После этого дед с отцом закатили на козлы толстый березовый сутунок и продольной пилой распустили его на тонкие тесины. Целую неделю сохли они в подвале. Потом отец прошелся рубанком по этим доскам…
Дед принес в мастерскую небольшой сундучок и начал осторожно выкладывать на стол какие–то круглые, треугольные, полукруглые и квадратные резаки. Это были инструменты для работы по дереву. Среди них находились топоры, мелкие ножовки и рубанки, которые дед называл сливчиками. Сливчик был острее бритвы. После, заточки дед выдергивал из бороды несколько волосинок, клал их на жало и тихонько дул. Волосы резались пополам. Дед одобрительно крякал и начинал расхваливать немецких мастеров, изготовивших такой чудесный инструмент. Немецкие фирмы «Лев на стреле» и «Лебедь на стреле» издавна славились плотницким и столярным инструментом. Мастера Шауфлеры известны были в старой России. За их инструмент платили большие деньги. За железку для фуганка или рубанка могли прибить человека. Сколько денег выспорил дед этими железками! Вставит ев в старый рубанок, набьет в доску гвоздей и айда сбивать шляпки. Они отлетали, как срезанные бритвой, и, к удивлению спорщика, на жале не оказывалось даже самой малой зазубринки. Секрет железок заключался в стальном лобке. Спереди железка была стальная, а сзади железная. На каждом инструменте был выдавлен лев или лебедь, стоящие на стреле…
Наконец дед с отцом приступили к вырезке узоров. У деда и отца они разные. У деда по низу доски шли с такими тоненькими лепестками, что, казалось, дунь на них, и они отлетят. В середине тянулся другой узор, похожий на звездочки с колосьями ржи. В верхней части доски дед сплетал что–то похожее на сказочный лес. Все это так сочеталось и дополняло друг друга, что трудно было оторвать взгляд.
У отца все выглядело по–иному.
По низу 'Он пустил лошадей с пахарями и плугами, в середине рассыпал сжатые снопы, а вверху набросал такие гирлянды узоров, что не сразу–то можно было их понять.
Я не узнавал отца и деда. Куда делись баптисты, проповедники? Передо мною увлеченно резали дерево два добрых бородатых волшебника; такими же они были однажды на сенокосе.
Дед разрешил мне взять немецкую ножовку, которой очень дорожил. Я пилил чурбачок и вдруг как–то неуклюже дернул рукой; хрустнула ножовка–змейка, отломился ее кончик. Я так и обмер, ожидая ругани и тумаков.
Дед взял ножовку, покачал головой и неожиданно стал утешать меня: Ничего, на крупный рисунок еще годится. У меня вторая такая же ножовка есть.
Я был благодарен деду и готов был броситься ему на шею…
Ранней весной дед с отцом закончили резать узоры.
Ну, давай, Никишка, прикинем — что куда.
А что прикидывать? — возразил отец. — У меня рисунок понятнее твоего, стало быть, мой на фасад, а твой на тыльную сторону.
Это как же так на тыльную? Выходит, на твою работу будут смотреть все, а на мою только те, которые идут из нужника?
Почему так? Совсем не так. С соседней улицы твой узор просматриваться будет, — успокаивал отец.
Там же лес, чего болтаешь? Давай–ка лучше жребий кинем, — заволновался дед.
Отец согласился.
Дед вытащил из старой коробки тяжелый царский пятак.
Орел кверху — узор на улицу, решка кверху — узор со двора. Кидаем только раз, — дед подкинул пятак, тот закувыркался в воздухе и звякнул возле моих ног орлом кверху.
Дедин на улицу! Дедин на у–лицу! — закричал я. Дедовы карнизы и ставни мне больше нравились.
Ты неправильно кидал! — заявил отец.
Как это неправильно?
А вот так! Хитришь все. Дай–ка я подкину!
Уговор был раз кидать! — заорал дед.
Отец яростно засопел, прошелся из угла в угол и вдруг уставился на дедов узор и ехидно засмеялся.
Твой орнамент вообще нельзя показывать, — торжествующе заявил он.
Ты чего это? Белены объелся? — изумился дед, вытаращив глаза на отца.
Что ты изобразил? Ведь звезда получилась. Грех это. Накажет тебя господь…
Так, так… — дед побагровел и вонзил глаза в отцовский узор. — А у тебя, Никишка, вверху как бы талия женская вычерчивается. Это уже прелюбодеяние. Тобой во время работы дьявол руководил.
А тобой — сатана! Ишь ты, рассыпал звезды! — отец ткнул пальцем в узор и случайно обломил ромашку.
Эх и взъярился дед! Он схватил одну отцову доску,, да как треснул ее об верстак — она и разлетелась на половинки. Отец взвыл. Я и оглянуться не успел, как они схватили друг друга за грудки и повалились на кучу стружек и опилок. Я испугался и выбежал из мастерской…
ПОЛОВОДЬЕ
Зима еще злилась. Были морозы по утрам.
Я принес в класс стеклянную банку, налил воды и опустил в нее березовые веточки. Скоро они выпустили ребристые, липучие, душистые листочки. Зелень радовала душу.
Снег затвердел, покрылся блестящей коркой.
Ишь, весна–то покрывало выбросила! Стало быть, тепло идет, — говорили бабы.
И оно пришло. Зазвенели ручьи. Проснулся мой любимый родник. Я пришел с ним повидаться. В саду проталины курились легким паром. Под каждым деревом образовались ямки, а в них торчали кустики брусники. С елей падали сосульки и, рассыпая искры, вонзались в снег.
На завалинки, на бревна у калиток выбирались из домишек старики и старухи. В огороды скот выпускали. Мать тоже вывела в огород Зорьку. Бросила ей охапку сена, а она не ест, на солнце смотрит и мигает огромными глазищами. Соскучилась. Шерсть на Зорьке черная, блестящая. На лбу, поперек — белая полоска. Потому и назвали ее Зорькой. Я подошел к ней, погладил ее лоб. Шерсть от солнца нагрелась, пахла хлевом. Едва я отошел от Зорьки, как на ее широкую спину сели скворцы и ну перышки чистить, а Зорька стоит и не шелохнется. Почистили скворцы перышки, легли, клювы под крылышки спрятали — задремали. Тепло им, хорошо, да и хитрая кошка не подберется, — не пустит ее Зорька.
На прошлогодних огуречных грядах рылись куры.
Я пошел в лес за медунками. Они росли на буграх и солнечных полянах. Нарвал их целый пучок, очистил, съел. Вкусом они напоминали зеленую дыню. Увидел я барсучиху с детенышами. Вышли на промысел из норы, нюхали, царапали коготками землю, стряхивали с сухих былинок всяких жучков да букашек. Перед тем, как идти домой, я собрал букет подснежников. Они бывают разные. На солнцепеке — белые, а в тени — синие. Походил немного, и к моему букету прибавился желтый гусиный лук, сиреневые хохлатки и трехцветные фиалки–виолы. Вернулся домой, отдал матери цветы и вышел во двор. К обеду стало теплее, земля пуще размякла, но теневые стороны дома еще были влажны и кое–где белы от инея. Дед выкидывал из конюшни навоз. Прилетела стая воробьев, села на кучу и дружно закопошилась в ней, подняв крик. Летали первые весенние красные бабочки. Из щелей забора выползали божьи коровки. Высоко в небе пролетели гуси. Где–то на голых деревьях подняли шум грачи. Пахло дымком, дегтем от телеги,смолой от ворот, молоком и сырой землей.
В одну из темных ночей вдруг раздался треск, звон, шум — начался ледоход на Оби.
Едва рассвело, а люди уже высыпали на берег.
Силища–то какая! — воскликнул Маркел. — Вот и ожила Обь–матушка! Гляди–ка чо, корыто плывет!
Я подошел к Маркелу:
Где ты видишь корыто, дядя Маркел?
А! Кудрявцев внук! Ну, подойди ближе, покажу, — Маркел обнял меня и показал на розово–фиолетовый горизонт реки.
Экой лодырь, не мог добра вовремя прибрать! — осуждали мужики беззаботного хозяина. Они курили, опускали уши у шапок, спасаясь от сырого холодного ветра.
Гляди, волк плывет! — закричал Филька.
Я всмотрелся и на самом деле заметил волка.
Что? Попался, шкурник! — Маркел захохотал.
Волк прыгал с льдины на льдину, пытаясь добраться до берега.
И волку неохота умирать! — сказала Фрося.
А кому охота? — откликнулся Филька.
Эх, чичас бы его из берданки! — проговорил 'Маркел.
А вон ружье–то! — показал я на идущего к нам дядю Савелия.
Маркел оглянулся:
Батюшки! Савушка, родимый, быстрей сюды!
Быстрей, быстрей! — закричали мужики.
Дядя Савелий, смешно перебирая ногами, обутыми в чесанки с калошами, побежал.
Что случилось? — спросил он.
Ружье! Ружье давай! — заторопился Маркел и сдернул с его плеча берданку.
Ружье ахнуло, волк подпрыгнул и шлепнулся на льдину.
Готов! — закричали мужики.
Беги за ним, Маркел, за шкуру три сотни получишь!
Выпили бы за твой счет.
Да водки–то в магазине нет.
Есть. Для сплавщиков целую машину привезли» Аврал будет.
Это какой аврал?
Субботник, понял? — объяснил дядя Савелий. —
Для ГЭС фундамент закладывать начнем.
Так, значит, лектро в каждой избе засветится? — спросил Маркел.
В каждой, а кто на закладку придет да поработает как следует, тому электричество в первую очередь.
Ура! Братцы! Свет будет! Свет! — закричали мужики.
Белые льдины с зелено–голубыми краями шли тихо и величаво, неся на своих спинах остатки давно по- < тухших костров, вмерзшую лодку, обрывки тропинок, обглоданный волками скелет коровы, темные глазки прорубей, избушку–времянку рыбнадзора. Задние льдины напирали на передние и вдруг с хрустом полезли на них.
