наследии прошлого. Но случилось так, что женщины вообще перестали ходить в театр и кино. А два года назад появилась пьеса Джафара Джабарлы «Севиль», в которой героиня, вчерашняя раба своего мужа, срывает с себя чадру и топчет ее ногами. Этот спектакль производил на зрительниц необыкновенное впечатление. Женщины, рискнувшие прийти в чадре, тут же во время действия срывали с себя ненавистный платок, который закрывал от них свет.
Вот какой силой обладала подлинная литература!
Еще когда я был в Агдаме, в печати стали появляться статьи, вызывавшие мое недоумение, в которых проскальзывали утверждения, что национальные музыкальные инструменты — тар, зурна, кяманча, свирель и саз — настолько, мол, первобытны, что тормозят развитие современного музыкального искусства. Шли долгие и шумные споры о том, нужен ли вообще тар? Не лучше ли, дескать, совсем отказаться от национальных инструментов в пользу европейских?
Страсти кипели, споры бурлили, порой доходило до ругани. Чтобы разрешить этот затянувшийся спор, наш замечательный композитор и педагог Узеир Гаджибеков специально написал несколько симфонических произведений, введя в оркестровку солирующие национальные инструменты — тар, флейту и свирель, и на практике доказал их необходимость.
И тут же появились стихи, взволновавшие всех, — они принадлежали перу большого поэта Микаила Мюшфика:
Пой, тар! Пой, тар!..
Разве можно забыть тебя?..
Да, поэт выступил в защиту инструмента, способного передавать тончайшие нюансы глубоких и сильных чувств.
Я вел интенсивную творческую жизнь: читал произведения писателей двух миров — западного и восточного; читал все, что мог найти, и по-азербайджански, и по-русски. Познакомился с сочинениями Виктора Гюго, Шекспира, Абовяна, Александра Фадеева.
За учебой и занятиями я не заметил, как наступил тридцать третий год.
Однажды я встретил на улице Ясемен-ханум, которая приехала на республиканское совещание как заведующая орготделом Агдамского райкома. Мы долго стояли и беседовали. Ясемен-ханум рассказала, что бывший счетовод колхоза «Инглаб» вместе со своими дружками пойман и арестован. Во время предварительного следствия они признались, что убили Керима по наущению Ясин-бека Гюрзали. Оружие для совершения убийства им дал Кюран Балаев.
— Когда суд?.. — Мой голос прерывался от негодования.
— Ничего больше не знаю, — ответила она.
Я спросил о семье Керима.
— Мюлькджахан работает учительницей в младших классах городской школы, Айдын пошел в первый класс, а остальные ходят в детский сад.
Все это я знал из писем Мюлькджахан.
На мои расспросы о семье профессора Ясемен отвечала как-то уклончиво, по всему было видно, что она что-то скрывает. Я попросил ее ничего от меня не утаивать. Тогда она призналась, что умерла мать Мансура Рустамзаде.
Мне захотелось написать о вдовьей доле молодой женщины, внезапно потерявшей мужа, о слезах матери, оплакивающей сына и умершей от горя. Захотелось рассказать о гибели коммуниста, моего друга Керима, боровшегося за лучшую жизнь для народа.
Труд — основа любой профессии. Писательский труд отягощен утроенной мерой ответственности перед самим собой, своей совестью, перед читателем и обществом.
Джафар Джабарлы, с которым я сблизился, был великим тружеником. Обладая редким талантом, он подкреплял его неустанным трудом, бесконечными поисками тем и образов. Он не переставал учиться и всегда носил с собою томик Шекспира или Шиллера, которых в то время переводил, и как только представлялась возможность, углублялся в текст.
Когда к нему приходили (а он в это время писал что-нибудь свое или переводил), то для приличия он спрашивал о здоровье семьи и детей, а потом, посмотрев на собеседника грустными глазами, говорил: «Ну а теперь дадим слово Вильяму Шекспиру…» — и брался за перо. Собеседник понимал, что его приход некстати, и удалялся.
Я жил в общежитии на Коммунистической улице. Комната, в которой кроме меня жили еще три товарища, была большая, светлая, с высоченным потолком. По ночам было трудно писать: все спят, приходится гасить свет, и я попросил коменданта разрешить мне работать в дежурном помещении.
Однажды ночью я закончил рассказ «Смерть Керима» и послал его не в редакцию какого-нибудь журнала, а прямо в Центральный Комитет (материал был острый). Дня через три меня пригласил к себе заместитель заведующего отделом агитации и пропаганды.
— Почему ты тратишь время на подобные дела, вместо того чтобы заниматься в институте? — был его первый вопрос.
Он, как видно, не знал, что я не боюсь споров и длительных дискуссий.
— Какую вы преследуете цель, задавая мне этот вопрос и, по существу, уходя от разговора по поводу моего рассказа?
— Здесь спрашиваю я, а вы извольте отвечать!
— Но вы не ответили мне на то, что я вам прислал!
— От имени Центрального Комитета я вам рекомендую избирать другие темы для сочинений.
— А вы разъясните мне, какие темы запретные и почему мой рассказ не может быть опубликован?
— А не кажется ли вам, товарищ, что вы поднимаете камень не по плечу?
— Если вы поддержите, я этот груз осилю.
— Конкретно, чего вы добиваетесь?
— Я прошу, чтобы были приняты конкретные меры против людей, организовавших убийство Керима, председателя колхоза «Инглаб»!
— Вопрос не по существу: мы ими не занимаемся.
— Не хотите или не можете?
— Думайте, когда говорите! Это вопросы не нашей компетенции!
— Тогда помогите мне!
Наверно, я задел больную струну в его душе, но он явно хотел избавиться от меня. Прервав разговор на полуслове, он куда-то позвонил, но там не ответили, тогда он вызвал свою секретаршу.
— В каком районе у нас есть вакантная должность редактора районной газеты?
Худенькая, невысокая девушка понимающе кивнула головой и вышла. Через две минуты она вернулась.
— Третий месяц нет редактора в газете «Шарг гапысы» («Ворота Востока») в Нахичевани.
Я не совсем понял, для чего он это проделал, а заместитель заведующего отделом уже подводил итоги нашему с ним разговору:
— Еще раз говорю вам, что рассказ напечатать невозможно. Ваши претензии вы можете изложить в своем заявлении в секретариат, но учтите, что делом об убийстве председателя Керима вам никто не поручал заниматься! Это дело судебных органов.
— Вы забываете, что я написал рассказ, это художественное произведение!
— Я не настолько темен, — съязвил он. — Да, рассказ, но документальный?..
— Вы правы, в произведении нет ни слова вымысла! И как убили, и кто убил!
— Вот я и предлагаю: напишите официальное заявление!
— Мой адрес под рассказом указан, и подпись есть, что еще надо? Считайте, что рассказ и есть мое заявление!
— Ладно, — вдруг сдался заместитель заведующего, — оставляйте свое произведение. Но скажите мне откровенно: кто такой Керим, и почему этот вопрос вас лично волнует?
— Убедительно вас прошу позвонить секретарю Центрального Исполнительного Комитета Аббасзаде. Он вам все скажет и обо мне, и о Кериме.
Исполняя
