– До свиданья, – сказал Шурка.
Егор вышел; слышно было, как он осторожно спустился с высокого крыльца, прошел по двору, скрипнул калиткой и на улице негромко запел:
И замолчал.
Бабка задумчиво и горестно смотрела в темное окно. Шурка перечитывал то, что записал за Егором.
– Страшно, Шурка, – сказала бабка.
– Летают же люди…
– Поедем лучше на поезде?
– На поезде – это как раз все мои каникулы на дорогу уйдут.
– Господи, господи! – вздохнула бабка. – Давай писать Павлу. А телеграмму анулироваем.
Шурка вырвал из тетрадки еще один лист.
– Значит, не полетим?
– Куда же лететь – страсть такая, батюшки мои! Соберут потом триста грамм…
Шурка задумался.
– Пиши: дорогой сынок Паша, посоветовалась я тут со знающими людями…
Шурка склонился к бумаге.
– Порассказали они нам, как летают на этих самолетах… А мы с Шуркой решили так: поедем уж летом на поезде. Оно, знамо, можно бы и теперь, но у Шурки шибко короткие каникулы получаются…
Шурка секунду-две помешкал и продолжал писать: «А теперь, дядя Паша, это я пишу от себя. Бабоньку напугал дядя Егор Лизунов, завхоз наш, если вы помните. Он, например, привел такой факт: он выглянул в окно и видит, что мотор горит. Если бы это было так, то летчик стал бы сшибать пламя скоростью, как это обычно делается. Я предполагаю, что он увидел пламя из выхлопной трубы и поднял панику. Вы, пожалуйста, напишите бабоньке, что это не страшно, но про меня – что это я вам написал – не пишите. А то и летом она тоже не поедет. Тут огород пойдет, свиннота разная, куры, гуси – она сроду от них не уедет. Мы же все-таки сельские жители еще. А мне ужасно охота Москву поглядеть. Мы ее проходим в школе по географии и по истории, но это, сами понимаете, не то. А еще дядя Егор сказал, например, что пассажирам не даются парашюты. Это уже шантаж. Но бабонька верит. Пожалуйста, дядя Паша, пристыдите ее. Она же вас ужасно любит. Так вот вы ей и скажите: как же это так, мама, сын у вас сам летчик, Герой Советского Союза, много раз награжденный, а вы боитесь летать на каком-то несчастном гражданском самолете! В то время, когда мы уже преодолели звуковой барьер. Напишите так, она вмиг полетит. Она же очень гордится вами. Конечно – заслуженно. Я лично тоже горжусь. Но мне ужасно охота глянуть на Москву. Ну, пока до свиданья. С приветом – Александр». А бабка между тем диктовала:
– …Поближе туда к осени поедем. Там и грибки пойдут, солонинки какой-нибудь можно успеть приготовить, варенья сварить облепишного. В Москве-то ведь все с купли. Да и не сделают они так, как я по-домашнему сделаю. Вот так, сынок. Поклон жене своей и ребятишкам от меня и от Шурки. Все пока. Записал?
– Записал.
Бабка взяла лист, вложила в конверт и сама написала адрес:
«Москва, Ленинский проспект, д. 78, кв. 156.
Герою Советского Союза Любавину Павлу Игнатьевичу.
От матери его из Сибири».
Адрес она всегда подписывала сама: знала, что так дойдет вернее.
– Вот так. Не тоскуй, Шурка. Летом поедем.
– А я и не тоскую. Но ты все-таки помаленьку собирайся: возьмешь да надумаешь лететь.
Бабка посмотрела на внука и ничего не сказала.
Ночью Шурка слышал, как она ворочалась на печи, тихонько вздыхала и шептала что-то.
Шурка тоже не спал. Думал. Много необыкновенного сулила жизнь в ближайшем будущем. О таком даже не мечталось никогда.
– Шурк! – позвала бабка.
– А?
– Павла-то, наверно, в Кремль пускают?
– Наверно. А что?
– Побывать бы хоть разок там… посмотреть.
– Туда сейчас всех пускают.
Бабка некоторое время молчала.
– Так и пустили всех, – недоверчиво сказала она.
– Нам Николай Васильевич рассказывал.
Еще с минуту молчали.
– Но ты тоже, бабонька: где там смелая, а тут испугалась чего-то, – сказал Шурка недовольно. – Чего ты испугалась-то?
– Спи знай, – приказала бабка. – Храбрец. Сам первый в штаны наложишь.
– Спорим, что не испугаюсь?
– Спи знай. А то завтра в школу опять не добудишься.
Шурка затих.
Леля Селезнева с факультета журналистики*
На реке Катуни, у деревни Талица, порывом ветра сорвало паром. Паром, к счастью, был пустой. Его отнесло до ближайшей отмели и шваркнуло о камни. Он накрепко сел.
Пора была страдная. В первые же три часа на той стороне реки скопилось машин двадцать с зерном. И подъезжали и подъезжали новые. И подстраивались в длинную вереницу «ЗИЛов», «ГАЗов»… В объезд до следующего парома было километров триста верных. Стояли. Ждали.
Председатель Талицкого сельсовета Трофимов Кузьма, надрываясь, орал в телефон:
– А что я-то сделаю?! Ну!.. Да работает же бригада! А? Всех послал, конечно!.. А я-то что могу?! – Бросал трубку и горько возмущался: – Нет, до чего интересные люди!
Тут же, в сельсовете, сидела молоденькая девушка из приезжих и что-то строчила в блокнот.
– Я с факультета журналистики, Леля Селезнева, – представилась она, когда пришла. – А сейчас я к вам из краевой газеты. Что вы предприняли как председатель сельсовета? Конкретно!
Замученный Трофимов посмотрел на нее, как на телефонный аппарат, закурил и сказал:
– Все предприняли, милая девушка.
Леля села в уголок, разложила на коленках блокнот и принялась писать. Она была курносая, с красивыми темными глазами, с короткими волосами, в непомерно узкой юбке.
Трофимов все кричал в телефонную трубку. Леля строчила. Потом Трофимов вконец озверел, бросил трубку, встал, злой и жалкий.
– У меня будет такая просьба, – обратился он к Леле. – Кто будет звонить, говорите, что я уехал на реку. Когда сделают паром – черт его душу знает.
Леля села к аппарату и стала ждать звонка. Телефон зазвонил скоро.
– Да, – спокойно сказала Леля. – Слушаю вас.
– Кто это?
– Это Талицкий сельсовет.
– Трофимова!
– Трофимов ушел на реку.
– Купаться, что ли? – Человек на том конце провода не был лишен юмора.
Леля обиделась.
– Между прочим, момент слишком серьезный, чтобы так дешево острить.
Человек некоторое время молчал.
– Кто это говорит?
– Это Леля Селезнева с факультета журналистики. С кем имею честь?
Человек на том конце положил трубку. Пока он нес ее от уха до рычажка, Леля услышала, как он сказал кому-то:
– Там факультет какой-то, а не сельсовет.
У Лели пропало желание отвечать кому бы то ни было. Она опять села в уголок и продолжала писать статью под названием «У семи нянек дитя без глазу». Еще в районе она узнала, что в Талице сорвало паром и что на той стороне скопилось огромное число машин с хлебом. Узнала она также, что талицкий паром обслуживают три района, и заменить старый трос, которым удерживался паром, новым никто, ни один из районов, не догадался.
Опять звонил телефон, Леля не брала трубку. Она дошла до места в своей статье, где описывала председателя сельсовета Трофимова. «…Это один из тех работников первичного звена аппарата, которые при первом же затруднении теряются и „выходят в коридор покурить“».
Статья была злая. Леля не жалела ярких красок. Ювеналов бич свистел над головами руководителей трех районов. Зато, когда она дошла до места, где несчастные шоферы, собравшись на той стороне у берега, «с немой тоской смотрят на неподвижный паром», у Лели на глаза навернулись слезы.
Телефон звонил и звонил.
Леля писала.
В сельсовет заглянула большая потная голова в очках.
– Где Трофимов?
– Ушел к парому.
– Я сейчас только с парома. Нету его там.
Голова с любопытством разглядывала девушку.
– Я извиняюсь, вы кто будете?
– Леля Селезнева с факультета журналистики.
– Корреспондентка?
– Да.
– Приятно познакомиться. – В комнату вошел весь человек, большой, толстый, в парусиновом белом костюме, протянул Леле большую потную руку. – Анашкин. Заместитель Трофимова.
– Что с паромом?
– С паромом-то? – Анашкин грузно сел на диван и махнул рукой, причем так, что можно было понять: нашумели только, ничего особенного там не произошло. – Через часок сделают. Канат лопнул. Фу-у!.. Ну как, нравится вам у нас?
– Нравится. Значит, паром скоро сделают?
– Конечно. – Анашкин вопросительно посмотрел на Лелю. – Вы где остановились-то?
– Нигде пока.
– Так не годится, – категорично заявил Анашкин. – Пойдемте, я вас устрою сначала, а потом уж пишите про нас, грешных. Как вас, Лиля?
– Леля.
– Леля… – Анашкин молодо поднялся с дивана. – Хотел дочь свою так назвать… но… жена на дыбошки стала. Красивое имя.
– Я не понимаю…
– Хочу устроить вас пока. Пойдемте ко мне, например… Посмотрите: понравится – живите сколько влезет.
