Анатолий Рыбин - Трудная позиция

«16 июля

Почти все свободное время проводим на тренажерах и за головоломками. Кое-кто посмеивается. Ничего! Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Решили заняться греблей. Полезно во всех отношениях. Утром радио сообщило, что наши запустили ракету в акваторию Тихого океана. Испытание прошло успешно. Настроение у всех приподнятое».

«20 июля

Командир дивизиона сообщил: скоро получим новую технику. Это здорово! Только зачем сообщать преждевременно? Говорят, для поднятия духа. Какой же дух, если сразу начались толки: «А не хватит ли выжимать соки из старой?» Чтобы меньше гадали, увеличил время тренировок. Из Вьетнама сообщения тревожные. От напалма горят джунгли. На юге Вьетнама американцы выгрузили атомные пушки».

«3 августа

Сегодня проверял нас командир полка. Есть успех, но не такой, чтобы радоваться. Хорошо бы перекрыть все в два раза. Жать и жать! Кто-то подбросил карикатуру: моя голова с петушиным гребнем. Хотел разорвать, но удержался. Сохраню на память. Есть приказ усилить наблюдение за воздухом».

«8 августа

Часть людей уехала знакомиться с новой техникой, Ходят слухи, что скоро прибудет. Но ослаблять тренировки на старой нельзя. Появилось сообщение: в приграничных водах тревожно. В небе тихо. Внес новую рационализацию в устройство тренажеров. Необходимо добиться, чтобы действие расчета довести буквально до автоматизма».

«15 августа

Начались монтажные работы. Устанавливают новую технику. Штучки приличные, с учетом прежних минусов. На них тоже потеть придется. Может, побольше, чем на старых. А вообще, хочется, чтобы «старушки» тоже постояли. Не зря же мы столько трудились. На днях приезжает комиссия. «Психологический практикум» одобрен командованием. В учебной программе полка появились новые занятия: «Тренировка внимания и сообразительности».

«19 августа

Получил газеты со снимком «Лайнер на подводных крыльях в Жигулях». Вдали виден Соколиный остров с каменистыми утесами. Целый час не мог оторвать взгляда. Вырезал, положил в тетрадь. А у нас холодно. С утра впервые за неделю выглянуло солнце. Потом приползли тучи, пошел дождь. Опять проверял нас командир полка. Чувствую — хотел похвалить, но промолчал. И хорошо, что промолчал. Я сам знаю, чего мы достигли и чего нет».

«21 августа

Сегодня в 5.08 снова объявили тревогу. Опять — иностранный самолет. Подошел тем же курсом из-за фиордов, почти на бреющем. Я сидел у индикатора и думал: повернет или нет? Не повернул. Значит, решил засечь новые станции. Граница нарушена. Операторы дежурили те же, но работа была иной: в каждом движении удвоенная быстрота, полная слитность с механизмами, мгновенная сообразительность. Едва цель достигла квадрата, расчетные данные были уже готовы. Подали команду: «Пуск!» На экране мелькнули вспышки — сперва одна, потом другая. Цель уничтожена».

Взяв тетрадь, полковник Осадчий направился в кабинет Забелина. Генерала на месте не было. Осадчий включил люстру и сел на диван, упершись плечами в пружинистую спинку.

Вскоре генерал пришел, усталый и чем-то озабоченный. Раздеваясь, он с удивлением посмотрел на Осадчего:

— Что это вы, ночевать в моем кабинете собрались? Забыли, что сегодня суббота?

— Да вот, увлекся, — ответил Осадчий, стукнув пальцами по тетради. — А у вас очень свет хороший.

— Светит, но не греет, — недовольно махнул рукой Забелин. — Беда за бедой сваливается. Опять в третьей батарее скандал. В понедельник Красикова отчислять будем.

— Как то есть отчислять? — Брови у полковника поползли кверху, глаза удивленно округлились. — Командир батареи ничего мне не докладывал...

— В том-то и загвоздка. Никто не докладывал, а теперь тревогу забили. И сам Красиков рапорт написал.

— Странно. Почему же он раньше не писал?

— Не знаю, может, и писал. — Генерал резко одернул китель и подошел к столу, но не сел, даже стул отодвинул в сторону. — Видите, какое дело, Артемий Сергеевич, — сказал он, повернувшись к Осадчему. — Лукаво мудрствует товарищ Крупенин. Беду в мешок запрятать хочет, как в прошлый раз. Помните?

Осадчий понял, на что намекал Забелин, но ему не хотелось верить, что Крупенин так вот, умышленно, может утаить рапорт.

— А зачем спешить с отчислением-то? — спросил он и тоже подошел к столу. — О человеке ведь речь идет, не о машине. Потерпим давайте, присмотримся.

— Вот-вот, и Крупенин такую линию гнет, — покачал головой Забелин. — А вам известно, что Красиков убегал уже из учебного корпуса?

— Никуда он не убегал. У него дома неприятности большие.

— Не знаю, большие или малые, но факт недозволенный. И возиться с Красиковым, как это делает Крупенин, не будем, У нас, батенька, задачи есть поважнее...

— Так ведь где люди, там и задачи, — заметил Осадчий. — Кстати, я тоже к вам, Андрей Николаевич, насчет Крупенина. Вот полюбопытствуйте.

— Что это? — Забелин поглядел на тетрадную обложку со странным рисунком и таинственным заголовком и непонимающе вытянул губы. — Любовная коллизия, что ли?

— Нет, это скорее исповедь ракетчика, — серьезно ответил Осадчий.

Генерал усмехнулся:

— Ох и любите вы, Артемий Сергеевич, философствовать по всякому поводу! Нужно или не нужно...

— Нет, вы почитайте все-таки, — посоветовал Осадчий, — жалеть не будете.

— Почитаю, конечно, — сказал Забелин, продолжая нехотя рассматривать тетрадь Крупенина. — А вообще, как это в народе толкуют: всякий орел — царь на своей горе. Так оно, по-видимому, и есть.

— Толкуют и другое, — сказал Осадчий. — Орел могуч крыльями, Андрей Николаевич.

— Правильно. Только, видите, что получилось: пока был Крупенин на своей горе, и крылья сильны были, а как перелетел на другую, и нет их, крыльев-то.

— Не успел, выходит, расправить.

— Кто знает, может, и не успел. Но я сомневаюсь. Факты, как говорится, упрямая вещь.

— Да, да, именно факты, — сказал Осадчий. — Потому и принес вам вот этот дневник.

В кабинет легко вошел подполковник Аганесян. Он, как всегда, энергично и быстро доложил, что сведения о дисциплине курсантов для штаба округа подготовлены. Генерал придвинул бумаги к себе. Секунду, другую он раздумывал, слегка покачивая свое грузное, туго стянутое ремнем тело, потом прикрыл бумаги ладонями и сказал Аганесяну:

— Знаете что. Давайте задержим все до понедельника. Соберем педсовет, решим с Красиковым и тогда пошлем.

— Зачем ждать? — не понял Аганесян. — Доложим сейчас, в понедельник опять доложим. Все будет правильно, товарищ генерал.

Забелин недовольно скривил губы:

— Ну что вы говорите, Акат Егизарович? Сегодня донесем, что все у нас хорошо, а завтра...

— А я все же полагаю, что с отчислением Красикова нужно воздержаться, — сказал Осадчий, испытывая Забелина своим прямым, неотступным взглядом.

— Да вы что, смеетесь?! — Забелин рассердился окончательно и, собрав бумаги, торопливо сунул их в руки Аганесяна. — Держите, Акат Егизарович, и тащите к себе.

Осадчему стало не по себе.

— Парткому, я считаю, разобраться в этом деле надо, — сказал он, оставшись наедине с Забелиным. — Какой же может быть педсовет без мнения парткома?

— Да-а, — Забелин пристальным и долгим взглядом смерил Осадчего. — Не знал я, Артемий Сергеевич, что придется нам с вами на таком языке объясняться. Ну ладно, давайте готовьте это свое мнение.

— Не мое, а партийной организации, — уточнил Осадчий. — Но у меня есть еще один вопрос к вам, Андрей Николаевич: с предложениями Крупенина нужно что-то делать.

— А вот этим уж пусть учебный отдел занимается, — резко, не задумываясь, ответил Забелин.

— Отдел не очень старается. У подполковника Аганесяна свои соображения на этот счет. Я разговаривал с ним.

— Я тоже разговаривал и его мнение знаю. А что вы предлагаете, интересно?

— Комиссию создать бы следовало.

— Значит, учебному отделу не доверяете?

— Не то чтобы не доверяю, но Аганесян, по-моему, заблуждается. Да и вообще, как это говорят, одна голова — хорошо, а две все же лучше.

Забелин глянул в глаза Осадчему и сказал, будто подвел черту:

— Нет уж, не будем создавать никаких комиссий. Есть у нас начальник учебного отдела, и пусть думает.

— А я полагаю, что комиссия все-таки нужна, Андрей Николаевич. И на педсовет вынести этот вопрос придется непременно.

Расстроенным и озадаченным вышел Осадчий из кабинета генерала, словно после ссоры с близким человеком, хотя никакой ссоры, по сути, не было, а был разговор, в котором, выражаясь официально, стороны остались на своих позициях. Но дело в том, что у Осадчего с Забелиным, помимо служебных отношений, были еще свои, личные. Завязались они много лет назад, во время трудных десантных боев за остров Эзель, на Балтийском море.