три года ждала и теперь подожду. Светлана потом, конечно, поняла: к тому времени Надежда Ивановна мужа своего не любила, да и не могла любить, но такой у нее был многострадальный характер, фатальная верность утвердилась с детства, хоть поступала противно разуму своему и даже совести, ведь красивой была она женщиной. Когда сватался Найдин, ей только-только тридцать пять исполнилось, тяжкая работа на заводе да вечные тревоги по мужу и Антону состарили ее.
Светлана взяла Антона за руку и смело отворила дверь, шагнула вперед, чуть ли не задыхаясь от собственной гордости. Они стояли на домотканом половике, а мать Антона и Найдин сидели за круглым столом под желтым абажуром с кистями. Стол был застелен бархатистой ковровой скатертью — ни у кого такой во всем Третьякове не было,— ее Вахрушев-старший привез из плавания. Найдин и Надежда Ивановна пили чай. Петр Петрович раздувал запавшие щеки и, сложив губы трубочкой, дул на блюдце; он и бровью не пошевелил, когда Светлана и Антон вошли в комнату, отпил из блюдца, сказал:
— А меды нынче душистые будут. Такого разнотравья давно уж не наблюдалось.
Он все же был здешний, третьяковский, и многое чего знал такого, о чем сверстники Светланы понятия не имели.
У Надежды Ивановны на какое-то время возник испуг в глазах, она метнула быстрый взгляд на Антона и Светлану и, вздохнув, сказала:
— Садитесь чай пить... Вам ить к двенадцати в школу. Экзамен, стало быть.
— А экзамен,— сказал Найдин,— они, почитай, сдали.
В зеленых глазах его мелькнул желчный отблеск.
— Давай, Антон, будем пить чай,— просто сказала Светлана.
Она села к столу, с привычной проворностью налила ему, себе, потянулась к ватрушкам, с удовольствием откусила и, перехватив сверлящий взгляд отца, сказала:
— Ты чем-то недоволен, папа?
Но Найдин не ответил, и тогда заторопилась Надежда Ивановна.
— Да вот, Петр Петрович, стало быть...— А дальше так и не нашлась, что сказать.
Найдин усмехнулся, достал носовой платок, обтер свою отполированную до черноты голову, на которой выступили редкие капли пота, сказал:
— Можете расписаться хоть сегодня. Я с загсом улажу.
— Мы тебя об этом, отец, не просили. Да и мне — семнадцать. Кто будет нарушать закон?
— Антону восемнадцать,— ответила мать слишком уж торопливо.
Найдин спрятал платок в карман и резко отодвинул от себя чашку.
— Ну, дак и хрен с вами,— неожиданно сказал он.— Как хотите, так и живите. Учишь вас, учишь, а вы...
Светлана рассмеялась, хотя ей вовсе не было смешно, но она так смеялась, что даже, хоть и не к месту было, а мать Антона невольно улыбнулась.
— Что ты, Светочка? — проговорила она.
— Нет, вы поглядите на него, на комдива этого, поглядите! И пусть он вам скажет: сколько маме моей было лет, когда он ее к себе увел. Она ведь так и умерла нерасписанной с ним.
Петра Петровича Найдина вроде бы ничем нельзя было пронять, а тут как открыл рот, так и закрыть не смог, и снова вся его голова заблестела потными каплями. Надежда Ивановна испугалась и замахала обеими руками:
— Да бог с тобой, Светочка... Да что же это ты...
Найдин посидел молча, так же молча встал, пошел к двери, было слышно — отъехала от ворот двуколка.
Светлана, прижав руки к лицу, упала на стол и разрыдалась громко и безутешно, ей и в самом деле сделалось страшно, по-настоящему страшно, она любила отца, и то был первый бунт ее против него.
Светлана без особых трудов добралась от аэропорта к автобусной станции, или, как ее тут величественно называли, «Автовокзалу».
На скамьях подле просторного, со стеклянной стеной здания сидело много всякого народа. Пассажиры чутко прислушивались к разносившемуся из нескольких динамиков голосу дикторши, которая то и дело объявляла о посадке на такой-то платформе в автобус. Светлана прошла в кассовый зал, направилась к окошечку с надписью «Третьяков». Из расписания вычитала, что попала в перерыв: автобуса не будет часа два. Она вздохнула — придется ждать.
— Если в Третьяков, можем доставить,— услышала она рядом вкрадчивый голос.
Опираясь на барьер, помахивая круглым брелоком с ключами, стоял невысокий человек, скуластый, с белыми лохматыми бровями, из-под которых поглядывали маленькие веселые глаза; сам он был весь какой-то остренький: тонкий нос, небольшой, выдвинутый клинышком, подбородочек и тонкие усики над тонкой губой. Человек показался ей удивительно знакомым, но она не могла сразу вспомнить, кто он. Пока соображала, что ответить, он сам узнал ее и пискляво крикнул:
— Светка! Ты, что ли?!
Из-за этого неожиданного писка она и узнала его: Сережка Кляпин, ее соученик по школе, она никогда его не вспоминала, да вроде и не за что было вспоминать, в классе училось около тридцати человек, разве всех удержишь в памяти, но Кляпина вспомнила и удивилась.
