сопротивление почвы было таким большим, что или плуг выпрыгивал из борозды, или ломались лемеха. Приходилось довольствоваться сначала глубиной в двадцать сантиметров, а потом доуглублять пахоту до нормы.
Новую учетчицу бригадир как будто совсем не замечал: горючим снабжает, и ладно. Митя передавал, что бригадир считает Варю гордой. Тот же Митя уверял, что тракторы слушаются Алексея «как миленькие», да Варя и сама видела: не было такой поломки или задержки в работе, которая поставила бы бригадира в тупик.
И все же Алексею не хватало многих качеств, совершенно необходимых, по мнению Вари, бригадиру лесозащитной станции. Прежде всего он был слишком спокоен, очень уж легко мирился со многими неполадками, и Варя считала его человеком, равнодушным к святому делу преобразования природы. Он пахал землю, и неплохо пахал, но ведь совсем не в одной пахоте тут было дело.
Изо дня в день бригада выполняла привычную трудную работу. За этой повседневностью как-то невольно забывался большой сокровенный смысл их труда, и он становился будничным, даже скучноватым. Может быть, поэтому Пшеницын наяву и во сне видел себя моряком, а Степа Головин мечтал о межпланетных путешествиях.
Варе было обидно, что она со всей своей работой, как там ни крути, всего лишь обслуживает бригаду. А уж заикаться о преобразовании природы ей и вовсе было стыдно. Если трактористы еще как-то тормошили матушку-природу, то она в заветном этом деле седьмая вода на киселе. Тайком от всех Варя стала изучать трактор, и прицепщик Митя ходил у нее в ученых консультантах. Уж очень ей хотелось во всем сравняться с бригадиром и трактористами и поскорей избавиться от обидной своей неравноценности.
Как-то раз, когда Варя играла в шахматы с выспавшимся после ночной работы Митей, к ним подошел Алексей, глянул на доску и сказал равнодушно:
– Играю с победителем.
Митя научился играть в шахматы недавно; прежде чем ступить конем, каждый раз находил сначала на доске пальцем нужную клетку, и Варя легко выигрывала у него. Расставляя фигуры для новой партии, она поймала себя на том, что ей очень хочется одержать верх и над бригадиром, чтобы тот много о себе не думал и знал свое настоящее место. Но как Варя ни старалась, а все же Алексею проиграла. Начали вторую партию. Положение на доске опять стало складываться не в ее пользу, но тут вдруг Алексей прозевал ферзя. Сперва Варя обрадовалась, а потом решила, что бригадир проигрывает нарочно, чтобы доставить ей удовольствие. Только этой благотворительности ей еще не хватало! Она закусила губу, смешала фигуры и ушла к себе в палатку.
…Когда Варя сказала Пшеницыну, что завтра его трактор не будет работать, а должен пройти плановый технический уход, все уважение тракториста, которое тот стал было питать к новой учетчице после митинга, разом улетучилось.
– Да ты понимаешь, что делаешь?! – загремел будущий моряк. – Кончится месяц – тогда и ставь трактор на техуход, а сейчас не только день – час один дорог!..
Привлеченный шумом, к ним подошел Алексей, на ходу вытирая руки паклей.
– Такие вопросы надо сначала со мной решать: все-таки бригадир… – упрекнул он Варю и добавил нерешительно: – А может, и в самом деле повременим до первого сентября? Трактор новый, ничего ему за три дня не сделается!
– Вот именно: пока новый, и надо особенно тщательно соблюдать все правила ухода, – тонким голосом сказала Варя. – Бригадиру это полагалось бы знать…
– Режешь ты нас без ножа! – не унимался Пшеницын. – Хоть и работаешь с нами в одной бригаде, а бригадные интересы тебе не дороги. Чужая ты нам, нет у тебя ни самолюбия, ни патриотизма к своей бригаде!
Но Варя была неумолима и запретила выводить трактор Пшеницына на работу. Все перестали с ней разговаривать, даже Митя надулся, а прицепщица Нюся спрятала в чемодан свое зеркало, перед которым Варя причесывалась по утрам, да при этом еще и сказала: «Понаехали сюда!..» – таким тоном, будто новая учетчица и появилась-то в их бригаде только затем, чтобы причесываться перед Нюсиным зеркалом с отбитым уголком.
Один лишь Степа Головин одобрил:
– Молодец, Варвара! Приучать нас надо к культуре труда. График – закон!
– Закон, закон! – передразнил его Пшеницын. – Вот упустим знамя – тогда что запоешь?
– Если упустим знамя, значит еще не заслужили его! – мужественно сказал маленький Степа. – Пусть оно украсит достойных. Незаслуженно владеть знаменем – это не почет, а позор.
– До того ты правильный – слушать тебя тошно… У вас обоих с учетчицей арифмометры вместо души! – в сердцах выпалил Пшеницын и пошел прочь, забыв даже по-морскому раскачиваться на ходу.
А следующим утром, когда Пшеницын, чертыхаясь, копался на стане в разобранном тракторном моторе, Варя, замеряя выработку ночной смены, случайно наткнулась среди старой пашни на такой паршивый клин, что даже глазам своим не поверила: огрех на огрехе, глубина вспашки десять-двенадцать сантиметров. В душной тишине Варя долго простояла в степи над клином, уже начиная жалеть, что нашла его. После вчерашнего трактористы могут подумать, что она нарочно мстит им, не дает выйти на первое место. Но и промолчать о своем открытии, не презирая себя в дальнейшем, Варя не могла, никак не могла.
Вернувшись на стан, она отозвала в сторону бригадира и рассказала о забракованном клине. Алексей поморщился, тихо спросил:
– Много?
– Гектара три…
– Должно быть, тупыми лемехами пахали, – предположил Алексей. – Да и прежняя учетчица у нас на пашню редко заглядывала. Когда будем доуглублять всю пахоту, глубину этого клина выровняем, а огрехи запашем… Имеешь возражения?
– Вот именно: запашем! – сказала Варя. – Закидаем сверху рыхлой землей, а для леса нужна глубина тридцать сантиметров!
– Колхоз, между прочим, этот участок уже принял.
– Кого обманываем? – пристыдила Варя бригадира, а сама поймала себя на том, что тоже ищет такой выход, чтобы и бригаде угодить, и свою совесть убаюкать. Но такого гибкого, удобного для всех выхода что-то не было видно. Может, он где и притаился, да разве вот так сразу выцарапаешь его…
Алексей смущенно кашлянул, но не сдавался:
– Хорошо, клин перепашем, но только не сейчас, а в сентябре. Лес от этого не пострадает, а наша августовская выработка будет на три гектара больше!
Варя на минуту заколебалась, а потом сказала тихо, с болью в голосе:
– Мы такое большое дело затеяли, такое большое, а ты хитришь… Природу надо чистыми руками преобразовывать, без единого пятнышка…
Она вдруг разозлилась на всех: на Алексея – за то, что он бригадир, а ей приходится объяснять ему такие простые, общеизвестные вещи; на себя – за то, что могла на миг усомниться в своей правоте;
