повторяет старик.
Тот послушно идет, шлепая по половицам босыми ногами. Ноги прямые, долгие, возле шеи худые ключицы, ну точь-в-точь как у Фирса.
— Ну чего?
— Слушай, — приподнявшись, Сергуня тянется к нему с секретом. — Ты когда с автолавкой своей в Бийск поедешь?
— Ну в пятницу, — не понимает Генка. — А что?
— Ты вот что. Ты там холодильник не можешь сообразить? «Север-6»? Я те денег дам и за доставку. А?
Генка отстраняется в удивлении:
— Ну ты даешь, — разводит над ним худыми руками, словно хочет обнять. — Мотоцикл — это еще можно. Ну, разные там промтовары. А это — нет. Не хочу даже обещать.
Сергуня огорченно моргает, согласно покачивая головой.
Генка молчит сочувственно.
— Это надо к Варакину, в заготпункт, — на всю комнату советует Борька. — Он может. Он на базе там свой человек.
— Да я знаю, — старик наспех прощается. — Ну ладно, бывайте. На той неделе ждите, — и толкает плечом обитую дверь.
Нахлобучив холодную шапку, Сергуня бежал вдоль спящей деревни под чарующим светом луны, под темным, усыпанным звездами небосводом. И в этом необъятном ночном просторе монотонно и весело гремел у Сергуни в руках металлический чайник.
Под ногами звонко, ритмично вжикал, искрился снег. Погода стояла дивная, и у обочины на сугробах, на радость Сергуне, с хрустом обламывался под валенками окрепший наст. Рядом, то вровень, то обгоняя, радостно бежала собака. Он испытывал перед ней угрызения совести и оттого покрикивал то и дело:
— Грейся, Белка! Грейся, собачка! Вперед! Вперед!
Чайник упорно гремел в тишине по деревне, как коровье ботало. Звук этот радовал, веселил старика, словно мальчишку, и почему-то вспоминалось о лете, о стаде, бредущем по лесу, о знойном звенящем дне и запахе трав.
Во двор, хлопнув калиткой, запыхавшийся Сергуня влетел вместе с собакой. И, не дойдя до крыльца, посмеиваясь, стал неуклюже кружиться с нею посредине двора в лунном свете. Белка, как вьюн, счастливо вертелась у него под ногами, вскакивала лапами на грудь и, щелкая языком, лизала в лицо.
На стук калитки, ворча, поднялась с теплой постели Лучиха. Близко склонив к окну заспанное расплывшееся лицо, поглядела во двор с досадой:
— Тьфу ты, что за нечисть, какой человек! Как земля только носит? — И, заваливаясь в постель, все охала тяжело: — И никак ведь его не ухватишь, не повернешь по-своему, прости господи…
Насчет погоды Сергуня не обманулся. Назавтра зима и правда будто очнулась и захотела порадоваться. День был высокий, светлый, и голубые тени по-весеннему нежно пятнали снега. Беззаботные ребятишки целый день с криком и визгом полосовали лыжами и санками до блеска укатанные косогоры, и оклики матерей не могли их загнать домой. Но Сергуня с утра был в волнении и тревоге. И когда чистил коровник, вынося ведрами в огород теплый, парной навоз, и когда до обеда колол дрова, и когда сгребал снег с крыши. Чувство томительного волнения не оставляло его, даже когда ходил в сельсовет к Клавде Мартьяновой. А к вечеру это чувство даже усилилось. Дело все было в том, что сегодня он твердо решил пойти в свой бывший дом, к учительнице Вере Федоровне Дергачевой. И не просто пойти, а за делом — за своим электропаяльником, который так и остался висеть там, на стенке, за печкой. За все это время в свой старый дом старик не зашел ни разу. Не хотел бередить душу, да и стеснялся своим приходом смущать молодую хозяйку. К тому же и повода не было. А сходить туда, посидеть, посмотреть на родные углы ему очень хотелось. Особенно когда собака, спеша впереди него из магазина или из чайной, по привычке сворачивала в ту сторону или когда он сам проезжал мимо дома на санях в лес за дровами. А на днях ему встретилась толстая Зинка — бежала на работу с веником под мышкой. И, улыбаясь ему из-под клетчатой шали, крикнула через улицу:
— Чего ж ты пропал-то совсем?! Про тебя Федоровна интересуется. Приходи. Мы вчерась поросенка зарезали. Сальца дам.
Вечером, не говоря ни слова, Сергуня умылся под рукомойником, достал из комода другую рубаху и стал собираться. Лучиха глядела на все это с неодобрением. Вздохнула в сердцах:
— Опять навострился куда-то, — и снова взялась за вязанье. — Карман ему деньги жгут. — Вязала она кружевную скатерть, мелкое нитяное кружево устилало ее большие колени, катушка ниток со стуком дергалась, подпрыгивала на полу.
— Да так я, пройтиться хочу, — врать ему не хотелось, а правду говорить — и подавно.
В сарае он отвязал собаку, и всю дорогу Белка бежала по вечерней улице чуть впереди, неуверенно, часто оглядываясь. А когда уже подходили, завидевши родной дом, который тепло светился маленькими окошками, радостно рванулась и скоро исчезла под знакомой калиткой. А Сергуня шел все медленней, все неуверенней, и сердце стукало от волнения. Чудилось, будто он идет сам к себе в гости, будто вернулось прошлое и внутри за окнами они вечеряют вместе с Полиной в тепле и уюте. Даже остановился, почувствовал, как прошибла испарина, хотел вернуться, но тут в соседнем дворе у Зинки хлопнула дверь, послышались голоса, и он скорее двинулся к дому и толкнул калитку. В просторном дворе было тихо, бело. Свет из окон так же, как прежде, падал на узкую стежку, на старую заснеженную кадку возле завалинки, на ступени крыльца. Собака белым пятном сидела под самой дверью, ждала, в нетерпенье постукивая хвостом. Он взошел на крыльцо словно не на своих ногах, посмотрел в окно. Но ничего не увидел: стекла изнутри запотели и шторки были высоко. Постоял в нерешительности и постучал. Ему никто не ответил. Он толкнул дверь и вошел в темноту сеней. Собака привычно шмыгнула у ног. Он хотел было выгнать ее, но неудобно было шуметь здесь и поднимать возню. Пройдя немного, безошибочно взялся за круглую кованую ручку и, помедлив мгновенье, раскрыл дверь. В клубах пара вслед за собакой шагнул за порог в свет и тепло.
Его обдало жаркой влажностью, послышался плеск воды, и сразу же донеслось из-за печки:
— Дверь, дверь закрывайте!
Потом что-то звякнуло, шлепнуло, и выглянула хозяйка с раскрасневшимся, влажным лицом и намыленными руками.
— А, здрасьте, — торопливо сказала она. — Проходите, садитесь. Только дверь плотней закрывайте. Я сына купаю, — и скрылась за печкой.
Старик торопливо подергал за ручку двери. Надо было б уйти, не вовремя он пришел, но вместо этого, постояв, он вдруг снял шапку: «А, будь что будет», — погрозил собаке: «Сидеть!» — и, осторожно ступая, двинулся в комнату, светлую, аккуратную.
