— А что надо, чтобы такая группа появилась? — спросил Павел Петрович.
— Ваша решимость отстоять ее перед министерством — это раз, и люди — это два.
— Предположим, что я полон решимости бороться за вашу группу, Алексей Андреевич. Поговорим о втором — о людях. Какие вам нужны люди?
— Ну, во-первых, надо, чтобы в группе непременно был крупный специалист по химии металлических сплавов. Например, Румянцев.
— Румянцев?
— Да, да, именно Румянцев, Григорий Ильич. Хватит ему пустяками заниматься. Он когда-то работал с хромом, ниобием, молибденом и другими металлами, которые при их высокой температуре плавления должны стать основой для жаростойких сплавов. Я не химик, я не могу заставить взаимодействовать между собой семьдесят элементов периодической системы Менделеева, относящихся к металлам. Это может сделать он, Румянцев.
— Хорошо, — сказал Павел Петрович. — Допустим, мы сумеем договориться с Григорием Ильичом. Дальше кто?
Бакланов называл фамилии работников, подробно объяснял, почему он выбирает именно этих товарищей. Павел Петрович отметил для себя, что Бакланов совсем не руководствуется личными симпатиями или антипатиями, главным для него, очевидно, были деловые качества людей, с которыми он хотел работать.
Вдвоем они составили список, вдвоем они набросали приблизительный план работы группы, наметили, какое ей понадобится оборудование, какие материалы, подумали о помещении в институте, о заводах, на которых работу можно было бы повторить и проверить в производственных условиях.
— Удовлетворен, — говорил Бакланов каждый раз, когда они решали очередной вопрос. — Удовлетворен вполне.
Когда нерешенных вопросов уже не осталось, Павел Петрович спросил:
— А почему раньше вы не могли собрать необходимую вам группу? Народу в институте даже больше, чем надо, не то что недостаток.
— Во-первых, мешало многотемие. У каждого сотрудника непременно своя тема. Он за нее обеими руками держится. Есть у него тема — следовательно, и он самостоятельная величина. Работает над темой в группе — значит плохо, несамостоятелен. Мне, например, два предыдущих директора твердили одно и то же: зачем, мол, вам, уважаемый Алексей Андреевич, растворяться в группе. Сделайте работу самостоятельно, снова представим вас к Сталинской премии. И тому, знаете ли, подобное. Все это очень мешало. Ну, во-вторых, какая помеха? Во-вторых, надо полагать, помеха в той сумме денег, какая требуется на группу. Финансирующие организации, там, в нашем министерстве, а может быть, даже и в министерстве финансов, пугаются этой суммы. Они готовы на каждого из нас по отдельности, но зато в три, в четыре, в пять лет израсходовать гораздо больше денег. А вот сразу отпустить значительную сумму на ударную разработку темы — жмутся. Это, Павел Петрович, если хотите знать, тоже не по-хозяйски и тоже не по-государственному.
Павел Петрович встал из-за стола, прошелся по кабинету. Это уже был другой кабинет, не тот мрачный и длинный, который действовал ему на нервы. Вопреки уговорам Лили Борисовны, он все-таки переехал в эту значительно меньшую по размерам, зато более светлую и уютную комнату; притом потребовал, чтобы хозяйственники приобрели новую мебель, он не захотел тех громоздких чернильных приборов и темных штор на окнах, которые его так удручали. Никакие протесты Лили Борисовны не помогли. Кстати, в приемной Павла Петровича уже не было и самой Лили Борисовны. Он предложил Лиле Борисовне выбрать себе другое место, ему неприятно было работать с этой женщиной, которая пережала двенадцать начальников и дождалась тринадцатого, которая знала все и вся в институте до малейшей сплетни. Лиля Борисовна, кажется, даже и не обиделась на подобное предложение, во всяком случае и словами, и всем своим видом, и поведением она продемонстрировала радость, и ее назначили секретарем заместителя директора по хозяйственной части. Теперь на звонок Павла Петровича в кабинет входила строгая, исполнительная Вера Михайловна Донда.
— Алексей Андреевич, — сказал Павел Петрович, останавливаясь перед Баклановым, который сидел в глубоком кресле. — Вы очень остро видите недостатки в работе института, вы очень метко отзываетесь о прежних руководителях. И у меня уже давно появилась мысль: а что, если бы вы приняли участие в руководстве институтом?
— То есть? — Бакланов насторожился.
— То есть вам надо стать главным инженером и, следовательно, заместителем директора по научной части.
— Мне? — Бакланов взволнованно поднялся из кресла. — Заниматься администрированием? Да что вы, Павел Петрович? Это шутка, конечно.
— Это не шутка. Это очень серьезно. Архипов подал уже два заявления. Он не хочет работать, да и, говоря откровенно, не может. Он работник другого плана. А вы… У вас широкий взгляд, у вас нет предвзятого отношения к людям, вы умеете анализировать, обобщать…
— Спасибо за комплименты, — перебил Бакланов, убеждаясь в том, что Павел Петрович действительно не шутит. — Я благодарен вам за столь лестное мнение обо мне. Но я никогда не соглашусь бросить работу по своей теме.
— А вы ее и не бросайте, Алексей Андреевич. Группа у вас будет, даю вам слово. Я добьюсь, чтобы она была. Отличную создадим группу. Сегодня же оформим все необходимые документы, и если это понадобится, я сам отправлюсь с ними в Москву к министру. Вы будете руководить и группой и всей научной работой в институте. Неужели вы трусите?
— Не говорите так, Павел Петрович. Это мальчишеский прием — поддразнивать. Дело не в трусости, а в трезвой оценке положения. Не справлюсь.
Павел Петрович посмотрел на взволнованного Бакланова долгим внимательным взглядом.
— Дорогой Алексей Андреевич, — сказал он негромко. — Неужели вы и в самом деле думаете, что одни из нас не имеют этого права — не справляться, а другие его имеют.
Павел Петрович, то расхаживая по кабинету, то останавливаясь против Бакланова, который вновь опустился в кресло, то садясь рядом с ним, долго рассказывал о том, как поручали ему руководство участком в цехе, потом как поручили руководство всем цехом, как сделали главным металлургом завода, как, наконец, прислали сюда, в институт.
— Мне всегда говорили, что это надо, очень надо. И, видимо, это действительно надо. Особенно страшно было идти сюда, к вам. Страшно, что не справишься. Но разве это допустимо — не справиться? Нельзя, Алексей Андреевич, не справиться. Надо справиться, во что бы то ни стало, но справиться. И я вас очень-очень прошу помочь мне в этом.
Наверно, речь Павла Петровича была такой взволнованной, наверно, говорил Павел Петрович так горячо, что Бакланов больше не протестовал и не отказывался. Уходя, он обещал подумать.
Павел Петрович был доволен. Он радовался тому, что разговор с Баклановым состоялся. Он уже несколько дней назад послал в министерство просьбу назначить Алексея Андреевича заместителем по научной части, но не находил удобного случая сказать ему об этом. Получилось все очень удачно. Отлично получилось. Подумает и, конечно, согласится.
В кабинет вошла Вера Михайловна и сказала Павлу Петровичу, что к нему просится Нонна Анатольевна Самаркина.
— Пусть заходит, — сказал Павел Петрович. Он был в хорошем настроении и встретил Самаркину приветливо. — Здравствуйте, присаживайтесь, пожалуйста. Чем могу быть полезен?
Самаркиной его настроение не передалось. Она села перед столом, мрачная, хмурая, заговорила раздраженно и зло:
— Этот мальчишка Ратников не имеет диплома кандидата наук, но занимает должность, которая полагается кандидату. А я имею диплом кандидата наук, но должности, какая полагается кандидату, мне не дают.
— Вы недовольны работой? — спросил Павел Петрович, все еще не теряя доброго расположения духа.
— Дело не в работе. Что мне поручают, то я всегда выполняю честно и добросовестно. Дело в том, что мне не платят той ставки, какая полагается кандидату наук.
— Так вы чего же хотите?
— Я хочу, — чеканила Самаркина, — чтобы Ратникова перевели на другую должность, а меня назначили на его место, на котором полагается ставка кандидата наук.
— Он плохой работник, этот Ратников?
— В данном случае не имеет значения, какой он работник. У него нет диплома, вот что главное в данном случае.
Павел Петрович невольно вспомнил чьи-то слова о том, что в институте Самаркина была известна как незаменимый оратор на любых собраниях. На партийных, на профсоюзных, на производственных, на банкетах по поводу чествования кого-либо и даже на панихидах, когда раздавался вопрос: «Кто хочет взять слово?» — первой стремительно подымала руку Самаркина и зычным голосом выкрикивала: «Дайте мне!» Это ее качество чрезвычайно ценил секретарь партбюро. Самаркина выручала его на тех собраниях, где никто не хотел выступать первым.
