– Как нет? Что вы голову морочите? Когда я слышу слева бой! Была связь! Вызывайте! Вызывайте!
– Волга, Волга, Волга… Волга, Волга… Товарищ полковник, Волга молчит.
– Та-ак! Держать связь с Максимовым! Телефонист, штаб дивизии. Быстро!
Офицеры расступились перед полковником. Он опустился на дно окопа, выхватил трубку из рук телефониста, произнес коротко:
– Иверзева!
Молчание.
– Товарищ Первый, докладывает Второй. Максимов у Белохатки. Есть опасность окружения. С Бульбанюком связи нет! Полагаю, для связи надо послать людей. Поздно? Почему поздно, товарищ Первый? Да, да! Идут бои. Слышно. Что вы говорите? Отзываете? Кого? Всех? Меня? Не слышу, товарищ Первый!
– Товарищ полковник! – закричал радист. – Ромашка пошла. Максимов пошел! Огня! Огня! Огня просит. По Белохатке огня!
– Ракеты! – сказал кто-то из офицеров.
В ту же минуту Кондратьев заметил далеко слева над лесами круглые неясные пятна – они выплывали в небо и мгновенно гасли там. Четыре ракеты. Короткое затухающее мерцание – и вновь четыре мутных пятна возникли в небе. Это был сигнал Бульбанюка… А может, немецкие это были ракеты?
– Огня! Максимов просит огня! – повторял радист. – Передаю! Огня! Огня! Просит огня!
Гуляев опять заговорил в трубку:
– Товарищ Первый, Максимов пошел. Сигнал Бульбанюка. Просит огня! Что-о? Не слышу! Не слышу! Что-о! Не открывать огонь? Почему? Вы не поняли. Батальоны пошли, просят огня! Сигнал! Я открываю огонь! – И, прикрыв ладонью трубку, скомандовал: – Артиллеристы! Из артполка! Давай!
– Цель номер четыре! – запели голоса офицеров.
– Отставить? Что-о? – закричал Гуляев, порывисто наклоняясь к аппарату. – Не могу понять! Не открывать огонь? Это ваш приказ? Что? Мне?.. В дивизию?..
И скомандовал вдруг охрипшим голосом:
– Огонь не открывать! Огонь не открывать!
А за лесами одна за другой, как бы требуя и настаивая, рождались туманные вспышки ракет, и радист безостановочно повторял:
– Огня! Огня! Максимов просит огня!
Никто ничего не понимал… Кондратьев чувствовал, что у него холодеют кончики пальцев, трудно и тесно стало дышать. Почему, почему, почему не открывать огонь?
Где-то слева в тумане сверкнула искра, как будто там ударили по кресалу, и в глубине парка с опадающим грохотом разорвался снаряд. Из низины щупающими очередями забили пулеметы.
– Идите ко второму орудию, – приказал Борис Ерошину. – Вдвоем нам делать тут нечего. И запомните: без приказа не стрелять!
– Кольцо, да? – подавленно спросил Ерошин. – Неужели кольцо?
Он подчеркнуто старательно козырнул и зашагал через кусты, странно пружиня ноги, не пригибаясь, как будто смелостью этой хотел искупить недавнюю свою растерянность.
Борис раздраженно крикнул:
– Бегом!
Ерошин ускорил шаг, побежал. Бориса раздражали его неопытность, наивная, неуклюжая молодость, его неумение понимать все с первого слова.
Немецкие пулеметы, уже не переставая, работали в низине, трассы летели оттуда, врезались в землю возле площадки орудия. Стрельба в низине усиливалась, в нее влились тонкие строчки автоматов; тяжелые мины стали рваться на улочках деревни – дважды со скрежетом сыграл шестиствольный миномет.
Вся низина и река в ней были затянуты серым туманом, там происходило движение: впереди, как бы ощупью, приближаясь, тихо рокотали моторы то ли автомашин, то ли бронетранспортеров. Этот же звук, и выстрелы, и угадываемое на слух движение были справа и, кажется, слева, за спиной, и Борис понял, что это действительно суживалось колечко, через которое пролезть надо было головой. Как ни был расчетлив Бульбанюк, как ни считался он осмотрительным, свершалось то, что не было предопределено.
– Это не танки, – сказал один из сержантов Березкиных (не то Николай, не то Андрей, Борис так и не научился их различать), – танки не так… – И быстро посмотрел на Бориса – в глазах светились горячечные огоньки.
Никто ему не ответил, все смотрели в туман, туда, где был мостик. Эти почти незнакомые Борису люди в запачканных глиной шинелях, с воспаленными лицами вдруг ощутимо ближе стали ему сейчас; двое солдат ненужно протирали чистые снаряды, большие руки, натруженные за ночь, тряслись, наводчик Вороной, молчаливый человек лет сорока, оглядывался на Бориса вопросительно и пристально.
Торопливо сдваивая, заработала скорострельная пушка. Прерывистые трассы возникли из тумана уже у самой реки; там, где был мостик, низкий силуэт выдвинулся к берегу, и второй появился в белой мгле рядом.
– Бронетранспортеры, – сказал Березкин. – Это они…
Смутные живые фигурки забегали по берегу, близко рассыпались автоматные очереди, несколько человек, разбрасывая на бегу вспышки, тенями замелькали через мостик. И тотчас Борис услышал, как зачастил, захлебываясь, «максим» на околице.
Ду-ду-ду… а-а-а! – послышалось оттуда смешанное и протяжное.
– По левому бронебойным! Наводить точнее! Огонь!.. – крикнул Борис, ощущая жгучий азарт: «Смазать, смазать его с первого снаряда».
Он не смазал бронетранспортер ни после первого и ни даже после второго снаряда – бронебойные, прочерчивая линии высоко над силуэтами, терялись в тумане. Туман изменял расстояние. Борис трижды снижал прицел и, когда после шестого снаряда заметил, что там, возле мостика, туман порозовел, крикнул с злым весельем:
– По… правому!..
Но расчет медлил. Сдвинув фуражку со вспотевшего лба – звенело в ушах, – Борис оглянулся и увидел: Березкин, только что стоявший в двух шагах от него, почти вплотную к орудию, сидел на станине, позеленев лицом, одними белыми губами странно улыбался, зажимая согнутой окровавленной рукой плечо, точно нашел и испуганно прихлопнул что-то.
– Что? Задело? – крикнул Борис. – Задело? Дуй в штаб батальона! Там – перевязку!
Он уже не обращал внимания на Березкина, который, не отнимая руки от плеча, бежал по парку, и, увидев, что справа движущийся силуэт выбрасывает пучки огня и белые пунктиры, перекрещиваясь, летят прямо в лицо ему, крикнул:
– По правому!.. Два снаряда, огонь!..
У мостика розовое дважды смешалось с ярко-красным и сразу опало.
– Огонь! Три снаряда, ог-гонь!..
Теперь ему показалось, что впереди все стало багровым – не то мостик горел, не то бронетранспортеры. Гулкое дудуканье крупнокалиберных пулеметов уже не заглушало беспорядочной автоматной трескотни, и это «ду-ду-ду» было справа и слева в тумане, но не там, около мостика.
Что-то весомо задело по козырьку Бориса, и он, удивленный, увидел возле него срезанную пулей мокрую веточку.
– Товарищ капитан!.. Пригнитесь! Пригнитесь! Не видите?
Сзади сильно дернули Бориса за рукав, он быстро повернулся и в упор встретился со встревоженным широкоскулым лицом Жорки.
– Ты что?
– Пригнитесь, товарищ капитан! Сейчас Бульбанюка возле штаба обстреляли. Снайперы где-то в деревне сидят. По парку бьют! – И Жорка возбужденно засмеялся. – К вам бежал – лупанули, бродяги, по мне. Со всех сторон бьют!..
– Как у Бульбанюка?
– Колечко, товарищ капитан! Сейчас огня из дивизии собирается просить, а Орлов говорит: рано!
– Верно, пожалуй, рано! Пусть увязнут. Иначе не стоило заваривать всю кашу, – ответил Борис, ладонью вытирая пот на лбу, на щеках.
– Смотрите-ка! Никак наша пехота драпанула? – проговорил полуутвердительно Жорка и лег грудью на бруствер, длинно сплюнул: – Ей-богу, огонь бы по ним открыл!
Было видно отсюда, из парка, как от берега реки, поочередно возникая, бежали к деревне размытые в тумане фигурки, разбрызгивая светящиеся пунктиры в разные стороны, а с того берега доносилось лихорадочно и глухо: ду-ду-ду… ду-ду-ду-ду…
– Какой… «наша»! – сказал Борис и выругался. – Вороной! Видишь? Четыре снаряда… беглый… огонь!
Разрывы легли перед этими фигурками, туман смешался с дымом – ничего не стало видно. И вдруг ближе разрывов, шагах в ста от орудия, как из земли выросли несколько человек – бежали, низко опустив винтовки, нагнув головы, прямо на огневую позицию к окраине парка.
– Говорил, наши драпают, – повторил Жорка и вскочил на бруствер. – Куда они? Стой, славяне!..
В это же мгновение, опаленный внезапной злостью к этим бегущим людям, Борис, перекосив лицо, прыжком перемахнул через бруствер, бешено выхватил ТТ, бросился навстречу им со стиснутым пистолетом в потной руке, закричал непрекословно и неумолимо:
– Сто-ой! Наза-ад! Рас-стреляю первого! Наза-ад!
Жорка, бледный, с острым, отрешенным выражением лица, бежал в двух шагах за капитаном, щелкнув затвором немецкого автомата. Люди не останавливались. Борис увидел дикие пустые глаза, жадно, широко открытый от дыхания рот у переднего солдата, вскинул руку.
– Сто-ой! – закричал Борис и выпустил две пули над головой переднего. – Куда драпаете, защитники Родины! Наза-ад! В траншею! Наза-ад!
