Что же должен был чувствовать Володя, когда у него на глазах дети бросались навстречу родным, приемные отцы и матери увозили с собой мальчиков и девочек?. Наверное, он с ребячьей непоследовательностью боялся появления своих родных («все равно меня будут бить») и вместе с тем ждал их прихода. Но все-таки боязнь была сильней, раз он продолжал скрывать свое имя. Скрывал не год, не два, а целых семь лет. Назвал себя настоящим именем, только когда его из детского дома направили учиться в дорожно-механический техникум. Теперь он все чаще стал задумываться — как бы найти родителей? Окончив техникум, сразу нее принялся разыскивать их. На беду, он забыл, как называется город, откуда он убежал. Дети часто не помнят названия местности, где они жили, но у многих из них в памяти отчетливо сохраняются приметы станции или вокзала, где они потерялись. Один из таких потерявшихся мальчиков — Толя. Скуратов — тоже не знал названия той станции по Курской дороге, где он двадцать четыре года назад расстался с матерью. Но хотя ему и пяти лет не было, он запомнил длинное одноэтажное здание вокзала, подоконник возле двери, на котором он заснул в ожидании мамы, и будочку с газированной водой на привокзальной площади, где он бродил за руку с милиционером, когда искал свою маму. Анатолий, уже взрослый, нарочно поехал туда, чтобы проверить: не ошибся ли он, здесь ли это произошло? Пришел на вокзал, отыскал то окно, где когда-то заснул, ту будочку на привокзальной площади… Все было таким же, и по-прежнему не было матери.
Володя Ефимов не обладал такой наблюдательностью. Пожар запечатлелся в его памяти навсегда, а вот приметы станции, с которой он уехал, от него ускользнули. Он только понимал, что жил где-то в Московской области. Но Московская область велика, и почти на каждой станции, в каждом городе живут люди по фамилии Ефимовы. Точных сведений не было, и потому родных Владимира Ефимова найти не удалось, официальный поиск пришлось прекратить. Вот когда он ощутил всю непоправимость своего детского поступка! Путь возвращения в семью был для него отрезан.
Прошло еще несколько лет, Владимир женился, у него появились дети, но желание найти родителей не остывало. Услышав радиопередачу, в которой велись поиски по детским воспоминаниям, он ухватился за новую возможность увидеть мать, сестру и написал в «Маяк».
«Все произошло чисто по моей вине», — подчеркивал он. Действительно, он по собственной воле ушел из родного дома, но можно себе представить, как трудно было ему в семье, если он сам обрек себя на сиротство. Нет, все-таки не «чисто по его вине» таким драматическим было его детство. Рядом с той любовью к детям, которой переполнены тысячи и тысячи родительских писем, жестокость отца Володи особенно резанула меня. И несмотря на то что случай с Володей не по всем статьям подходит к нашим поискам, все же по его письму, некоторое время пролежавшему в «папке сомнений», я объявила розыск. Ведь сломалось его детство в годы войны. В то время было так много потерявшихся детей, что судьба его не была исключительной и особого внимания не привлекала — еще один мальчишка появился в детском доме. Те же обстоятельства военного времени помешали и матери Володи разыскать внезапно пропавшего сына. Помочь их встрече через двадцать два года могли одни только детские воспоминания Владимира. Для поиска по радио их было достаточно, и я почти не сомневалась в успехе. Так оно и вышло. Через три недели Владимир Ефимов прилетел из Молдавии и встретился с матерью и сестрой, которую он сразу узнал по следам ожогов на лице.
«Маму я не представлял, ведь прошло столько лет. II я сильно изменился. Маленьким был русый, полный, а сейчас потемнел и похудел…»
От матери Владимир впервые услышал, что воспитывал его не родной отец, а отчим, который «со всеми был очень груб». А родной его отец погиб в финскую войну, когда Володе было всего два года.
После отъезда Ефимовых Лидия Ивановна Стишова[3] подарила мне магнитофонную запись голосов Владимира и его матери. И у меня в комнате зазвучала их радость.
Дольше всех не расстаются с надеждой найти дочь шли сына, конечно, матери. Отцы, может быть, как люди более рациональные, раньше смиряются с утратой. Но я заметила: если сын найден, то благодарственное письмо большей частью пишет отец, как глава семьи.
Чтобы не обидеть отцов, прибавлю, что они, как и матери, умеют находить самые душевные слова признательности:
«Низкий поклон всем, кто обогрел, вырастил и воспитал нашего сына.
Отец Буриков»
«Благодарю всех тех людей, которые в течение двадцати шести лет растили, воспитывали моего сына и помогли ему… С уважением большим к этим людям
отец Волков»
О неутешном отце рассказали мне в Лодейном Поле, на реке Свирь. Когда война подошла к самому городу и правый берег Свири был занят врагом, погибла Маша — девушка-минер. Похоронили ее в городе, на небольшом военном кладбище, единственную девушку среди погибших воинов. В течение многих лет на кладбище каждый день, в одно и то же время, приходили ее мать и отец.
Мать умерла. И теперь каждый день, в один й тот же час, приходит сюда Машин отец, уже глубокий старик. В городе все так и зовут его — «Машин отец».
Часто вспоминаю Маршака и его нетерпимость к умилению. Особенно когда читаю письма, в которых так щедро открывается доброта людей. Боюсь, как бы я, рассказывая о ней, не впала в умиление и не свела высокое чувство добра к примитивной добродетели.
Тут надо быть настороже.
Журбины… Нет, я имею в виду не роман Кочетова, а живых людей, с которыми меня свели поиски.
Валина мама умерла. Умерла бабушка. Отец сражался на фронте. Валя (ей было четыре года) ходила из хаты в хату в деревне под Воронежем. День у одних, день у других. Трагическое начало жизни.
После войны отец Вали возвратился в Воронеж. Дом его был разбит, родных никого. От людей он узнал, что его мать умерла, а Валю где-то видели. Стал искать дочку — и все напрасно.
По-разному люди переносят горе. Одни не могут покинуть те места, где все связано с дорогими для них людьми, а другие не в силах оставаться там, где их настигла беда. Николай Владимирович Журбин решил уехать:
«Мне было очень тяжело сознавать, что никого из моей семьи в живых не осталось. В городе мне все об этом напоминало, и я переехал жить на Урал».
Дочку он не забывал. Не давала ему забыть Валю и его новая жена, Анна Николаевна. Она знала Валю еще маленькой и несколько раз принималась разыскивать. Она и убедила Журбина написать в «Маяк», хотя отец уже перестал верить, что Валя найдется.
А Валя нашлась.
Нашлись даже три Вали. Первая Валя, из Алма-Атинской области, написала Журбину, ни минуты не сомневаясь, что он ее отец: «Я так долго искала вас, папочка». И подписалась: «Ваша дочь Валя».
Вторая Валя, из Новокуйбышевска, тоже надеясь, что она дочь Николая Журбина, обстоятельно, подробно описала свои приметы.
Третья Валя передачи не слышала, о том, что Журбин ищет дочь, она узнала от колхозного шофера Голубченко.
«Еду я с грузом, включаю радио, слышу знакомую фамилию — Журбины! Думаю: не нашу ли Валю ищет отец? Хотел записать его имя, отчество — клочка бумаги нет. Взял накладную, на обороте записал: «Николай Владимирович». Приехал на ферму — и прямо к Вале…»
Третья Валя тотчас написала письмо Николаю Владимировичу. Но у нее терпения не хватало ждать ответа, и она заказала телефонный разговор.
«После разговора по телефону я уже не могла ни спать, ни есть, ни пить и поднялась всей семьей и поехала».
Валя не поехала, помчалась на крыльях. Села на самолет и полетела к отцу. Сама-пятая. С мужем Николаем, двумя дочками, Любой и Галей, и с Марьей Леонтьевной. Это приемная мать Вали.
«У меня своих детей не было. Однажды привелось мне услышать, что в другой деревне осталась сиротка девочка. Я сказала мужу, что пойду и заберу ее и будем воспитывать. Так я и сделала. Я все для нее сшила, разыскала ее и спросила: «Валя, пойдешь ко мне жить?» — «Да», — сказала она».
Так у Вали появилась мать. Марья Леонтьевна сберегла документы, чудом сохранившиеся у девочки в дни ее скитаний по чужим хатам, паспорт умершей бабушки и свидетельство о браке Николая Журбина с его первой женой. Новая мать Вали, видимо, не хотела лишать девочку отца на тот случай, если бы он нашелся. Чаще бывает по-другому. Если женщина берет чужого ребенка, она хочет, чтобы он принадлежал ей безраздельно. И это можно понять.
Но Марья Леонтьевна думала не только о себе, когда сберегала Валины документы. Она привезла их с собой, и никто уже не мог усомниться, какая из трех Валь дочь Николая Журбина.
И вот передо мной фотография с надписью: «Такая у нас теперь семья Журбиных».
