«Не было мужика, и это не мужик» — так Майя говорит, лучшая Полинина подруга. Все точно и правильно, но как ответишь на Майкин сто раз уже заданный вопрос: «Зачем он тебе?» Пробовала объяснять — друг, близкий человек, привязан, талантливый, жалко… А она: «Какая там дружба, вы — совершенно разные люди, он на тебя смотрит сверху вниз, не уважает, относится потребительски». Сама Женьку ни разу не видела, а уже все знает. «И никакой он не талант, ты мне поверь, в поэзии, слава богу, разбираюсь. Обыкновенный графоман. Ты мне давала стихи, — так это же набор слов! Декаданс! И Игорь так считает, я ему показывала. Пародия, говорит».
Иногда Полина думала: а может, Майя права, она всегда все знает, все читала, ходит на выставки, кандидат наук как-никак; и от этого ей еще больше становилось жалко Евгения — человек жизнь кладет на эти стихи. А Игорь? Что Игорь? Он для Майки высший авторитет, муж и должен быть, а для Полины — обыкновенный Игорешка Синяев, сто лет знакомы, учились на одном потоке. Конечно, никто не спорит, Игорь мужик толковый, пробивной, всю дорогу был общественником, потом пошел расти, так что теперь зам генерального директора, член того и сего. И дай ему бог, как говорится, здоровья, личного счастья и больших творческих успехов, только вот ума от должностей не прибавляется и души тоже, правда?
Короче, что бы они там с Майкой ни твердили, Евгений — это Евгений, часть Полининой жизни… Хотя, конечно, иногда от такой жизни выть охота, особенно если нанесут полон дом крыс!
…И все-таки перед самым утром Полина уснула, и крепко. Не слышала даже, как звонил будильник, вернее, слышала, да не проснулась. Она видела во сне, что должна сдавать экзамен по математике, вот уже звонок, все в класс пошли, а она стоит, ничего не помнит, не знает, кругом одни девчонки в белых передниках, а она — сорокалетняя баба! — зачем-то в домашнем халате. Звонок звонил и звонил, как нанятый. Полина скинула одеяло, села. Нет, это был не будильник, а дверь, и, не накинув даже халата, она с закрытыми глазами ощупью пошла открывать. В дверях стоял Евгений, на шапке снег, лицо все мокрое.
— Ну, сударыня, и здорова же ты спать! А я всю ночь гулял по Петербургу. Устал адски. Дай поесть, с ног валюсь.
Полина уже проснулась окончательно.
— Питаться будешь после того, как отнесешь домой весь приплод, — ядовито сказала она и пошла в комнату. Евгений двинулся за ней, оставляя на паркете мокрые следы и комья снега.
— Вот, любуйся! — она показала на коробку. — И чтобы пулей отсюда!
Он подошел, хмыкнул, потом опустился на корточки, снял шапку и положил рядом на пол.
— Учти: я больше не собираюсь… — начала было Полина торжественно, но тут на письменном столе затрещал телефон.
Звонила Майя.
— Все спишь? — осведомилась она и, не слушая ответа, продолжала: — Быстро одевайся и без завтрака — ко мне. Игорь в Москве, на ВАКе. Пьем кофе, клеим в передней обои — я достала моющиеся, в три часа придет из школы Ларочка, и все вместе — в Эрмитаж.
— Не могу, — быстро ответила Полина.
— А ты без «не могу». Что за дела? Опять, что ли, со своим иждивенцем?..
Полина плотнее прижала трубку к уху.
— Дело не в этом, — понизив голос, сказала она. — Ко мне тут… приехали, понимаешь? И мы сейчас пойдем… в общем, смотреть город.
— Кто приехал? Откуда?
— Из Уфы. Ой, извини, Маечка, побегу: яичница горит, — и Полина поспешно положила трубку.
Теперь на полу рядом со «зверопитомником» лежала и куртка. Евгений стоял у окна, смотрел на улицу.
— Город по грудь провалился в снежное небытие… — вдруг произнес он нараспев и замолчал.
Снег все летел и летел.
Город по грудь погрузился в снежное небытие,
По целине троллейбус уходит в последний путь.
Трем фонарям ослепшим глаз не разомкнуть.
Где-то над белым мраком мерцает лицо Твое… [1]
— Яичницу будешь? — спросила Полина. — Или картошки пожарить? С луком?
Разговор с подругой, как это часто бывало, расстроил Майю Андреевну. Лучше бы не звонила, на эту Полинку никаких нервов не хватит! Из Уфы к ней, видишь ли! Ведь вранье — не хочет идти, лень, а скорее всего, опять явился Евгений. А можно было провести такой хороший, уютный день вместе. Встав сегодня ни свет ни заря, Майя уже успела начистить для обеда картошку, поджарить котлеты, поставила тесто для быстрого пирога (сама Полина печь не любит, а пироги обожает) и, отправив Ларису в школу, села раскладывать по экземплярам рукопись статьи Игоря Михайловича, которую вчера привезла от машинистки. Хотела еще пропылесосить книги, да раздумала — и так чисто, влажную уборку она делала каждый день.
Майя Андреевна не считала себя домохозяйкой, да и смешно было бы считать — кандидат наук, стаж работы по специальности — пятнадцать лет с лишним. Но дочь перешла в десятый класс, предстояла страда поступления, и это было сейчас самым главным. А у Майи Андреевны с детства железный принцип: все делать как следует, выкладываться полностью, только тогда, уж проверено, добьешься результата. Этому своему качеству Майя Андреевна была обязана очень многим. Если на то пошло, даже замужеством. Нет, разумеется, не надо думать, будто семнадцатилетняя Майя поставила себе целью непременно выйти замуж за самого красивого и перспективного студента на курсе, поставила — и хладнокровно добилась. Майя Игоря любила, именно любила, а не влюблена была, как три четверти девчонок с их потока. И он в конце концов выбрал не «мисс курс» Риту Прохорову и, если на то пошло, не Полину Колесникову (та, правда, на него особого внимания как раз не обращала, но именно это, как известно, очень часто и бывает для мужчин главным стимулом), а выбрал он Майю, не бог весть какую красавицу, маленькую, остроносенькую, хотя и вполне ничего, и не первую отличницу, хотя, опять же, и не троечницу. А почему? Да потому, что с первого курса для Майи ее любовь к Игорю Синяеву была самым главным в жизни, единственным. Полина тогда возмущалась: «Сохнешь, а он тебя в упор не видит, это унижение!» Майя молчала. Откуда-то ей точно было известно; если настоящая любовь, ею можно только гордиться. Вот если бы она что-нибудь у Игоря выклянчивала, бегала. А она просто хочет, чтобы ему было с ней хорошо.
Он много работал в СНО, и вот она тоже взахлеб занялась наукой и сделала на конференции блестящий доклад, о котором потом неделю говорил весь курс. Игорь ходил в походы, и домашняя, вечно простужавшаяся Майя очень быстро стала в этих делах чуть не большим мастером, чем он сам (кстати, и простуды прекратились). Когда шли летом группой в лес, она не уставала, не хныкала, как другие девчонки, не норовила при первом удобном случае томно улечься на подстилку, заклеить листком нос и загорать, а весело тащила здоровенный рюкзак, на стоянке сразу принималась ставить палатку, собирать сучья, разжигать костер. Девицы нежились на солнышке, а Майя носила воду, варила суп, мыла после еды посуду и шла с мальчишками купаться или ловить рыбу. И ничего удивительного, что вскоре все ребята из их компании стали уважать ее больше, чем своих капризных барышень, с которыми, впрочем, по-прежнему бегали в городе на танцы и в бары. Что ж… Спустя месяц Майя на вечерах плясала современные танцы лучше всех в группе, стала больше уделять внимания одежде, подстриглась у знаменитого Алика — победителя международного конкурса парикмахеров, и тут выяснилось, что внешняя красота не только дар природы… В общем, к концу третьего курса Игорь уже ходил за Майей как приклеенный, во время летних каникул они вдвоем съездили на попутках в Ясную Поляну, а осенью поженились. Жили дружно, и все потому, что Майя никогда не жалела себя, никогда не забывала, как выражался Игорь, «включить мозги», по течению не плыла: и в доме (они сразу стали жить отдельно от родителей, снимали комнату) все по первому разряду, порядок и красота, летом, как и до женитьбы, походы, и никаких дрязг — мало, дескать, денег или что (о расходах Игорь понятия никогда не имел), никакой расхлябанности, мятого платья, распатланных волос, бабских разговоров. Потом, когда была уже Лариса, когда получили квартиру, Игоря назначили замом главного инженера, а Майя поступила в заочную аспирантуру и все силы, казалось бы, бросила на науку, дома все равно сохранялся уют, Игорю — каждый день свежая рубашка, по субботам — пироги. У Майи правило: ничего за чужой счет, только за свой. Ночь не спи, занимайся своей диссертацией, а утром — завтрак за нарядно накрытым столом и — улыбка. А что? Разве это так трудно, если любишь человека? А синяки под глазами?.. Ничего, можно запудрить, и бледные щеки подкрасить. Покойная мать, помнится, называла Майю «душечкой» — здоровье готова гробить, лишь бы мужу угодить. Всю жизнь под него подлаживается. Майя возражала: «душечка», к твоему сведению, как раз положительный образ, это еще Лев Толстой отметил, да взять хотя бы Наташу Ростову после замужества… Мать не соглашалась: сейчас другое время, надо реально смотреть на жизнь, а то проквохчешь лучшие годы возле мужа, а он на шестом десятке сбежит к молоденькой. Мама, когда это говорила, исходила, конечно, из горького собственного опыта, всю жизнь была только женой и хозяйкой, ездила за мужем из гарнизона в гарнизон, а Майкин отец, полковник, как вышел в отставку, так и бросил семью, женился на культурнице из санатория, где отдыхал. Культурница была крупная, грудастая, точно комод, у которого выдвинут верхний ящик, недалекая, но действительно молодая, моложе его лет на тридцать.
