— Да вот, насчет Митьки… Узнать, как чего.
— Я бы этого Митьку… знаешь. Близко к деревне бы не пустил. Председатель слез с жеребца. — Вон из-за него озимой сев сорвем.
— Это почему из-за Митьки?
— А потому! Трактор-то стоит? А Мишка-то сидит? Вот и почему. Деятели! Натворили делов, мать вашу…
Председатель привязал коня к милицейскому забору, спросил у вышедшего из ворот сержанта:
— Сам-то на месте?
— На месте, на месте, заходи.
Председатель кивнул Ивану Африкановичу, чтобы тот шел за ним. Стукнул дважды в двери кабинета. Иван Африканович вошел, встал у дверей. В кабинете было накурено, хоть шапку вешай, не помогала открытая форточка. Начальник, капитан милиции, не кладя трубку, поздоровался с председателем:
— Здравствуй, аграрник. Садись. Алёу, девушка, что там у вас? Алёу. Черт знает что! С чем пожаловал?
— Николай Иванович!
— Не могу.
— В последний раз, Николай Иванович.
— Сказал, не могу.
— Но ведь…
— Они у тебя скоро весь колхоз разворуют. Два стога.
Шутка, что ли? Нет, нет. Про этого, что ли, жеребца-то хвастал? — Капитан поглядел в окошко, закурил. — Ничего вроде бы. Только ведь он у тебя на щетках. Как лапти копыта-то!
— Лапти? Ты, Николай Иванович, зря не заливай. У меня его кирпичники с руками оторвут. Только черта с два!
Я его и за золотую валюту никому не отдам. Дак как, Николай Иванович, насчет Петрова-то? А? Без ножа режешь. У меня трактор стоит, сев на носу.
— Зачем его кирпичникам? Глину, что ли, такими ногами месить?
— Три уже раза звонили. Просят. Николай Иванович, христом-богом. Давай по мелкому хулиганству, черт бы его побрал, дурака!
— Ничего себе дурак, два стога прибрал к рукам. Нет, нет, ни в коем случае. Судить. Пусть на даровых хлебах поживет.
— Николай Иванович!
— Сорок лет Николай Иванович! — Капитан яростно раздавил папиросу. — Сказал-нет, и дело с концом. Я тебя, когда можно было, выручал? Скажи выручал я тебя. когда можно было?
— Ну, выручал…
— То-то что «ну». Мне за такие дела… Иди, скажут, Мария Магдалина… Мешалкой. Хватит уже миндальничать.
Какой ты, к черту, председатель? Распустил, скоро печать сбонтят. Алё?
— Эх, Николай Иванович… Тебя бы на мое место. — Председатель надел пропрелую фуражку. — Ну и черт с ним! Пусть… Триста гектаров ржи сеять… Дожди пойдут…
Где у тебя тут… этот сортир, что ли?
— Налево, вниз, — сказал капитан. Председатель хлопнул дверью, забыв про Ивана Африкановича.
— Давай, счастливо. А жеребца я у тебя куплю.
Слышишь? — крикнул капитан вдогонку.
Но председатель уже не слышал. Вскоре через мостки простучали копыта жеребчика. Иван Африканович терпеливо стоял у двери.
Начальник милиции немного посидел молча, потом вытащил папку с документами, устало шевеля губами, полистал. Нажал кнопку на столе.
— Смирнов!
— Я, товарищ капитан! — Коротконогий сержант вырос как из-под земли, козырнул.
— Эти двое из «Радуги»…
— Сидят, товарищ капитан. В предварительной.
— Оформить по декабрьскому.
— Слушаюсь.
— На всю катушку чтобы. По пятнадцати суток.
Поедешь с ними… в «Радугу» Пусть там отрабатывают, а по ночам будешь в баню сажать. Алёу, девушка? Что там у вас с телефоном? Уснули, что ли? На всю катушку!
— Ясно, товарищ капитан. Разрешите идти?
— Да. Постой, постой, этот отпускник из Мурманска акт не подписал? Пусть здесь в поселке сортиры полмесяца чистит. Все ясно?
Коротконогий сержант козырнул и вышел, а капитан выдрал из папки несколько бумаг, медленно разорвал, бросил в корзину и только тут взглянул на Ивана Африкановича:
— Ну, что там у вас? Иван Африканович замялся:
— Тут у вас Митька. Поляков фамилия. Значит, это самое, сидит…
— Есть такой. Ну так что?
— Митька. Поляков.
— Ну Поляков, ну Митька, дальше-то что!
— Я, значит, узнать… передачу и как что.
— Скажи спасибо своему председателю. Легко отделался твой Митька. Кто он тебе?
— Шурин.
— Можешь отнести передачу своему шурину, вон Смирнов туда пошел.
Капитан начал опять звонить, и Ивану Африкановичу ничего не оставалось делать, как выйти.
КПЗ была тут же, во дворе милиции. Иван Африканович с почтением поглядел на ворота, на окованные маленькие окошки, на собачью конуру. Дежурный взял пирог с рыбой и полдесятка яиц, сказал, что передаст, а сам опять равнодушно начал листать замусоленный журнал. Иван Африканович не уходил.
— Ну что? — спросил дежурный.
— Да это… поглядеть бы его.
— Не положено.
— Мне бы только на пару слов… это, значит… как он.
— Вот на работу их сейчас поведем, гляди сколько хочешь.
— Всех поведут?
— Всех, всех.
Иван Африканович сел на чурбашек, стал ждать, когда поведут Митьку на работу. Вскоре «декабристов» и правда вывели. Их вышло человек с десяток, все молодые ребята, а Митьки среди них не было, и Мишку, видимо, уже отправили, пока Иван Африканович перекладывался. Был один знакомый парень из Сосновки. Иван Африканович долго шел следом за ними. Куда же девался Митька? Он еще раз сходил к дежурному; тот сказал, что в камерах нет ни одного человека, и что все ушли, а камеры сейчас проветриваются, и что разговорчиков хватит, и что ему, Ивану Африкановичу, давно пора от него отвязаться.
Ворота в КПЗ были распахнуты, дежурный ушел, пришлось уходить и Ивану Африкановичу.
В недоумении он приблизился к остановке грузотакси.
Где же Митька? Ну, ладно, Мишку в колхоз отправят, а Митька? Иван Африканович затужил еще больше. Когда думал, что Митька в определенном месте и под охраной, что никуда не девается, ну отсидит пятнадцать суток-не беда, пока оставались эти твердые мысли, было вроде бы спокойнее. Теперь же Иван Африканович расстроился понастоящему. Что же он, Иван Африканович, бабам-то скажет?
Домой приехал в полной растерянности, без аппетита попил чаю, Евстолье ничего про Митьку не сказал.
Почти в одно время с Иваном Африкановичем домой приехал Мишка с коротконогим сержантом. Сержант хотел запереть Мишку на ночь в Дашкину баню и уже наладил большой амбарный замок, Мишка и сам не отказывался. Но за чаем они выпили бутылку, потом еще, и, когда пришли коровы, Мишка уже обнимался с этим сержантом. Они хлопали друг дружку по плечам. Сержанта повалили спать на поветь… Дашка устроила ему полог от комаров, и он уснул как убитый.
А Мишка и рассказал Ивану Африкановичу, что получилось с Митькой.
В милицию они приехали вместе. Митька еще в деревне отказался подписать акт об увезенном сене, но, когда ему вручили повестку явиться в милицию, задумался. В милиции они часа два ждали в коридоре. Был там и сосновский парень Колька Поляков, которого Мишка хорошо знал. Митькин однофамилец, в Сосновке почти вся деревня одни Поляковы. Этот Колька накануне подрался с кем-то, а в тот день зашел в милицию вместе с Мишкой.
Просто так зашел, ради интереса, вместе с Мишкой.
Пришел дежурный — коротконогий сержант со списком — и начал выкрикивать фамилии. Выкрикнул Мишку Петрова:
«Становись в этот угол!» Мишка встал. Выкрикнул еще одного, и тот встал, потом дежурный выкрикивает:
«Поляков!» И вот вместо Митьки тот сосновский парень сдуру кричит: «Я!» — «Становись к этим двум!» — это дежурный говорит. Парень встал к тем двум, а Митька сидит на полу да покуривает. Дежурный подошел к тем троим: «Шагом марш!» Ну те и пошли, в том числе и Мишка, а Митька посидел, видать, еще, никто его не вызывает, пошел в чайную. Больше Мишка про Митьку ничего не знал.
Сержант, что по ошибке увел в КПЗ не того Полякова, видать, позднее смикитил, но было уже поздно, а Митькин и след уже простыл. Всем троим, в том числе и сосновскому парню, оптом дали по пятнадцать суток ареста. Даже и в суд не водили, и все трое, четвертыйсержант, остались довольнехоньки, что так дело кончилось.
Мишку в сопровождении сержанта послали отрабатывать пятнадцать суток в свой же колхоз, а сосновский парень долго гадал, кто ему принес передачу, пирог с рыбой и пять яиц, — рыбу в Сосновке не ловили, и озера нету, куриц у парня в хозяйстве тоже не было. Думал, думал, гадал, гадал, но голод не тетка, передачу Ивана Африкановича съели одним махом.
Сосновский парень сидел в КПЗ первый раз и гордился, и все рассказывал, как он подрался на днях. И драка была плевая, а он гордился, что попал в КПЗ…
Коротконогий сержант уехал из деревни через два дня, и Мишка оказался на свободе.
Митька между тем дождался, когда уехал из деревни Мишкин конвой-этот коротконогий сержант, и объявился дома цел и невредим, веселый и быстрый, будто заводной:
— Привет, архаровцы!
Уже потом «архаровцы» узнали, что он все эти дни жил в Сосновке у Степановны, пережидал, пока все успокоится.
