увесистую золотую цепь, к которой были прикреплены часы.
— Я вас слушаю, — сухо сказал я.
— Товарищ Ширвани просил передать, что в интересах дела было бы хорошо, если бы ваши корреспонденты оставили горторг в покое. Уже пять лет я работаю в торговой системе, и ни разу у нас не возникало разногласий с газетой.
Я молчал, а он между тем продолжал:
— Джебраил Ширвани работает здесь еще дольше. Его знают не только в Баку, но и в Москве.
— А вот в Нахичевани его, возможно, не знают.
— Вы, наверно, шутите?
— Какие шутки!
Тогда Мамед Багиров решил внести определенность в наши с ним отношения:
— Может быть, у тебя есть какое-нибудь желание? Или нужна помощь? Говори, не стесняйся!
— Да, есть пожелание.
— Ну вот, — оживился он, — это другой разговор! Я весь внимание!
— Желание мое невелико: освободить Джебраила Ширвани от занимаемой должности!
Он возмутился:
— Я говорю с тобой серьезно, а ты!.. — Но тут же сказал: — Да, видно, вода в вашей деревне бодрящая, спорить любишь! — И усмехнулся. — Подумай сам, ну к чему тебе с нами обострять отношения? Там, где можно выиграть, ты запросто можешь проиграть! Да и что ты теряешь, идя на добрые с нами отношения?!
— Принципиальность коммуниста!
Он опешил и долго не мог выговорить ни слова, а потом покачал головой:
— Да, тебя не переговоришь. Впрочем, тебя не в чем упрекнуть, да и что ты в жизни видел? Другие пачками глотают деньги… Но понимаешь ли, я обещал Джебраилу, что поговорю с тобой как земляк с земляком. Земляки всегда могут договориться, не так ли? Ведь мы, если здраво рассудить, почти родственники!
— Что еще вы хотите мне сообщить?
— Что еще? Да, да, — заторопился он, — я тебя понял! Вот, я принес тебе от Джебраила шесть тысяч рублей и пять золотых царских десяток. Хочешь, прямо сейчас тебе здесь отдам, а нет — принесу вечером на квартиру.
— Ну, вот что, земляк, поговорили, меру знать надо! И запомни: я не хочу лишать твоих детей отца, не то немедленно вызвал бы милицию!
Мамед Багиров побагровел, поднялся и тяжелым шагом покинул кабинет, все так же поскрипывая блестящими сапогами.
Через день меня вызвал к себе председатель нахичеванского Совнаркома. Говорили, что это честнейший человек, безупречный организатор, что он болезненно воспринимает малейшие недостатки, которые обнаруживаются в республике, словно касаются они его лично. И не любит, когда о них первыми заговаривают другие. Мне передали, что он выражал недовольство по поводу безобразий, вскрытых газетой в Наркомате финансов: и безобразия его возмутили, и то, что вскрыла их именно газета!..
Меня он встретил с явным раздражением:
— Сначала вы занялись тем, что переполошили город сообщениями о неблагополучии в Наркомфине. Что вас заставляет совать теперь нос в дела горторга? — Говорил еще что-то в этом духе на повышенных тонах.
— Не кричите на меня, — перебил я его. — Я не привык, чтобы со мной так громко разговаривали.
Моя отповедь заставила его понизить голос:
— Объясните вашу позицию!
— Я давно знаю, что хороший язык дает хозяину поесть меда, а дурной приносит ему одни несчастья. Но, даже зная это, я не погрешу против истины! — начал я спокойно. — Я знаю, что вы честный человек, но если поступят сигналы о неблагополучии в вашем учреждении, как это было в случае с горторгом, то работники газеты постучатся и в ваши двери!
В первый момент он растерялся, явно не ожидая от меня такого ответа, но потом, взяв себя в руки, резко заговорил:
— Я вас еще раз предупреждаю: умерьте свой критический пыл! Дайте нам спокойно работать!.. — И уткнулся в свои бумаги, давая мне понять, что наш разговор окончен.
— Я уйду, но от своих намерений не откажусь. Советская печать призвана быть оружием партии в борьбе против искажений ее линии.
Он ни словом мне не возразил.
Проверка в торговой сети затягивалась. Жулики действовали изворотливо, не оставляя видимых следов. Мы поместили в газете информацию о проверке в горторге, но на этот раз ни Ширвани, ни Багиров никак не отреагировали. Не было и вызовов к начальству.
Как-то заведующий сельскохозяйственным отделом показал мне письмо, в котором сообщалось о злоупотреблениях в системе «Заготзерно». После редакционного обсуждения мы решили к проверке привлечь на этот раз республиканскую прокуратуру.
Прокурором Нахичеванской автономной республики в ту пору работал Джафар Газанфаров, вместе с которым мы когда-то учились б партийной школе в Баку. Он сразу же отозвался на мое предложение.
В очередном номере газеты мы дали информационное сообщение о том, что «в конторе «Заготзерно» некоторые нечистоплотные люди разбазаривают государственное имущество. В связи с этим редакция газеты совместно с прокуратурой республики проверяет состояние дел в конторе. О результатах проверки редакция обязалась сообщить в очередном номере».
После объявления редакционная почта газеты возросла в несколько десятков раз. В письмах были советы, пожелания, жалобы, а иногда и указания на незаконность действий каких-нибудь бюрократов или жуликов.
При газете постепенно образовался актив корреспондентов, которые живо откликались на темы, затрагиваемые нами.
От номера к номеру газета завоевывала авторитет. Возросло количество постоянных подписчиков. Продаваемые в розницу экземпляры расхватывались с ходу.
Во время очередной встречи у секретаря обкома он поинтересовался редакционными новостями, спросил о методах проверки писем трудящихся. Потом сообщил, что на очередном заседании бюро одобрен и признан своевременным рейд газеты в горторг и контору «Заготзерно».
Я сказал, что и к проверке в горторге, и к «Заготзерну» подключены работники прокуратуры.
— Только советую вам не торопиться, тут нужна особая тщательность и щепетильность.
Перешли к вопросу об освещении работ, проводимых машинно-тракторными станциями. Секретарь посоветовал послать рейды и в МТС: мол, если основываться только на сообщениях директоров станций, то картина получится слишком радужная, а это никому не нужно.
Разговор меня удовлетворил вполне. Мне все больше нравился спокойный, уравновешенный тон, которым секретарь говорил со мной, рассудительность и внимательность его к мелочам. По целому ряду замечаний я понял, что секретарь — знающий газетное дело человек.
В конце беседы он предложил мне вести в местной партийной школе курс журналистики.
Это польстило моему самолюбию, и я согласился. Когда уже собирался уходить, он вдруг спросил:
— А тебе не надоело одиночество? Почему не перевозишь сюда семью? Если остановка за квартирой, то я немедленно дам указание!
Я не стал скрывать от него своих планов на будущее:
— Я не хочу брать сюда семью.
— Почему?
— Хочу сам отсюда уехать. Пора наконец закончить Институт марксизма-ленинизма! К тому же я начал писать книгу, а времени здесь у меня совершенно нет.
— Скоро состоится Первый съезд писателей Азербайджана,
