— Сделать ему темную, так будет знать…
— Охота была руки марать, — лениво откликнулся Коля Шушин.
Это пижонство взорвало меня.
— Чего вы чванитесь? Можно подумать, что собрались патриции, чтобы построже наказать плебея. Сомов такой же человек, как и все мы. Вы бы о чем-нибудь дельном подумали.
— А чего мы должны за него думать?! — злится Вовка. — Что он маленький, не понимает, что воровать нельзя. Только звено позорит.
— А ты вот большой, а тоже не понимаешь, что оставлять человека в беде еще хуже, чем воровать. И позору хватит не то что на звено, а на весь Советский Союз.
Я отхожу к окну и подставляю лицо прохладной струе из форточки.
— Вы, конечно, правильно говорите, — слышу я тихий голос Севы Колосова. — Только как мы можем помочь Сомову, если он никого не слушается.
— А я знаю как!
Я обернулся. Меньше всего ожидал я подспорья от непутевого Леньки Горохова. Он с силой провел растопыренной пятерней по густым черным иглам ежика на голове и, сжав кулак, стукнул по парте.
— Надо в гости ходить!
Ребята рассмеялись. Ленька обвел их свирепым взглядом и обрушил на наши головы всю мощь своего темперамента:
— Ну чего вы смеетесь, чего? Я про нас с Васневым скажу. Раньше придешь домой, поешь и сразу на улицу, или на свалку, шкурку искать для жоски, или еще куда-нибудь. А потом мы стали к Валерке в гости ходить. Чем плохо? Придем, сразу уроки поделаем и пожалуйста — хочешь журналы смотри или книжки. У них все стены в книгах, или в теннис играем… Скажи, Валера!.. Только плохо, что всегда заставляют чай пить… аж неудобно.
Ай да Ленька! Первым решил задачу! Разобравшись, в чем дело, ребята дружно поддержали его. Все согласились, что Витька живет сам по себе, на отшибе, а в одиночестве чего только не случится.
Один Сашка Кобзарь скептически ухмылялся. Это было ново. Сашка и равнодушие никогда не сидели за одной партой. В чем дело? Я попросил его высказаться.
— Все это для Сомова зола, я точно знаю. И в гости ходил и еще кое-что применял… — Сашка провел рукой по парте, словно смахнул с нее невидимую золу. — После Приморска давал он слово? Давал. А что вышло? Следить за ним надо — вот что. Знаю я таких. Мой папка, когда сказали врачи, чтобы бросил курить, а то умрет, тоже божился и клялся, что не будет больше, даже пачку «Беломора» порвал. Ну и что? Выйдет после завтрака вроде свежим воздухом подышать, а сам в сарай. Достанет папироску и дует. Я вижу такое дело и давай за ним следить. Он только за папиросу, а я — цап за руку. Все каникулы промучился, зато отучил. Так и за Витьку надо взяться. Только всем вместе. Никуда он не денется!
Сашкина речь вызвала в классе дух великого Шерлока. Ребята принялись фантазировать, как завзятые детективы. Мне не оставалось ничего другого, как войти в роль благоразумного доктора Ватсона. Я предложил синтезировать оба предложения — Ленькино и Сашкино.
Мы тут же составили расписание дежурств у Витькиного дома, а также систему визитов и приглашений в гости.
Все наше предприятие решено было держать в тайне от девочек как дело сугубо мужское.
На другой день поступили первые донесения разведчиков.
— Вышел я на пост в три ноль-ноль, — докладывал Валерка Красюк. — Походил немного по этой стороне улицы, а тут и Витька вышел. Я стал за дерево и смотрю. Витька запер двери и пошел. А в руках у него портфель. Куда, думаю, идет? Может, снова хочет уехать? Я перешел на ту сторону, ткнул Пушка носом в порожки, чтобы он след понюхал…
— А что, у тебя Пушок ученый? — поинтересовался я.
— Так я ж все равно Витьку и сам вижу!
— Для контроля, значит. Понятно. Ну и что дальше?
— Дальше. Витька идет, Пушок за ним, а я за Пушком на поводке. Идем, идем прямо в сторону вокзала, а потом Витька раз и нырнул в баню. Я подумал, что он меня заметил и спрятался. Зашел я за пивную будку и стал наблюдать. Ждал, ждал, аж замерз, и Пушок начал визжать, а тут Витька выходит красный и напаренный. Я сразу догадался, что он мылся в бане, значит никакой опасности. Витька пошел домой, а я за ним. А на углу его Сева встретил, вроде случайно. Они постояли, что-то поговорили…
— Я сам скажу, — перебил Сева. — Я пришел точно в четыре ноль-ноль. Никого нет. И записки от Валерки не было в дупле.
— Забыл я… — роняет Красюк виновато.
— Забыл! — выговаривает приятелю Сева. — Хорошо, что так получилось. Я увидел Витьку и говорю ему: «Идем со мной в библиотеку». А он спрашивает: «Что у тебя за книга?» Я показываю: «Кукла госпожи Барк». — «Читал», — говорит. А я и сам знаю, что он ее читал, и говорю: «У меня дома другая есть, законная». А Витька сразу: «Дашь почитать?» Я же знаю, что он любит такие книжки. Точно все вышло. Приходим мы домой. Я как показал папину коллекцию, Витька и про книгу забыл. Сидит, смотрит. Я потихоньку вышел в другую комнату, написал записку Вовке, чтобы он не ходил зря на пост и шел ко мне. Послал Райку — сестренку к Вовке. Он прибежал к нам. Посидели мы немножко, чаю попили, а тут папа пришел с работы. Он как пообедал, я его позвал, познакомил с Витькой. Папа начал рассказывать про свои экспедиции. Мы и не заметили, как до вечера досиделись. Потом мы с Валерой проводили Витьку до самого дома. А у них уже свет горит, значит мама его пришла с работы. Постояли мы еще немного с Вовкой и пошли себе…
Так прошел первый, явно безгрешный день Витьки Сомова.
Со временем я усвоил еще одну бородатую истину: в нашем классе не тридцать восемь учеников, а тридцать восемь семейств. По отношению к тому, что я делаю в школе, есть дома-друзья, дома-нейтралы и даже попадаются дома-враги. Только по наивности я когда-то думал, что смогу обойтись без знания этих домов и что-то сделать сам, без помощи родителей, а иногда и вопреки им, с помощью ребят.
Надо было срочно изучить все дома, но я никак не мог привыкнуть к миссии незваного гостя и за три месяца не осилил и трети адресов в моем талмуде. То попадешь не в срок — в доме стирка или еще какая запарка. То от радушия хозяев не знаешь, куда деться. Начнут угощать или одаривать, как попа. Помню, застал я большую и веселую семью Шушиных за столом. Отец, рабочий человек, пожилой, авторитетный, налил стопку водки и командует: «Пейте, не то обидимся!» Хорошо, что кругом были симпатичные Шушины. Выпил. Но не в каждом доме пьется.
В нашем деле (работай, работай — результаты потом!) очень трудно что-нибудь сосчитать. Только поэтому я не знаю точно, как много обязан родительскому комитету класса и его главе — Олиному дедушке, Петру Алексеевичу.
Будь я вскормлен не на кашах, а на тортах — непременно слыхал бы о Бабушкине еще до встречи с ним в школе. Петр Алексеевич был одним из известнейших в городе кондитеров. В отличие от толстых и глуповатых собратьев, какими их изображают в кино, Петр Алексеевич походил скорее на традиционного профессора медицины: высокий, сухощавый, бородка клинышком, галантный и внимательный. Житейский опыт и внутренний такт с успехом заменяли ему курс педагогики, который читают в институте. Бабушкин охотно и активно исполнял свои обязанности и очень скоро стал своим человеком в домах учеников. Ребят он покорил познавательно-питательной экскурсией на кондитерскую фабрику, где работал до пенсии, а их мам — своим тонким умением дать редкий совет по кулинарии и хозяйству. Ему легко открывались экономические возможности семьи. Изучив материальный базис, Петр Алексеевич без особого труда постигал все надстройки и, таким образом, знал каждый дом не хуже собственного. Он умел вовремя и безобидно помочь нуждающимся ребятам из школьных фондов, а иногда, как я потом узнал, пользовался в тех же целях и собственными.
Петр Алексеевич, почти каждую неделю бывал в школе, а если не мог прийти, передавал с Олей послание вроде этого:
«Уважаемый Григорий Иванович! Хотел зайти к вам, но вчера промочил ноги и теперь безбожно чихаю. Как мы с вами уговаривались, я побывал с «визитом вежливости» в доме Уткиных. Имел беседу с матерью Светланы. Беседа получилась короткой, но не по моей вине. Оказалось, что это не родная мать Светланы. Она держится в стороне от воспитания девочки. «У нее есть отец, — сказала эта черствая женщина, — он за нее отвечает. А я не хочу быть ни хорошей, ни плохой».
Я попытался разубедить ее, но она осталась при своем мнении. Чувствуется, что она побаивается мужа, что ли, не пойму. Но теперь стало ясно, почему Светлана такая нервная и неуживчивая девочка. Как поправлюсь, постараюсь встретиться с самим Уткиным. Хочется посмотреть, чем он начинен.
С приветом Ваш Бабушкин».
В эпистолярном жанре Петр Алексеевич особенно ценил оперативность. Однажды он накупил сотни две почтовых открыток, на одной трети из них написал свой домашний адрес, на остальных — мой, и поровну роздал их всем родителям. Теперь, если бы у кого-нибудь из них возникало срочное желание сказать что-то председателю родительского комитета или классному руководителю, достаточно было протянуть руку за открыткой, исписать ее и по дороге на работу опустить в почтовый ящик.
