Сергей Григорьев - Кругосветка

— Ах, зачем вы показываете, мы вам вполне доверяем.

— Спасибо, Маша. Эти семь копеек мы заложим в фонд наших будущих предприятий. Поблагодарим нашего бывшего министра финансов. Прошу аплодировать.

Мне вяло похлопали.

Алексей Максимович расправил плечи и продолжал внушительно:

— Нам остается, раньше чем пускаться дальше, определить счастливейшего из нас.

— Я всех счастливей! — воскликнула Маша.

— Не сомневаюсь. Но полагаю, что ты не требуешь, чтобы на основании твоего голословного заявления именно тебе вручили трофей нашей экспедиции.

— Мне банки не надо.

— И я этому готов поверить. Мы должны вручить ее именно тому, кому она доставит блистательное чувство блаженства… Кому же?

— Нам тоже банки не надо. Все равно разобьешь.

— Не надо!

— На счастливого!

— Не надо!

— Единодушия нет, а наш бывший министр финансов глаз не спускает с банки.

— Ближе к делу, Алексей.

— Превосходно. Разрешите это дело передать в комиссию.

— Значит, дело откладывается в долгий ящик! — съехидничал Абзац.

— Минуточку!.. Нет, все сейчас и решится. Маша, Сергей, прошу вас отойти со мной в сторону. Всего одну минуту терпения.

Мы втроем отошли от костра.

— Банку надо отдать Васе. Только без мошенства! — решительно заявила Маша. — Он самый бедный.

— Принято. Дальше…

— Без всякого мошенства! Вы, Алексей Максимович, будете тянуть — вам все верят. И будете спрашивать: «Кому?», а дядя Сережа отвечать.

— Принято. Идемте.

Судьба чудесной банки (теперь, увы, пустой) была в верных руках. Я угадал замысел Маши: она решила, когда я назову имя Васи, подсунуть Алексею Максимовичу счастливый жребий. Надо ее немного подразнить.

Возвратись, мы увидели, что все наши спутники сидели вокруг банки. Каждый из них хотел, чтобы банка была к нему картинкой, и так ее и повертывал, поэтому предмет общих вожделений и символ счастья — пустая банка непрерывно вращалась.

В костер подбросили дров, чтобы все было ясно. Костер разгорелся, ярко осветив нас.

— Только не на картах гадать, — тревожно заговорил Вася.

— И не собираюсь! — сердито ответила Маша, обиженная тем, что ей не доверяют.

Она размотала с иголки на груди черную нитку и разорвала ее на восемь равных кусков; на одном из них посредине завязала узелок. Все восемь обрывков Маша предъявила каждому, и каждый мог убедиться на ощупь, что только на одном из обрывков завязан узелок счастья.

— Прошу вас, — обратилась Маша к Алексею Максимовичу, вытянув руку.

Тоненький пучок ниток она держала в щепоти. Всем ясно, что наша гадалка ничего не могла ни убавить, ни прибавить. А на черной нитке даже самый зоркий из нас и днем не заметил бы узелка.

— Кому? — спросил Пешков, вытянув черную нитку из пучка в руке Маши.

— Абзацу! — торжественно провозгласил я. Алексей Максимович передал нитку Абзацу, и тот,

протянув ее между пальцами, убедился, что она без узелка.

— Кому?

— Козану!.. Пустая.

Я не спешил называть имена и медлил, как бы раздумывая над превратностями судьбы.

— Кому?

— Алексею Максимовичу… Разумеется, пустая.

— Мне! — взволнованно воскликнул я. Пешков протянул мне нитку.

— Пустая.

— Чего тянете, скорее! — крикнул Стенька с той улицы.

— Стеньке!.. Пустая.

— Батьку!.. Пустая.

Маша взглянула на меня с тревогой. Я задумался: оставалось две нитки, одна из них — завязанная узелочком.

— Ну же, Сергей, не томи! — рассердился Пешков.

— Маше!

— Пустая.

— Миллионеру Шихобалову!

— С узелком.

— Ну конечно! — Алексей Максимович протянул счастливую нить Васе.

А он, забыв об узелке, схватил банку и закричал:

— Вот она! Ведь я куплю живую золотую рыбку, налью воды и пущу, она у меня будет жить!..

Нитка счастья перешла у всех из рук в руки, и все, проведя ее меж пальцев, могли на ощупь убедиться, что на ней завязан узелок.

— У нас мошенства нет! — строго сказала Маша.

Больше нам ничего не оставалось, как, покинув стан, идти, не теряя времени, в последний этап нашего пути против течения — идти на веслах. Лямку ночью тянуть трудно.

Предав всесожжению мусор последнего пира, мы уселись в лодку и отвалили.

Алексей Максимович разделил команду на две вахты, назначив в первую (ночную) себя (начальник вахты), меня, Козана и Абзаца, и предложил подвахтенной Маше (начальник второй вахты), Стеньке, Батьку и счастливому Васе спать.

— Сейчас же спать! Возможна команда: «Свистать всех наверх!» — аврал. Или, если нам будет так же великолепно везти, как везло до сей поры: «Всех наверх! На якорь становиться!» Спите спокойно, да хранят вас звезды!

Подвахтенные копошились укладываясь; парус и плащ служили им покровом. Стенька и Маша о чем-то перекорялись сердитым шепотом.

— Спать! — прикрикнул на них Пешков.

Вахта, назначенная нам, называется у моряков «собакой» — самая беспокойная вахта. В передней паре весел гребли Абзац и Козан, в ближней ко мне — Пешков. Выждав, пока подвахтенные угомонились, Алексей Максимович тихо заговорил:

— Дело-то обертывается не того…

— Просто — дело дрянь.

— Хорошо бы зачалиться.

— За какого дьявола зачалишься? Нас от Переволоки досюда ни один еще пароход не обошел… Кого мы видели за двое суток? Одного «Редедю»!

Нам попадались только встречные буксирные пароходы с караванами порожних барж: их сгоняли вниз для последнего рейса за пшеницей нового урожая.

— Сегодня у нас понедельник, — рассчитывал Пешков. — Завтра вторник…

— Во вторник на восходе Самару проходит срочным рейсом вверх по Волге пароход «Восточное общество товарных складов», — соображал Алексей Максимович.

— Правильно… Здесь он должен быть после полуночи… Только, Алексей, дело рисковое.

— А что нам еще остается делать? Зачалиться к последней в караване барже парохода, везущего тяжелый груз, нужно больше уменья, чем отваги. Иное дело — срочный, идущий с одной баржей почти со скоростью пассажирского парохода. Зачаливаются только ночью, днем не позволят. Есть два способа зачаливаться на ходу: вслед и навстречу. Второй — опаснее, зато вернее: вслед — легко промахнуться, подгребая к быстро идущей барже. Считая себя мастером этого дела, я всегда предпочитал способ навстречу: для этого от кормчего требуется столько же отваги, сколько и уменья.

Я повернул лодку на стрежень, примерился по тусклым огням перевальных столбов, чтобы узнать, где «ход», и повернул лодку вниз по течению.

— Зачаливаться хочешь? — спросил Абзац. — Да! А кто будет зачаливаться?

— Кому же, кроме тебя, — ответил начальник вахты. — Ты у нас на это дело мастер.

— Есть! — весело ответил Абзац, очень довольный, что ему доверили такое важное дело.

Мы шли вниз судовым ходом. Гребцы работали только затем, чтобы мне можно было править. Над пустынной Волгой стояла нерушимая тишь. В ясном черном небе во всем великолепии августовской ночи сверкали звезды.

Вот удивились бы ребята из второй вахты, если б, пробудясь, увидели, что мы плывем по течению.

«Куда?» — «В Самару, кругом света домой», — ответил бы Алексей Максимович.

Издали послышался журавлиный крик парохода.

— «Кама», — узнал пароход по голосу Пешков. — Командир беспокойный, буксира не намочит. Кто будет править, я или ты?

— Чудно! Сижу на корме я.

— Нет, давай поконаемся… В котором ухе звенит?.. В правом или в левом?

— В правом.

— Угадал. Твое счастье, правь ты. Только гляди, на пыж не налети…

— Будьте спокойны.

Во тьме проклюнулись сигнальные огни «Камы» — сначала красный, потом зеленый, а затем два белых, один над другим, и чуть левее и повыше — едва заметный огонек на барже. Теперь мне править было легко. Надо так держать, чтобы треугольник огней был равнобедренный: прямо в пыж парохода. И я уже видел два тусклых глаза над самой водой — иллюминаторы, для того чтобы наметчик видел метки на шесте.

— Завозня у него к барже с левого борта причалена, — сдержанно и серьезно сказал Абзац, — пристань-то в Самаре на левом берегу.

— К завозне хочешь, а не к рулю? Ладно! Ложись.

Я взял веслом так, что треугольник огней чуть перекосился — вершина ушла влево. Абзац лег грудью на носу лодки и свесил руки за борт, держа в левой руке чалку, привязанную к кольцу форштевня лодки. Всего этого я почти не видел, но знал, что Абзац поступает именно так.