Учитель сидел на коряжке, смотрел на поплавок. На шаги оглянулся, поздоровался, скорей машинально… Отвернулся к своему поплавку. Потом опять оглянулся… Анатолий смотрел на него сверху, с берега. В упор смотрел, снисходительно, с прищуром.
– Здравствуйте! – сказал учитель. – А я смотрю: тень какая-то странная на воде образовалась… Что такое, думаю? И невдомек мне, что это – шляпа. Славная шляпа! Где купили?
– В городе. – Анатолий и тон этот подхватил – спокойный, подчеркнуто спокойный. Он решил дать почувствовать «ученому», что не боги горшки обжигают, а дед Кузьма. – Нравится?
– Шикарная шляпа!
Анатолий спустился с бережка к коряжке, присел на корточки.
– Клюет?
– Плохо. Сколько же стоит такая шляпа?
– Дорого.
– Мгм. Ну, теперь надо беречь. На ночь надо в газетку заворачивать. В сетку – и на стенку. Иначе поля помнутся. – Учитель посмотрел искоса – весело – на Анатолия, на шляпу его…
– Спасибо за совет. А зачем же косяк давить? М-м?
– Как это? – не понял учитель.
– Да вот эти вот взгляды… косые – зачем? Смотреть надо прямо – открыто, честно. Чего же на людей коситься? Не надо.
– Да… Тоже спасибо за совет, за науку. Больше не буду. Так… иногда почему-то хочется искоса посмотреть, черт его знает почему.
– Это неуважение.
– Совершенно верно. Невоспитанность! Учишь, учишь эти правила хорошего тона, а все… Спасибо, что замечание сделали. Я ведь тоже – интеллигент первого поколения только. Большое спасибо.
– Правила хорошего тона?
– Да. А что?
– Изучают такие правила?
– Изучают.
– А правила ехидного тона?
– Э-э, тут… это уж природа-матушка сама распоряжается. Только собственная одаренность. Талант, если хотите.
– Клюет!
Учитель дернул удочку… Пусто.
– Мелюзга балуется, – сказал он.
– Мули.
– Что?
– У нас эту мелочь зовут мулишками. Муль – рыбка такая. Ma-аленькая… Считаете, что целесообразней с удочкой сидеть, чем, например, с книжкой?
– Та ну их!.. От них уж голова пухнет. Читаешь, читаешь… Надо иногда и подумать. Тоже не вредно. Правда?
– Это смотря в каком направлении думать. Можно, например, весь день усиленно думать, а оказывается, ты обдумывал, как ловчей магазин подломить. Или, допустим, насолить теще…
Учитель засмеялся:
– Нет, в шляпе такие мысли не придут в голову. Шляпа, знаете, округляет мысли. А мысль про тещу – это все-таки довольно угловатая мысль, с зазубринами.
– Ну, о чем же вы думаете? С удочкой-то?
– Да разное.
– Ну, все же?
– Ну, например, думаю, как… Вам сколько лет? – Учитель весело посмотрел на Анатолия. Тот почему-то вспомнил Дебила.
– Сорок. А что?
– И мне сорок. Вам не хочется скинуть туфли, снять рубашку – и так пройтись по селу? А?
Анатолий стиснул зубы… Помолчал, через силу улыбнулся.
– Нет, не хочется.
– Значит, я один такой… Серьезно, сижу и думаю: хорошо бы пройтись босиком по селу! – Учитель говорил искренне. – Ах, славно бы! А вот не пройдешь… Фигушки!
– Да… – неопределенно протянул Анатолий. Подобрал у ног камешек, хотел бросить в воду, но вспомнил, что учитель удит, покидал камешек на ладони и положил на место. И еще сказал непонятно: – Так-так-так…
– Слушайте, – заговорил учитель горячо и серьезно, – а давайте скинем туфли, рубашки и пройдемся! Какого черта! Вместе. Я один так и не осмелюсь… Будем говорить о чем-нибудь, ни на кого не будем обращать внимания. А вы даже можете в шляпе!
Анатолий, играя скулами, встал.
– Я предлагаю тогда уж и штаны снять. А то – жарко.
– Ну-ну, не поняли вы меня.
– Все понятно, дорогой товарищ, все понятно. Продолжайте думать… в таком же направлении.
Анатолий пошел вразвалочку по бережку… Отошел метров пять, снял шляпу, зачерпнул ею воды, напился… Отряхнул шляпу, надел опять на голову и пошагал дальше. На учителя не оглянулся. Пропел делано беспечно:
Я ехала домо-ой,
Я думала о ва-ас;
Блестяща мысль моя и путалась и рвалась…
Помолчал и сказал негромко, себе:
– В гробу я вас всех видел. В белых тапочках.
Жена мужа в Париж провожала*
Каждую неделю, в субботу вечером, Колька Паратов дает во дворе концерт. Выносит трехрядку с малиновым мехом, разворачивает ее, и:
А жена мужа в Париж провожала,
Насушила ему сухарей…
Проигрыш. Колька, смешно отклячив зад, пританцовывает.
Тара-рам, тара-рам, тара-та-та-ра… рам,
Тари-рам, тapи-рам, та-та-та…
Старушки, что во множестве выползают вечером во двор, смеются. Ребятишки, которых еще не загнали по домам, тоже смеются.
А сама потихоньку шептала:
«Унеси тебя черт поскорей!»
Тара-рам, тара-рам, та-та-ра-ра…
Колька – обаятельный парень, сероглазый, чуть скуластый, с льняным чубариком-чубчиком. Хоть невысок ростом, но какой-то очень надежный, крепкий сибирячок, каких запомнила Москва 1941 года, когда такие вот, ясноглазые, в белых полушубках день и ночь шли и шли по улицам, одним своим видом успокаивая большой город.
– Коль, «Цыганочку»!
Колька в хорошем субботнем подпитии, улыбчив.
– Валю-ша, – зовет он, подняв голову. – Брось-ка мне штиблеты – «Цыганочку» товарищи просят.
Валюша не думает откликаться, она зла на Кольку, ненавидит его за эти концерты, стыдится. Колька знает, что Валюша едва ли выглянет, но нарочно зовет, ломая голос – «по-тирольски», чем потешает публику.
– Валю-ша! Отреагируй, лапочка!.. Хоть одним глазком, хоть левой ноженькой!.. Ау-у!..
Смеются, поглядывают тоже вверх… Валюша не выдерживает: с треском распахивается окно на третьем этаже, и Валюша, навалившись могучей грудью на подоконник, свирепо говорит:
– Я те счас отреагирую – кастрюлей по башке, кретин!
Внизу взрыв хохота; Колька тоже смеется, хотя… Странно это: глаза Кольки не смеются, и смотрит он на Валюшу трезво и, кажется, доволен, что заставил-таки сорваться жену, довел, что она выказала себя злой и неумной, просто дурой. Колька как будто за что-то жестоко мстит жене, и это очень на него не похоже, и никто так не думает – просто дурачится парень, думают.
К этому времени вокруг Кольки собирается изрядно людей, есть и мужики, и парни.
– Какой размер, Коля?
– Фиер цванцихь – сорок два.
Кольке дают туфли (он в тапочках), и Колька пляшет… Пляшет он красиво, с остервенением. Враз становится серьезным, несколько даже торжественным… Трехрядка прикипает к рукам, в меру помогает «Цыганочке», где надо, молчит, работают ноги. Работают четко, точно, сухо пощелкивают об асфальт носочки – каблучки, каблучки – носочки… Опять взвякивает гармонь, и треплется по вспотевшему лбу Кольки льняной мягкий чубарик. Молчат вокруг, будто догадываются: парень выплясывает какую-то свою затаенную горькую боль. В окне на третьем этаже отодвигается край дорогой шторы – Валя смотрит на своего «шута». Она тоже серьезна. Она тоже в плену исступленной, злой «Цыганочки». Три года назад этой самой «Цыганочкой» Колька «обаял» гордую Валю, больше гордую, чем… Словом, в такие минуты она любит мужа.
Познакомился сибиряк Колька с Валюшей самым идиотским способом – заочно. Служил вместе с ее братом в армии, тот показал фотографию сестры… Сразу несколько солдатских сердец взволновалось – Валя была красивая. Запросили адрес, но брат Валин дал адрес только лучшему своему корешу – Кольке. Колька отправил в Москву свою фотографию и с фотографией – много «разных слов». Валя ответила… Завязалась переписка. Коля был старше Валиного брата на год, демобилизовался раньше, поехал в Москву один. Собралась вся Валина родня – смотреть Кольку. И всем Колька понравился, и Вале тоже. Смущало, что у солдатика пока что одна душа да чубчик, больше ничего нет, а главное, никакой специальности. Но решили, что это дело наживное. Так Коля стал москвичом, даже домой не доехал, к матери.
Стали они с Валюшей жить-поживать, и потихоньку до них стало доходить, что они напрочь чужие друг другу люди. Но было поздно: через год у них народилась дочка Нина, хорошенькая, круглолицая, беленькая… Колька понял, что он тут сел намертво. Им сообща – родней – купили двухкомнатную кооперативную квартиру (родные Вали все потомственные портные, и Валя тоже классная портниха). Колька много раз менял место работы, но везде – сто, от силы сто двадцать рублей. А Валя имела до трехсот «чистыми». Она работала телеграфисткой: сутки работает, двое дома – шьет.
Горе началось с того, что Колька скоро обнаружил у жены огромную, удивительную жадность к деньгам. Он попытался было воздействовать на нее, что нельзя же так-то уж, но получил железный отпор.
