Солнечным ясным днем из Нунивака выехали две упряжки в Мэйныным. На передней ехал Таю, за ним на сдвоенной упряжке Утоюк и представитель преклонного поколения — старик Матлю.
На нарте Таю лежали подарки, предназначенные для выздоравливающего в районной больнице Амирака: один сверток от Нели Муркиной, другой приготовила Рочгына.
Нет лучшего времени для путешествий на нарте, чем ранняя весна! Дни длинные, солнце долго бродит по небу, ласково оглядывая землю, как путник, возвратившийся на родину после долгого отсутствия. Всё интересно, хочется заглянуть в самые заветные уголки. Солнечным светом наполняются угрюмые ущелья, забитые слежавшимся снегом и льдом. Живительные лучи пробивают толщу сугробов, оттаивая застывшую землю, ветви стланика наливаются и набираются сил и тянутся навстречу свету.
Небо такое яркое и синее, что даже снег кажется подсиненным, снежинки блестят, как драгоценные камни.
Воздух ходит волнами и обманывает непривычный глаз. Вот показался человек на дороге с поднятой рукой. Он ведет себя странно: стоит неподвижно, как замерзший. До него далеко, человек едва возвышается над сугробом. Однако не успевают собаки сделать и десятка шагов, как фигурка превращается в сухой стебелек, торчащий из-под снега. Росту у него от силы на палец.
Наст крепкий. Солнце слепит глаза, но ещё ничего не может поделать со снегом. Многими месяцами накопленный холод трудно изгнать из земли. Собаки бегут дружно — их не надо понукать: в такую погоду для них тащить нарту — одно удовольствие.
И седоку тоже неплохо. Можно задремать, прилечь на нарту, подставив иссеченное морозным ветром лицо горячим лучам.
Иногда собаки начинают проявлять беспокойство. Они поднимают морды и озираются по сторонам. Черные кончики носов обретают необычную подвижность и трепещут, с шумом втягивая воздух: где-то близко оленье стадо. Нарты несколько раз проехали через широкие, вспаханные тысячами копыт оленьи пути — колхозные стада направлялись на отел.
К концу длинного дня, когда солнце зажгло на ледяных вершинах гигантские костры, нарты спустились на лед залива, а ещё через час путники въехали на широкую улицу районного центра.
По привычке Таю направил упряжку к большому дому с флагом на крыше. Здесь помещались райисполком и райком партии. Перед крыльцом на колу торчал непонятный знак — перечеркнутая буква в красном кружке.
Остановив упряжку у столба и привязав к нему потяг, Утоюк и Таю вошли в помещение, поручив Матлю сторожить собак. Кабинеты уже были закрыты, только в приемной секретаря райкома горел свет.
Дежурный по райкому позвонил в гостиницу.
— Места для вас будут, — сказал он, — а упряжку можете привязать на берегу залива — там специально отведена площадка.
Таю и Утоюк поспешили на улицу: надо ещё накормить собак и самим устроиться, а время позднее.
Возле нарт стоял милиционер и о чем-то громко разговаривал со стариком.
Матлю размахивал руками и пытался перебить разгневанного стража порядка.
— Что случилось? — спросил Таю, подойдя к нартам.
— Это ваши упряжки? — кинулся к нему милиционер.
— Наши, — ответил Таю.
— Вы что, знак не видите? — сердито спросил милиционер.
— Какой знак? — пожал плечами Таю.
— Этот, — милиционер показал на кол, к которому были привязаны собаки. — Стоянка транспорта запрещена! За нарушение штраф!
— Мы этого не знали, — невозмутимо ответил Таю, отвязывая потяг. — Не по-русски написанное мы не понимаем.
— Владельцы транспорта должны знать правила уличного движения, — назидательно сказал милиционер. — На первое время прощаю.
Он едва успел отскочить от нарт, но все же приложил руку к козырьку.
В гостинице было тесно. Все уже спали. Лохматая дежурная сердито подала горячий чайник, подождала, пока гости не напились, и повела в комнаты.
Кровать Таю оказалась против окна. Это неприятно — скоро поднимется солнце и разбудит его.
Лежа в непривычной постели, Таю думал о завтрашнем разговоре. На собрании в Нуниваке, к удивлению Таю, прямых противников переселения не оказалось. Голоса разделились поровну: одни были за переезд в «Ленинский путь», другие за то, чтобы строить новый Нунивак в удобном месте. Последние считали, что эскимосы не должны смешиваться с чукчами. Таю пришлось снова взять слово и объяснять землякам, что строительство нового поселка отодвинет срок переселения — всё надо будет возводить заново: школу, пекарню, магазин, почту, амбулаторию… Но потом Таю разгадал хитрость сторонников строительства нового Нунивака. Если переселение в «Ленинский путь» — дело быстрое, то когда ещё выстроят новый поселок! За это время может многое измениться. Упорным противником слияния чукотского колхоза с эскимосским был председатель Утоюк. Главным его доводом было то, что якобы национальная политика не рекомендует сливать колхозы разных национальностей. Где Утоюк откопал такой тезис? Может быть, он прав? Всё же учился в окружной партийной школе. А как же быть с дружбой народов? Выходит, дружба дружбой, а вельботы врозь? Почему же тогда дети не чувствуют себя ущемленными в своих национальных чувствах в «Ленинском пути»? Они тоже происходят от эскимосов, и в их жилах течет кровь настоящих морских охотников…
Едва Таю смежил веки, как солнце своими лучами разбудило его. Он поднялся, начал одеваться, но тут его взгляд упал на человека, спящего на соседней кровати. Что-то очень знакомое было в его облике. Таю старался вспомнить, где его видел, но не мог. Придется дожидаться, пока он не проснется. Спящий человек совсем не такси, когда бодрствует.
Солнечный луч добрался до лица соседа по кровати и коснулся ресниц. Лицо спящего нахмурилось, приняло осмысленное выражение. И тогда Таю отчетливо вспомнил давние дни: маленькую комнату — кабинет секретаря райкома, заполненный махорочным дымом, и согнутую в надрывном кашле над столом фигуру Владимира Антоновича.
Владимир Антонович открыл глаза и снова зажмурился от непривычного яркого света.
Таю тихонько засмеялся и спросил:
— Отвык от нашего солнца?
Владимир Антонович взглянул на Таю. В его глазах блеснуло солнце, он широко улыбнулся и медленно произнес:
— Если не ошибаюсь — Таю?
— Не ошибаешься, Владимир Антонович, — сказал Таю.
Бывший секретарь райкома соскочил с кровати и обнял эскимоса.
— Сколько лет прошло!
— Как твое здоровье? Ты уезжал насовсем? — спросил Таю.
— Здоровье пока не беспокоит, — весело ответил Владимир Антонович. — Но погибал. По-настоящему погибал. Очень тосковал по Чукотке, по северу. Ходил по разным докторам, добрался до одного ленинградского профессора. Он осмотрел меня и говорит: «Вы человек ещё молодой, и лечить вашу болезнь надо там, где она вас схватила…» Как будто он читал мои мысли! Вот уже второй год работаю инструктором областного комитета партии. Давно собирался в ваши края, то есть в наши. В районе уже несколько дней, а привыкнуть не могу — очень всё изменилось. Вчера вернулся из Лорино — ничего от старого селения не осталось. Да и здесь, в районном центре, узнаю только два-три домика, а все остальное — новое… Пришел в райком и первым секретарем вижу своего бывшего ученика, боевого комсомольца, а теперь товарища Каля! Думали мы с тобой когда-нибудь, что эскимос станет секретарем райкома и будет руководить населением на территории, превышающей иную великую державу?..
В столовую завтракать пошли вместе. Утоюк, увидев Владимира Антоновича, долго удивлялся. Матлю глубокомысленно заметил, что это закон жизни, когда встречаются старые друзья, и не худо бы по такому знаменательному поводу опрокинуть чарку.
Владимир Антонович засмеялся и сказал старику:
— Обязательно выпьем! Сегодня же вечером. В новой столовой.
В светлом просторном зале столовой стояли легкие столики и такие же стулья. Утоюк по-хозяйски осмотрел мебель и сказал:
— Такую бы нам…
Пока Таю и Владимир Антонович заказывали завтрак, старый Матлю обошел обеденный зал и остановился у стены возле красочных картин в застекленных рамах. «Печень здорового человека и печень алкоголика», — удивляясь, прочитал шепотом Матлю и перевел взгляд на другую картину. «Сердце здорового человека и сердце алкоголика», — гласила надпись под ней. Изображения были очень удивительные. Матлю стало нехорошо, и он поспешил за стол.
За завтраком продолжался обмен воспоминаниями.
— Если времени у меня хватит, — сказал Владимир Антонович, — я обязательно заеду в Нунивак. Вот, наверное, где произошли большие изменения! До сих пор забыть не могу эти узкие тропинки в скалах, жилища, похожие на звериные норы… И как только люди жили в таких условиях? Раньше это казалось само собой разумеющимся, а теперь — поверить трудно…
Таю уже открыл рот, чтобы сказать Владимиру Антоновичу, что Нунивак остался прежним селением — ничего в нём не изменилось, как Утоюк перебил его:
