Матрена Григорьевна побагровела от гнева.
Ничего не сказав Зое, она переговорила с соседкой, у которой поместили Соболевского, и та сказала ему:
— Матрена чего-то захворала. Наверно, поедет в больницу… Теперь я вас буду кормить…
Соболевский понял — чем-то он провинился перед Матреной Григорьевной.
Его помощь новой школе свелась к тому, что он прослушал голоса детей, которые хотели поступить в школу, написал примерную программу совместно с двумя старыми педагогами-музыкантами и через неделю уехал из Дубовки.
Все попытки поговорить с Зоей без свидетелей ему не удались.
Уезжая, он досадовал, зачем приезжал в Дубовку, убеждал себя в том, что так лучше — эта колхозница только испортила бы ему жизнь, и очень хорошо, что именно так закончилось его увлечение, пусть даже серьезное…
В селе праздновали День урожая.
В пять утра Зоя поднялась вместе с матерью. Матрена Григорьевна теперь не решалась спрашивать: «А ты куда?», только взглянула на Зою и отвернулась, чувствуя, что власть ее над дочкой кончилась.
Зоя надела широкую цветную юбку и безрукавку, в которых прежде работала в саду, и заторопилась к клубу. Ее заметили еще издали: возле клуба стояли готовые отправиться в путь три разукрашенных грузовика, переполненные участниками дубовской самодеятельности.
— Зоя! Зоя, скорей… К нам! — звонче всех кричала Иринка.
Из кузовов потянулись десятки рук. Зоя буквально влетела в кузов первой машины. Девушки жадно разглядывали ее. И они были в обычном наряде, заранее зная, что их ожидает там, у Балочной рощи.
Все заметили — Зоя изменилась, лицо побледнело и прическа теперь другая стала. И руки вон какие — белые, холеные…
Зою обнимали, заглядывали в глаза.
— Поехали! — крикнул Красновский.
Солнце взошло час назад, однако возле Балочной рощи уже расположился оркестр. Оркестранты на сей раз были в белых рубашках. Оркестр явно пополнился, на утреннем солнце поблескивали новые серебряные трубы. Возле рощи протянулась узкая полянка, вся к полевых цветах, а за ней раскинулось поле созревшей пшеницы.
На краю этого поля стоял новенький комбайн, гордость таганрогских конструкторов и ростсельмашевских мастеров. Другой такой же комбайн был чуть виден на другом конце поля и казался далекой лодкой на обширном озере.
Над ближним комбайном на длинном флагштоке колыхался на ветру красный флаг.
Рядом с оркестром на грузовике с опущенными бортами у небольшого столика, покрытого традиционной красной скатертью, надвинув на глаза кепку, стоял Гирш.
Возле грузовика беседовали Касатенко и директор сахарного завода. За ними выстроилась колхозная техника: тракторы, грузовики, жатки.
Перед машинами во главе с Павлом тянулась длинная шеренга трактористов, механиков, шоферов, электромехаников, прицепщиков. Все они казались сосредоточенными и как будто смущенными, озабоченными.
Александр Красновский взошел на комбайн с флажком в руке. В сотне метров от комбайна — взоры всех были обращены именно туда — стояли пятеро старых колхозников-пенсионеров с косами в руках. Самому молодому из них было не меньше семидесяти пяти лет.
— Подойдут люди, тогда начнем, — тихонько сказал Гиршу Касатенко.
Сойдя вместе с другими с грузовика и осмотревшись, Зоя увидела Павла. Их разделяла узкая травянистая полянка.
Павел чуть исподлобья взглянул на Зою и кивнул ей головой. Зоя приветственно помахала рукой. Девушки, стоявшие за ее спиной, выжидали, что будет дальше. Словно желая рассеять их сомнения, Зоя твердо, будто она выходила на сцену, на виду у всех пересекла полянку и протянула Павлу руку. Павел весело поздоровался:
— Добрый день, Зоя!
Стоявшие рядом с Павлом механизаторы крепко пожимали Зое руку, громко заговорили…
Гирш прервал шумную встречу, поздравил всех с праздником урожая и махнул рукой: «Начинай!» И тотчас хор запел «Урожайную».
Пятеро косарей — бывшие фундаторы колхоза — взмахнули косами и двинулись к комбайну. Как только они докосят до флажка, воткнутого в землю, по полю пойдет комбайн.
Взиг… взиг… взиг… — слышалось в наступившей тишине.
Косари шли вперед важные, гордые…
Комбайнер Леонид Еремеев уже запустил двигатель и напряженно ждал. Вот до флажка осталось пять метров. Три. Два. Иннокентий Петрович поднял трубу… Последний метр… Косари дошли до флажка!
Оркестр заиграл торжественный марш.
И только трубы умолкли, а механизаторы стали заводить машины, как к Гиршу с плачем бросилась женщина. Гурко растерялся, пытался успокоить плачущую… Подбежала другая женщина и, показывая рукой на уходящий комбайн, сказала:
— Леня… Леня… Леонид на комбайне.
Понятно… На комбайне ее сын, Леонид. Три года назад он попал под суд… Старуха тогда прибежала к нему, Гиршу. Правление взяло его на поруки. Теперь он комбайнер…
Через пятнадцать минут полянка опустела. Люди разошлись по своим местам. Уборка хлеба в колхозе имени Ватутина началась. На одной из машин, которая отвозила зерно, уехала на бригадный ток и Зоя Гурко.
После того как Зоя на виду у всех решительно пересекла полянку и осталась в строю трактористов, рядом с Павлом, он повеселел.
Несмотря на горячее время, Павел решил во что бы то ни стало встретиться с Зоей, но Гирш не давал ему покоя ни днем ни ночью. Он требовал, чтобы механизаторы не мчались на поля, когда выйдет из строя трактор или комбайн, а осматривали машины в порядке профилактики во время заправки.
— Потом отдыхать будем. И погуляете, и потанцуете.
— Когда пойдут дожди? — весело спрашивали механизаторы.
— Вот именно.
Все же Павлу удалось сказать Зое:
— Буду ждать тебя у реки.
— Когда?
— Сегодня вечером.
— Приду.
Они встретились уже довольно поздно.
— Хочу поздравить тебя, Зоя… Ты многое успела за эти два года, — сказал Павел, когда они побрели по берегу реки.
— Могу ответить тебе тем же. Больше скажу, — ты, как мне кажется, стал другим.
— Тогда, в институте, я был очень виноват.
— Не будем вспоминать об этом. Я уверена, что такое больше не повторится.
— Не повторится, — улыбнулся Павел. — Скажи мне, почему ты не отвечала на некоторые мои письма?
— Хотела тебя наказать этим. Подозрительность — худший враг дружбы.
Край неба на востоке посветлел. Павел проводил Зою до ее калитки. На сей раз ее не ждали во дворе ни Гирш, ни Матрена Григорьевна.
— Придешь к реке завтра? — спросил Павел.
— Непременно, — улыбнулась Зоя и помахала ему рукой.
Так же, как и два года назад.
Уборка подходила к концу.
Спокойной казалась лишь полная круглая луна, озиравшая рокочущие машины на полях и мчащиеся грузовики по дорогам, перевозившие на элеватор зерно…
Поздно ночью по улице шли два человека: один невысокий, худощавый, другой огромный, чуть сутулый. Казалось, они очень устали, но это была та усталость, которая бодрит, веселит душу и не дает спать.
— Приду, выпью холодную ряженку и лягу, — сказал Аким Федорович.
— А я выпью ряженку и поеду на станцию, провожать Зою, — отозвался Гирш.
— Уже уезжает?
— Вызывают ее. Поедет в Польшу на фестиваль студентов…
— Пусть едет. Теперь и в Польше будут знать, кого вырастила Дубовка. Ну, пожелай ей от меня… Да, Гирш, часа три отдохнем и поедем на семеноводческий… — сказал Аким Федорович, повернув к своему дому.
— Ага! — ответил Гурко.
— Да, ты же ведь на станцию хотел.
— Какая важность. Без меня доедет…
— Значит, так…
Павлу больше не удалось встретиться с Зоей. Она работала на току третьей бригады, где шла очистка зерна близкого ей семеноводческого участка. А вчера Тихон принес Зое телеграмму — необходимо срочно вернуться в консерваторию, предстоит поездка в Польшу.
К утру пошел дождь. Павел решил проводить Зою на станцию.
Едва рассвело, Павел на мотоцикле умчался в Грачевку, к учителю-пенсионеру, который выращивал удивительные сорта роз. Уложив великолепный букет в коляску и прикрыв его припасенной накидкой, он полетел на станцию и опоздал. До отхода поезда оставалось не больше минуты.
Зоя стояла у открытого окна и рассеянно отвечала на озабоченные напутствия Матрены Григорьевны, Елены и Красновского.
Павел добежал до вагона и только успел поднять букет к окну, как поезд тронулся.
— Спасибо, Павел, до свиданья. Напиши мне!.. — крикнула Зоя.
Павлу показалось, что она сказала эти слова холодно, не придавая им особенного значения.
Он остался один. Долго стоял с опущенными плечами, пока поезд не скрылся на далеком повороте. Наконец, вздрогнув, опустился семафор…
И снова, как в тот раз, он побрел по извилистой велосипедной дорожке. Убегающие вдаль рельсы, по которым поезд надолго увез Зою, вызвали в душе Павла смятение. Невольно вспомнились слова матери Иринки: «Станет известной артисткой — и не посмотрит в нашу сторону».
