отличить чужого, врага. Это потому, что мы спокойно живем вот уже несколько лет и забыли про опасность.
— Да. Вот идешь по улице, рядом, за тобою, навстречу идут люди, и среди них есть, наверное, такие враги. Такой сегодня с нами в одном учреждении, клянется нашим именем, или на одной с нами скамье сидит в техникуме, а завтра, если бы изменились условия, он бы тебе голову открутил.
Говорил и все время всматривался в Алеся, не изменится ли он, не будет ли на нем что-нибудь заметно. А Алесь остановился, схватил его за плечо.
— Ага! И ты по-моему? Я, брат, всегда так думал... Это, может, и неправильно, но я иногда об этом думаю. Вот обучаем мы в наших школах и детей спекулянтов и других наших врагов, а не растет ли из их числа наш самый заклятый враг? Слишком сложная наша жизнь.
Алесь говорил и все больше распалялся.
В техникум друзья вернулись поздно ночью.
* * *
Назавтра член бюро зашел к секретарю с самого утра.
— Я считаю, что не надо посылать запрос на Шавца, пока не поговорим с ним. Вызывай его. Он скажет правду, он очень искренний.
— А я считаю, ты ошибаешься. Ты берешь на веру слова о ненависти к врагам, а я, как подумал еще вчера вечером об этом, так и решил, что он такой и есть, как в письме пишут.
— Неправда.
— Я позову его, но уверен, что это ничего не даст.
— Он правду скажет!..
— Да позову уж, чего ты...
Через час Алесь был в комнате секретаря.
— Чего звал? Новость какая? — спрашивал он.
— Новость, да еще, брат, какая!
— Ну, говори!
Секретарь не чувствовал даже нотки тревоги или испуга в голосе Алеся. Тогда он сменил тон.
— Я хочу говорить с тобой серьезно. Ты ответь мне на некоторые вопросы.
— Давай, ну! Что еще такое?
— Кто твой отец?
— Мой отец? Он умер в прошлом году.
— Но что он делал?
Алесь еще ничего не понимал.
— Насколько я помню по словам матери... До пятнадцатого служил писарем в канцелярии какой-то в В. Оттуда пошел на войну, а как вернулся с войны, так с той поры жил в хозяйстве... Ну?
— Кто тебя хорошо знает? Где ты вступал в партию?
— И в комсомол, и в партию я вступал в своей волостной ячейке. Там все меня знают. Да что ты целый допрос учинил! Следствие какое-нибудь или что?
— Служил ли твой отец в полиции?
Алесь молчит. Он смотрит на секретаря и не понимает вопроса. Он напрягает память и хочет вспомнить, не говорила ли когда-нибудь мать про службу отца в полиции. Не слышал таких слов.
— Не служил. Я ни разу не слышал об этом. Разве сведения есть какие-нибудь об этом? Ты скажи толком.
— А может, ты таки знаешь кое-что, а?
Алесь вскочил с табурета.
— Ты что это, издеваться надо мной решил? Не веришь? Я даже от матери такого не слышал про отца.
— Ага! Ну, хорошо. В ячейку поступило такое заявление. Мы посылаем на место запрос.
— Я требую проверить это. Это чудовищно. Я ничего не понимаю... Агитировал за очистку от чужих, а сам чего доброго в чужие попаду.
Алесь попробовал улыбнуться.
Секретарь иронически поморщился, в морщинах скрывал ироническую усмешку.
— Бывает...— проговорил он.
Это обидело Алеся.
— Я требую безотлагательной проверки заявления. Еще раз говорю, что ничего подобного даже от матери не слышал.
Алесь вышел, зло стукнув дверью.
С этих пор потянулись тяжелые для Алеся дни ожидания. Друзья еще ничего не знали, но все стали замечать в нем неремены. Он меньше шутил, все больше старался нарочито быть в одиночестве. Часто его мозг сверлила мысль: «Не поверят, наверное, не поверят. И правильно, трудно поверить, если об этом я сам ничего не знаю...»
Спустя восемь дней его опять позвал к себе секретарь. Перед ним на столе лежало свежее письмо.
— Я хочу все-таки еще раз с тобой поговорить по старому вопросу,— обратился он к Алесю.— Ты прямо скажи, служил ли твой отец в охранке?
— Уже даже в охранке! Ты скажи, что ты задумал? Я ведь отвечал тебе на этот вопрос.
— А если я покажу документальные данные? Что тогда?
— Ты шутишь? Оставь!..
— На, читай!
Алесь читал:
«На ваш № 53 Г-кий райисполком сообщает, что, по имеющимся данным в ГПУ, Никита Шавец, отец Алеся Шавца, в дореволюционное время служил агентом охранки, а в годы войны в контрразведке Н-ской действующей армии. При жизни после революции к советской власти относился лояльно».
Шли подписи председателя РИКа и секретаря фракции. Секретарь взял бумажку из рук Алеся, свернул ее и положил в конверт.
— Ну, как? Ты скажи, не знал об этом?
Алесь не отвечал. Он только глянул на секретаря внимательно и отошел к двери.
— Я ничего не знал... Я ничего не понимаю...
— Не говори глупостей, а лучше ответь на вопрос.
— Я не знал...
— А почитай это!
«Относительно службы его отца я ничего не знал и никогда не слышал ничего от Шавца, ни от других, а вот знал ли об этом сам Шавец или нет, я за это не поручусь...
С коммунистическим приветом.
Д. Смачный».
— Ты его знаешь?
— Очень хорошо знаю, и он меня тоже.
— Ну, так как же ты все-таки? С партией, братец, не шутят. Надо правильно говорить. Ты скрывал свое социальное происхождение, написал, что отец когда-то был служащим одной из канцелярий, а потом крестьянин-бедняк, аж оно вон что! Зачем ты это делал?
— Но я ничего не знал. Из того, что я знал, я не утаил ни одного слова. Если б я знал, знала бы и партячейка, принимавшая меня, знали бы, наверное, соседи... Как же это?
— Тебе об этом лучше знать, чем мне.
У Алеся побледнело лицо от волнения, он весь дрожал.
Ближе подступил к секретарю.
— Ты что ж, думаешь, что я... действительно, знал и скрывал? А?
— Зачем думать?.. Разве не так? Вот чудак!..
— Ты... ты...
Алесь рванулся от стола к двери и вышел.
Белыми кружочками падал густой снег. Снег ложился пухом на вспотевшее лицо и таял, оставляя неуловимый след. Алесь шел по тротуару в конец улицы.
«Неужели это правда?
