Назавтра, конечно, в школу пришла сама Зоя Антоновна. Ей в пору было надеть траур. Моя единица оказалась единственным горьким плодом на обеих ветвях генеалогического древа потомственных отличников Малининых и Савиных. Кажется, мы с Борькой пересолили. Но я твердо стоял на своем: отличник не тот, кто отличается только в учебе.
Савина сдалась. И на этот раз безотказно сработал индивидуальный подход. В результате школа получила не только великолепную портативную ширму с бархатной занавесью, но и талантливого артиста.
Продолжая свой жертвенный путь в искусство, Борька, не посоветовавшись ни с кем, остригся наголо и употребил собственный чуб на усы Коту в сапогах, роль которого он собирался вести. Задолго до премьеры он изводил нас кошачьим голосом, повторяя по всякому поводу и без него: «Клянусь сметаной!»
После спектакля Борька сделался кумиром первого этажа — малышей.
Борис сравнительно легко носил такую непосильную ношу, как бремя славы. Горохов с Васневым, пока ходили во вспомогательном составе труппы, рьяно выполняли обязанности рабочих сцены и осваивали технику изготовления кукол. Но на отрядную анкету «Кто есть кто?» отвечали: «Мы артисты».
Самолюбие Жени Шолоховой не могло, конечно, не уколоться о лавры, увенчавшие после премьеры чело кукольного режиссера Сережи Шатилова. В пику своему постоянному оппоненту она решила создать драматическую труппу. Но прежде Женя привела нас к выводу: для повышения творческого уровня актеров и культуры зрителей надо ходить в театр.
«В театр!» — таков был лозунг дня. Он обсуждался на летучке. Простым опросом было установлено, что добрая половина класса отродясь не бывала в храме Мельпомены. Идея культпохода, охватив класс, превратилась в неотвратимую силу, способную смести все преграды, кроме одной: деньги. Где взять денег на билеты? У матери можно попросить на завтрак, на книжки. Но просить на удовольствие — совместимо ли это с достоинством самостоятельного человека, особенно мужчины? Нет, конечно.
— Давайте понемножку насобираем, — не очень уверенно предложила староста Оля.
— Где? На улице? — послышались ехидные голоса.
— Можно и на улице.
Это — Генка Воронов. Генка такой человек — зря не бросается словами. Я прошу его развить эту заманчивую мысль. Не отрывая глаз от пола, словно он уже видел там рублевки, Генка поведал свою тайну:
— Вон шефы на поход зарабатывали, так ходили по дворам дрова пилить. А мы что, не можем?
Я мигом представил картину, как Горохов рубит чурку, подставленную Васневым, и отхватывает тому палец.
— Не пойдет, — остужаю я пыл мужской половины класса. — Техника безопасности не позволяет.
Мы продолжали думать над все еще проклятой проблемой денег.
— Давайте лучше бутылки собирать. Верное дело! — предложил Сашка Кобзарь.
На него набросились девочки:
— Что мы, пьяницы?
Снова напряглась изобретательская мысль.
— Григорий Иванович, а если флаконы? — не веря своей находке, спросил Валерка.
С этих слов и началась…
Она началась в субботу. Генка любезно предложил свой дом под штаб-квартиру. Родные его уехали в станицу на свадьбу и до понедельника сундукообразный дворик с кирпичным сараем перешел в полное наше распоряжение.
После обеда, в три ноль-ноль, мы собрались у Генки с первыми трофеями, добытыми у себя дома. Больше всех притащил сам председатель Красюк — двенадцать флаконов.
— Вот эти пустые были, — делился Валерка опытом, расфасовывая свое приношение, — а в этих понемножку оставалось, так я слил все в один флакон. Получился новый сорт «Духи сборные».
— Выдерет тебя мать за такую химию, будешь знать, — сказал я.
— Не выдерет. У меня мама сознательная. Она по радио передачи для родителей слушает.
Оснащенный кошелками, портфелями, рюкзаками, отряд двинулся в поход. Мы выбрали район новых домов. Тут частнособственническая психология в стадии затухания, а главное, нет стражей этой психологии — собак.
Мы разделили кубик между звеньями. Валя ушла со звеном Ларисы. В третьем были такие столпы, как Валерка, Оля, Вовка, — за этих я не беспокоился. Сам остался с Борькиным звеном.
Отпуская ребят в дом, отозвал Кобзаря:
— Поглядывай за Сомовым. Ясно?
— Ясно. Кого побаиваться-то!
Я остался ждать во дворе. Ходил как маятник, отсчитывая минуты. На душе было неспокойно. Только теперь мне открылась до конца предпринимательская изнанка нашей миссии. Как-то встретят ребят? Не назовут попрошайками, не обидят, не оскорбят?
Минут через тридцать начали собираться ребята. Я испытующе оглядел их: ничего! Настроение рабочее. Голоса глушили радостными залпами:
— Григорий Иванович, порядок! Полный портфель!
— А у нас! Посмотрите!
— Нам тоже добрая тетенька попалась, даже пыль стерла с флаконов.
Прибежали с мокрыми руками, измазанные в саже Сомов, Кобзарь и Вертела.
— А мы пожар тушили. Чуть весь дом не сгорел! — радостно сообщил Вертела, стирая с лица не то воду, не то пот.
Возбужденные ребята бестолково выхватывали героические детали подвига, и мы ничего не могли понять. Наконец Сашка рассказал все по порядку.
— Дошли мы до третьего этажа. Позвонили. Выходит бабуся: «Вам кого, деточки?» — «Флаконов нет у вас?» — «Нет, — говорит, — Флаконов тут не живет. Это квартира Федоровых». Начали мы ей объяснять про флаконы. А тут Сомов как кинется в двери. Я за ним. Смотрим, а он уже на кухне занавеску с окна сдирает. А она вся горит прямо как дымовуха из киноленты. Даже окно начало загораться. Еще б немного — и капут, был бы пожар. Мы с Витькой затоптали занавеску, а Юрка подставил руку под кран и как дал струю на раму, аж зашипела. Прибегает бабка и давай нас целовать: «Деточки мои, спасители, и откуда вас бог послал…»
— Отчего же занавеска загорелась? — спросил и.
— От примуса, от чего ж еще! Форточка открыта, вот и надуло занавеску на примус.
— Шкодная бабка! — дополнял Вертела. — Я ее спрашиваю: «Чего вы, бабушка, не на плите борщ варите, газа нет?» А она говорит: «Не привычна я еще, сыночек, боюсь, взорвется это сатанинское забретение».
Мы вернулись на базу тяжело груженные, однако не случись с ребятами героической истории — нечем было бы удивить остальных. Флаконов и в тех звеньях было предостаточно. Особенно в первом звене, которое нашло прямо-таки стеклянную жилу!
Общежитие, обыкновенное рабочее общежитие — вот где, оказывается, живут самые большие в мире бессребреники. Ни в одной комнате не было отказа. Даже радуются, отдавая флаконы и еще приглашают.
Пока Генка, как скупой рыцарь, перебирал и пересчитывал содержимое своих корзин и ящиков, ребята, перебивая друг друга, выхвалялись своими похождениями. Героем дня, конечно, были наши «пожарники». Их рассказ от повторений оброс, как чайник накипью, легендарными подробностями. Вовка Радченко не выдержал и сказал:
— И чего вы хвалитесь! Сами пожар сделали. Дверь открылась — вот и полезла занавеска в примус.
Вертела чуть не онемел от такой наглости и полоз бы с кулаками на Вовку, если бы не успокоили трезвые голоса:
— Кончай, Вовка, скажи, что тебе завидно!
— Точно. А если бы почтальон пришел или кто другой, все равно был бы пожар.
— Конечно! Надо про них в газету написать. Могут медали выдать.
Валя не растерялась и велела всем выстроиться в одну шеренгу. «Пожарников» поставила перед строем и скомандовала:
— Пионерам Сомову, Кобзарю и Вертеле наше…
— Спа-си-бо! — закричал строй так, чтобы всю жизнь звучало это слово в ушах героев.
Генка сообщил о материальных результатах дня. Собрано более двухсот флаконов. Я предложил на этом остановиться. Но разгоревшаяся страсть к наживе прозвучала, как львиный рык по сравнению с писком голоса благоразумия. Не помогло и голосование. Я остался в одиночестве.
В воскресенье мы собрались снова. На этот раз разъехались по студенческим общежитиям.
К обеду мы успели сделать несколько рейсов и обогатились не только флаконами, но и психологическими наблюдениями. Будущие медики богатые, но жадные. Инженеры не жадные, но бедные. Педагоги не бедные и не жадные, но въедливые. Пока дадут флакон, десять раз спросят: кто? откуда? зачем?
Во вторник после уроков мы всей гурьбой понесли свои сокровища на базар. В аптеку было бы ближе, но Генка сказал, что там будут придираться: эти не вымытые, те не берем, а дед все возьмет.
Действительно, розоволикий дед с фигурой снежной бабы вышел нам навстречу из своего ларя. В обхождении чувствовался старый коммерсант: он широко улыбался, распахнул двери лавки, ничего не отверг. Правда, хотел было нас принять за простаков, но не на тех нарвался. Мало кто знает сколько стоит флакон с притертой пробкой, с навинченной крышкой или без крышки. А Генка все знал в точности и поправлял деда, когда тот ошибался. Радушие его поуменьшилось, но это не помешало ему, закабалив нас на будущее, подарить подержанный, но еще мощный футбольный мяч.
