Тысячи и тысячи пушек всех калибров вздымали землю до небес и сокрушали все сущее от Бельгии до Швейцарии, от Балтики до Карпат, унося в небытие неисчислимые человеческие жизни, повергая целые страны в хаос разрушений, невиданных со времен нашествия гуннов.
Казалось, что генералы и правительства сошли с ума и со звериной жестокостью делали все, чтобы побольше истребить рода людского, превратить чужие жилища в прах, снести с лица земли все, что человечество создавало тысячелетиями, и погнали на поле боя миллионы самых здоровых мужчин, вооружив их с ног до головы всеми средствами уничтожения себе подобных.
По какому праву? Прав не было. Было вероломство, было варварство, разбой сильных мира.
Во имя?..
Тут у каждого было свое: у кайзера Германии Вильгельма Второго — во имя сокрушения Франции и Англии на суше и на море, ибо именно они мешали ему поставить мир на колени перед рейхом и связали по рукам на Алжирсирасской конференции, лишив Марокко и развеяв мечту об африканских колониях Антанты.
И во имя обуздания России и ее притязаний на Босфор и Дарданеллы, равно как и на Персию и на Ближний Восток, и еще за предательство германо-русского Биоркского договора, положенного под сукно Николаем Вторым под диктовку Франции, против которой он и был направлен. И еще во имя отторжения Польши, Прибалтики, Украины.
У Николая Второго же — именно во имя вековой фамильной мечты о Босфоре и Дарданеллах, путях выхода русских товаров на ближневосточные рынки, и пресечения притязаний Берлина на Турцию, где генерал Сандерс называется уже Шлиман-пашой и все более прибирает к рукам турецкую армию, и пресечения кайзеровского проникновения в Болгарию и Румынию, монархи коих Фердинанд и Карол уже в рот смотрят немецкому генеральному штабу и банкирам рейха.
И еще во имя искоренения австрийского влияния и притязаний Франца-Иосифа на Балканах и устранения Австрии из Сербии.
У Франца-Иосифа, наоборот, во имя искоренения Сербии и недопущения России к Балканам. И еще во имя новой аннексии, на этот раз Польши, состав австрийского губернаторства которой в Варшаве уже был Веной подготовлен и согласован с Берлином.
У Англии — конечно же во имя совершенной нетерпимости к германскому военно-морскому потенциалу, первенство коего на море не может быть совместимо с существованием Британской империи, как говорили английские дипломаты, в частности Эйр Кроу, с которым вполне был согласен не только сэр Грей, но и король Эдуард Седьмой. И еще во имя обуздания германских аппетитов на немецкую Индию в Малой Азии, равно как и на Константинополь и проливы, на всю Турцию и на всю Персию.
Наконец, у Франции, — прежде всего, во имя Эльзаса и Лотарингии, отторгнутых Германией по Франкфуртскому договору после франкопрусской войны семидесятых годов прошлого столетия. А также во имя пресечения заморских аппетитов рейха в Африке, особенно — и Марокко и Алжире. И еще во имя Саарского бассейна, так необходимого французской промышленности. Ну, конечно, и отмщения за Седан.
Однако об этом правительство и газеты не говорили, а, наоборот, с усердием устно и печатно кричали на всех перекрестках о своем миролюбии, и порядочности, и бескорыстии, и человеколюбии, и обвиняли противную сторону во всех дьявольских замыслах и коварных действиях, и призывали своих граждан грудью преградить путь врагу и повергнуть его в прах.
Ленин был потрясен.
Случилось невероятное: те, кто только что на всех конгрессах Интернационала клеймил войну и призывал народы не допустить ее, а если она уж возникнет — выступить против нее и повернуть против правительств, ее начавших, — все вдруг встали на сторону своих правительств и голосовали за военные кредиты, а некоторые даже вошли в правительства своих стран, как Вандервельде — в Бельгии, Гед, Тома и Самба — во Франции, Гендерсон — в Англии, которым верили, по которым равнялись рабочие движения.
И только русские социал-демократы — депутаты Государственной думы — выступили против войны решительно и бескомпромиссно, и призвали народы России еще решительнее бороться против самодержавия, главного виновника всех бед и страданий простых людей, и объявили войне импералистической — войну народов против своих угнетателей.
Социал-демократы — большевики.
Еще английская независимая рабочая партия и итальянские социалисты выпустили манифесты против войны да сербские социал-демократы — парламентарии — проголосовали против военных кредитов. За ними последовали болгарские «тесняки», польские и левые румынские социалисты.
Это было все, что осталось верным идеалам социалистического движения Европы.
…Ленин был возмущен. Войну он предвидел задолго до ее начала, еще в пору аннексии Австрией Боснии и Герцеговины.
И вот трагедия нагрянула и охватила разом все европейские государства. И так же вдруг разрушила все то, что социализм создавал в Европе десятилетиями, во что каждый революционер верил, чему поклонялся, на что надеялся как на идеал, неподвластный времени и превратностям судьбы: интернациональную солидарность и интернациональные действия социалистов и революционного пролетариата против войны. Все забыто и похоронено в националистическом угаре.
Ленин хорошо помнил, как он и Роза Люксембург бились на Штутгартском конгрессе Интернационала за каждую поправку к резолюции о милитаризме и действиях против возможной войны.
Август Бебель, лидер Интернационала, самый чтимый и уважаемый человек в среде европейских социалистов, как он разъярился, когда Ленин и Роза Люксембург внесли в его проект предложение: записать черным по белому, что, если войну не удастся предотвратить, конгресс рекомендует всем социалистическим партиям сделать все возможное, чтобы превратить войну империалистическую в войну народов против своих правительств.
Бебель разъярился и набросился на Ленина и Розу Люксембург:
— Вы сошли с ума! Вы — в частности, Роза! Вы выворачиваете наизнанку все наши представления о способах взятия власти, мирных способах, без взаимного побоища. А вы требуете превратить войну капиталистов — в войну гражданскую, требуете жертв и жертв. А во имя чего, я спрашиваю вас? Да, конечно, революция не делается в белых перчатках, тут Маркс прав. Но все же…
Ленин со всем пылом ответил:
— Именно: революция не делается в белых перчатках, если она встретит сопротивление со стороны правящих классов общества. Но поймите же, товарищ Август Бебель, многоопытный революционер и теоретик революции, что превращение войны империалистической в гражданскую — а возникнуть может только империалистическая война — революционный пролетариат и беднейшие слои крестьянства должны поставить в порядок дня и не могут ждать, пока капиталисты перебьют их наиболее закаленных в борьбе революционеров и отодвинут новую революцию на десятилетия.
Бебель нетерпеливо прервал его:
— Ленин, перестаньте морочить мне голову и помолчите лучше о р-р-революционности крестьянства. До сих пор оно было наилучшей опорой для крепостников и реакции. А что касается ваших с Розой предложений, — увольте, я не имею желания их обсуждать.
Роза Люксембург горячилась:
— Август, вы поражаете меня своим неслыханным консерватизмом, если не сказать хуже…
— Говорите уж: хвостизмом. Отстал Август Бебель, не понимает нового веяния истории…
— Если вам угодно — извольте: вы, уважаемый всеми нами Август Бебель, не видите нового времени революции… Итак, принимаете ли вы наши с товарищем Лениным поправки? — в упор допрашивала Роза Люксембург бывшего кумира.
Бебель чесал серебристую бородку-козлик, хмурил густые брови и читал, читал поправки Ленина и Люксембург и наконец примирительно спросил:
— Что вы еще предлагаете поправить в моем проекте? Все равно эти наши резолюции не являются обязательными для каждой социалистической партии той или иной страны, кои живут и действуют соответственно своим национальным условиям и практике революционного движения.
Ленин мягко возразил, все же перед ним был Бебель:
— Дорогой Август Бебель, но у каждого истинного социалиста есть совесть марксиста, которая не позволит ему не считаться с мнением Интернационала, когда придется решать судьбу своего, сиречь национального, революционного движения в той или иной стране Европы, и не только Европы.
— Да, конечно, я себе и не представляю, чтобы социалист не принимал во внимание наших решений по тому или иному вопросу социалистического развития, — согласился Бебель, — Но я не понимаю, что лучше: ваше с Розой предложение или французов? Ведь Эрве в своем проекте по вопросу о милитаризме предлагает то же, что и вы: ответить на какую бы ни было войну всеобщей стачкой и всеобщим восстанием.
