вереницы скрипучих арб и звенящих железом подвод. А ведь и отец Тембота и Лю уйдет с этим полком…
Лю знал другое: вечером отец, вернувшись из объезда, сойдет с коня, а Лю — тут как тут — расскажет ему, сколько интересного им с Темботом и Эльдаром удалось сегодня повидать!
Так думал Лю, возвращаясь домой.
Этот день редкого счастья стал для Лю и днем большого горя.
Когда радостно возбужденные мальчики вбежали в дом, их сразу испугал вид матери и бабки — мать как будто с ночи не вытирала слез и даже словно похудела. А бабка сказала:
— Ваш отец уехал.
— Куда уехал? Зачем?
— Уехал надолго. Так нужно, дети. За ним приходил Залим-Джери.
Так начался для Лю новый период жизни — без отца.
СЕРЬЕЗНОЕ ОГОРЧЕНИЕ ЭЛЬДАРА
Начались серьезные огорчения и у Эльдара.
Во время парада он не столько наслаждался зрелищем, сколько выискивал в толпе зрителей Сарыму. И он нашел ее. Действительно, их с матерью сопровождал Рагим.
Кто не знал в ауле лавочника Рагима? Это был уже немолодой, румяный человек с живыми глазами, аккуратной черной бородкой. Он всегда покручивал концами пальцев такой же черный, как борода, длинный ус. Дела в его лавке шли неплохо. Он знал, кому отпускать товар в долг, с кого взять небольшой процент. А в лавке у Рагима можно было найти и керосин, и карамель, и соль, и мыло, и ленты, и кружева, и тесьму, а главное — хорошо выпеченный русский хлеб, пряники, в страдную пору — лезвие для косы, зимою — гвозди. За своими оптовыми закупками Рагим ездил обычно в широком гремучем шарабане, запряженном парой крепких коней.
В этом шарабане он привез в город Дису с дочерью, и, когда Эльдар наконец увидел их, что-то больно кольнуло сердце. Ему очень не понравилась услужливость лавочника. Эльдар плохо видел лицо Сарымы, но каждое движение ее тоненькой, гибкой фигурки показывало, как увлечена девушка красивым зрелищем на площади, и музыкой оркестра, и топотом сотен лошадей…
В дни после парада Эльдар, может быть и сам не отдавая себе в этом отчета, стал как-то особенно внимательно прислушиваться к тому, что происходит за забором у вдовы Дисы, а когда — правда, это случалось редко — он видел Сарыму, возвращавшуюся с какой-нибудь недорогой покупкой из лавки, юноша спешил уйти незамеченным.
Но однажды ему стало стыдно перед самим собой, и он открыто пошел навстречу и даже, вопреки обычаю, первым приветствовал девушку:
— Как живешь, Сарыма?
Девушка уже увидела Эльдара и ускорила шаги. Она слегка смутилась, но отвечала с такой ласковой приветливостью: «Аллах о тебе спросит, Эльдар», — что у Эльдара возликовала душа. Он продолжал:
— Видел тебя с Дисой в Нальчике.
— Ой! Это когда мы ездили смотреть парад?
— Да.
— Почему же ты не подошел к нам?
— Еще видел с вами Рагима.
— Ну да! Он пригласил нас в свой шарабан.
— Ну, пусть аллах не оставляет тебя, Сарыма… Я пошел.
— Пусть аллах не оставляет тебя, Эльдар. Я часто слышу, как ты колешь дрова и поешь песни у соседки Думасары.
— Да, Астемир теперь уехал, и я помогаю Думасаре. А почему ты перестала приходить туда?
— Ой, Эльдар, нана не пускает… Так нехорошо!
— Да, нехорошо… Ну, пусть не оставит тебя аллах.
Снова острая тревога закралась в сердце парня, и не напрасно.
С некоторых пор Рагим стал частым гостем у бедного очага вдовы Дисы.
Не без лукавства действовал Рагим. Началось все с того, что однажды лавочник засмотрелся на девушку, спросившую у него два фунта соли. Девушка сжалась под его взглядом. Покручивая ус, армянин игриво оглядел ее с ног до головы.
— Соли… А зачем только соли? Возьми и леденцов…
Рагим плохо говорил по-кабардински, это всегда смешило Сарыму, но на этот раз было не до смеха — взгляд мужчины смущал ее.
— Вот… только! — Сарыма разжала узкую ладонь и показала монетку — все, что у нее было.
— Эх! — крякнул лавочник, да так смешно, что смущение у девушки прошло. — Ты, красавица, верни эту копейку матери, скажи, что Рагим не берет денег у бедной вдовы… а вот соль, вот леденцы и ленты. Это — тебе.
Велик ли грех, если девушка, почти ребенок, не устояла перед такими дарами, а Диса, услышав, как ласково лавочник обошелся с дочерью, от радостного волнения раскраснелась и то снимала, то снова повязывала свой платок.
Вскоре Диса и сама посетила лавку Рагима. Вкусные запахи свежего хлеба, пряников, халвы кружили голову всегда голодной женщины. К своей чести, Диса предпочитала сама недоесть, а отдать кусок Сарыме или семилетней Рум. Лавочник понял, что выражают глаза женщины, жадно осматривающей полки.
— Двоих оставил мне муж, — приговаривала Диса, — горе, горе мне! А ты такой щедрый, Рагим, да умножит аллах твое достояние!
— Время невеселое, — с трудом справляясь с кабардинским языком, отвечал Рагим, — мусульманин должен всегда помогать единоверцу. — Рагим любил подчеркнуть, что хотя он по национальности армянин, но все же мусульманин. — Аллах помогает мусульманину, и мусульманин должен помогать мусульманину.
— Хорошие слова. Да будет прежде всего аллах твоим другом! Пойду пылить по дороге. — Диса со вздохом развязала тряпку, в которой берегла монету. — Отвесь, Рагим, фунт хлеба. Сарыма растет, иногда и ей нужно полакомиться…
— Для Сарымы берешь? А зачем один фунт берешь? Возьми больше, душа моя.
Лицо Рагима расплылось в улыбке, выражавшей его готовность на большие жертвы. Диса растерялась:
— Когда я смогу отдать тебе?
— Торопить не буду. А не отдашь — в суд не подам, — опять осклабился Рагим. — Бери! — и он подал солидный пакет с хлебом, конфетами, рисом.
— Аллах вернет тебе чистым счастьем, добрый человек! В раю тебе — лучшее место.
Теперь уже Рагим и сам стал посещать бедный очаг вдовы. Он одарял и вдову и обеих дочек то конфетами, то кренделями, то рисом или даже свежим маслом, ситцем на платье, ленточкой в косу, не забывая даже старого пса Пари, который с неохотой оставлял свое место в яме у плетня.
— Хорошенькая дочь у тебя, — говорил Рагим.
И Диса отвечала:
— Да, слава аллаху, ничто не повредило ее — ни кипяток, ни яма на дороге.
Догадливая мать ловчилась оставить Сарыму наедине с гостем.
Диса была неглупой женщиной, непохожей на обычных болтушек аула. После похорон и надгробных рыданий, когда другие плакальщицы уже безудержно тараторили в доме умершего, Диса, совершив обряд, молчаливо удалялась. Так и сейчас она никак не отзывалась на вопросы любопытных, уже угадывающих кое-что, — делала вид, что ей эти намеки непонятны, но про себя все с большей и
