землей.
Прямые строчки посаженного леса выбегали из-под машин. Работа у девчат была чище и веселей, чем в тракторной бригаде, но Варя им не позавидовала. Девчата сажали лес уже на вспаханной земле, а первыми приходили в степь и подымали вековую залежь они, трактористы.
Алексей с Варей сели в кабину головного трактора.
— Дай я поведу машину, — попросила Варя: к ней пришла уверенность, что сегодня такой счастливый день в ее жизни, когда должны сбываться все мечты.
Они поменялись местами в кабине. Варя, волнуясь, выжала рычаг, включила скорость. Трактор бесконечно долгое время стоял неподвижно, так что она даже усомнилась: не напутала ли чего, ведь по книжке изучала. Но вот трактор дрогнул всем своим большим тяжелым телом и нехотя тронулся с места, повинуясь тонкой Вариной руке. У Вари даже слезы радости навернулись на глаза — так она была благодарна этой умной махине и гордилась собой.
Алексей с улыбкой смотрел на нее. Было в этой улыбке и понимание того, что испытывает сейчас Варя, и непривычная еще ему самому нежность к этой строгой девчушке, дороже которой не было у него никого.
Варя чувствовала на себе его взгляд: он и радовал и как-то по-новому тревожил ее. Чтобы не встречаться с Алексеем глазами, она высунулась из кабины. Вслед за их трактором двинулся трактор Пшеницына, а за ним и остальные, вытягиваясь в дорожный караван. Сцепы лесопосадочных машин ушли уже далеко вперед, и вся пашня позади них была прошита строчками молодого леса.
А в самом начале нового участка лесной полосы на бугорке стояли два деревца: клен чуть повыше, дубок — пониже. Издали просвет между ними был неразличим, и казалось, что стоят они совсем рядышком.
Алексей проследил за Вариным взглядом.
— Приедем сюда… когда наши деревья вырастут?
Голос его непослушно дрогнул, будто спросить он хотел о чем-то другом, неизмеримо более важном. Варя помедлила с ответом, переключила скорость трактора и, смотря прямо перед собой, два раза быстро и сосредоточенно кивнула головой.
На запани нас ожидали. Едва полуглиссер пристал к бону, к нам поспешил человек лет сорока пяти с дубленым лицом, над которым потрудились не так солнце, как мороз и ветер. Кирпичным своим загаром и всей подбористой статью он сильно смахивал на индейца. Вот только нос у него был явно отечественной конфигурации. Впрочем, может, бывают и курносые индейцы, кто их, могиканистых, разберет?
Виктор не без торжественности представил нас друг другу:
— Инженер Мельников — мастер Кувалдин. Прошу любить и жаловать!
Кувалдин сильно тряхнул мою руку, мельком глянул в лицо, тут же скользнул глазами в сторону и надолго уставился мне в плечо. Я заподозрил, что он нашел там какой-то непорядок, и похлопал себя по плечу, счищая несуществующую пыль. Но и позже Кувалдин частенько застывал взглядом на моем плече, просто такая привычка была у человека.
Еще по дороге на запань я узнал от Виктора, что мастер Кувалдин года полтора исполнял обязанности технорука, а с тех пор, как заболел начальник запани, замещает и его. Меня для того и направили сюда на работу, чтобы укрепить эту запань свежеиспеченной инженерской единицей.
Единицы единицами, а Кувалдину теперь снова придется стать мастером. А там и почета поменьше, и зарплата пожиже. Наверняка я кажусь сейчас Кувалдину этаким дипломированным пижоном, который нежданно-негаданно вынырнул из небытия, чтобы подпортить ему жизнь. И выходит, еще не приступив к работе, я нажил уже себе здесь если и не врага, так уж, во всяком случае, явного недоброжелателя. Кувалдин будет теперь придирчиво присматриваться ко мне и радоваться всем моим промахам и ошибкам. А они, конечно же, будут, их просто не может не быть у меня на первых порах.
Хорошо еще, что я не заявился на запань самозванно, а приехал вместе с Виктором. И вообще, мне здорово повезло, что главным инженером сплавной конторы работает выпускник нашего института Виктор Верховцев. Он учился на два курса старше меня, и в институте я знал его мало, но здесь, в лесной глухомани, мы встретились как закадычные друзья. Видно, правду говорят: чем дальше от дома судьба сведет земляков и знакомых, тем они родней…
Виктор тут же заспешил по своим неотложным руководящим делам и сказал мне на прощание:
— Ну, устраивайся на новом месте, пускай корешки поглубже. В конце недели подскочу, поговорим о работенке. — И, уже обращаясь к нам обоим с Кувалдиным, дал наказ: — Жмите на сплотку и формировку, отгружайте побольше древесины!
Последние слова он произнес чуть посмеиваясь, как бы желая показать мне, что великолепно понимает всю стертость и казенщину этих своих слов, но, ничего не поделаешь, иной раз приходится говорить и казенные слова. Да и потом, не все казенщину эту чувствуют, тот же Кувалдин, например. Мастер не заметил подвоха и стал уверять, что за плотами остановки не будет…
Виктор умчался на шустром своем полуглиссере, вздымая широкую, косяком расходящуюся волну. Волна эта вернулась к нам и качнула бон, на котором мы стояли с Кувалдиным.
— Пойдемте, покажу вам квартиру.
Кувалдин протянул руку за моим чемоданом, но я опередил его и схватил чемодан.
— Не привык, чтоб другие таскали мои вещи, — объяснил я. — Силенка пока есть.
Кувалдин хмыкнул и испытующе покосился на меня, словно прикидывал, так ли уж велика хваленая моя силенка.
Мы пошли к берегу по мягко раскачивающемуся бону. Был поздний июньский вечер, даже ночь уже — северная светлая ночь, которая так удивила меня, южанина, когда я впервые попал на Север. Это было еще до службы в армии, когда судьба занесла меня на молевой сплав в Карелию. Я долго не мог тогда спать по ночам, а потом привык и даже перестал замечать северную эту красу, будто так и надо, чтобы ночью было светло как днем.
Сплоточные станки работали полным ходом, пучки бревен проворно выскакивали из-под контрольных рам. Девчата-сортировщицы застыли с опущенными в воду баграми и добросовестно глазели на меня. Я только никак не мог понять: догадываются уже они, кто я такой и зачем припожаловал к ним сюда, или просто рады на минуту оторваться от однообразной работы и поглазеть на свежего человека.
Показывая дорогу, Кувалдин шел впереди меня размеренным пружинистым шагом индейца и осуждающе молчал. Так мне тогда показалось, уж больно замкнутая и себе на уме была у него спина. Когда молчать стало совсем уж невмоготу, я кивнул на девчат-сортировщиц и спросил:
— Ночная смена?
Кувалдин удивленно посмотрел мне в плечо, хотел,
